Владимир Костров: «Не зря говорят: спасется Россия – спасется мир…»

Владимир Костров – поэт, в творчестве которого критики углядывают «интеллектуальный блеск, афористичность, ритмически неровную поэтику». Читателя неискушенного он задевает тем, что пронзительными строчками своими прикасается прямо к его сердцу и – что уж там! – у кого-то и ком подкатывает к горлу. Прочтите хотя бы «Андреевский флаг», «Мы – последние этого века», «В керосиновой лампе – клочок огня»...

Исповедальность лирики – сильнейшая черта поэзии Кострова. Он родился в крестьянской семье, в костромской деревне Власиха, и первые уроки нравственности получил от своей бабушки. Поэтом становился совсем не по правилам: по первой профессии был химиком и изобретателем, а в Союз писателей принят по верстке первой книги.

Ныне Владимир Костров – лауреат Госпремий РСФСР им. М. Горького и Правительства РФ в области культуры, премий имени Александра Твардовского и Ивана Бунина, Литературной Бунинской, Международной Лермонтовской и «Большой литературной премии России», автор более чем 30 поэтических сборников. В профессиональных кругах известен и как выдающийся переводчик, переводивший стихи и прозу народов СССР и европейскую классику, в широких – как поэт-песенник. На тексты Кострова писали музыку Александра Пахмутова, Вано Мурадели, Зигмар Лиепиньш, Лора Квинт. Его песни звучат в фильмах «Прощальное эхо» и «Юнкера», поэт – трижды лауреат «Песни года». Знаменитая композиция Кострова «Мир проснулся, как ребёнок.\ Солнце брызжет в берега. \Мчится резвый жеребёнок на зеленые луга…» на музыку Лоры Квинт стала песней закрытия Игр доброй воли 1986 года, а рок-опера «Джордано» на его либретто выдержала около ста представлений.

В 1986–1992 годах Владимир Андреевич был заместителем главного редактора журнала «Новый мир», более тридцати лет преподавал в Литинституте, долгие годы возглавлял Международный Пушкинский комитет и был вице-президентом международного Пушкинского фонда «Классика». В октябре к государственной Медали Пушкина у Кострова добавилась Золотая медаль имени А.С. Пушкина, врученная ему XI Международным Славянским литературным форумом «Золотой Витязь». Получая награду, поэт напомнил всем, что «Россия – страна Христа, а мы, живущие в ней, этическая, христианская нация, и это – навечно».

21 сентября Владимиру Кострову исполнилось 85 лет. Сегодня он – гость «Столетия».

– Владимир Андреевич, вы как-то упомянули в интервью, что, по мнению Пушкина, история принадлежат поэтам и, стало быть, то, что не сказано в поэзии, не может быть «восполнено в историческом сознании народа». Вы пережили несколько эпох, могли бы рассказать, как ощущалась в разные времена вот эта «принадлежность истории поэтам»?

– Расскажу, как я выражал свое присутствие в истории. Для того, чтобы поведать о сегодняшних чувствах, обращался к исторической памяти, очень много читал поэзии, в основном, конечно, классику. Человек, который живет в сфере русского языка, рождается с исторической любовью к родной поэзии. У Николая Гумилева есть стихотворение «Шестое чувство» – о чувстве, работающем в сфере русского языка, которое как бы дается нам от рождения. Это одно из свойств человека нашего пространства и нашей истории, поэтому благодаря чтению русской поэзии и русской литературы в целом все это проснулось во мне очень рано.

– Вы были участником триумфальной поездки по Транссибу, приуроченной к его столетию. Тогда поэзия явно присутствовала в нашей жизни, можно ли сказать, что присутствует сейчас?

– Крупные поэтические поездки совершались не только по Транссибу, поэты часто ездили по советским республикам, общались с собратьями, которые по-разному выражали чувства, учились друг у друга слушать сердце. Поездка по Транссибу, конечно, незабываема, на всех крупных узловых остановках устраивались концерты, с чтением стихов и исполнением песен. На слушателей они производили огромное впечатление, как и на нас, авторов, которые выступали. Поездка имела огромное пропагандистское значение.

В наше время поэты пишут не меньше, но мало поэтических книг издается в регионах, а восполнить недостаток культурной жизни можно именно с помощью поэзии. Чтобы понять историю страны, надо прочесть ее поэзию, которая лучше, чем радио и ТВ, расскажет вам о подходах к жизни, о чувствах и смыслах. Собственно, поэтична и настоящая проза.

– В этом году отмечаем 75-летие Великой Победы, также отметили 110-летие Александра Твардовского, как вы оцениваете вклад поэта в военную поэзию?

– В стихотворениях Александра Твардовского, Михаила Исаковского, Александра Межирова о войне сказано столько, что мы осознаем и народную беду, и подвиг народа, и становимся патриотами, если внимательно будем читать. У каждой страны есть произведение, которое выражает ее сущность особенно сильно: «Витязь в тигровой шкуре», «Песнь о Роланде» или «Песнь о Нибелунгах». В ряду этого мощного эпоса, конечно, стоит «Василий Тёркин» Твардовского. Чтобы понять себя и историю своей страны, такие вещи, по возможности, надо знать наизусть.

У меня были теплые отношения с дочерьми Твардовского Валентиной и Светланой. Они просили приезжать на вечера памяти их отца и на открытие памятников. Просили читать стихи, полагая, что это наибольшим образом выражает поэта. Вы знаете, на открытие памятника Александру Твардовскому и Василию Тёркину в Смоленске я написал стихотворение. Был и на открытии памятника Твардовскому на Страстном бульваре, у здания «Нового мира» в Москве, и на вечере в ЦДЛ.

– Вам доводилось печататься в 1959 году в «Новом мире», когда журналом руководил Твардовский, не могли бы вы подробнее вспомнить об этом событии?

– В журнале была напечатана обзорная статья о молодой поэзии, где было отмечено и процитировано мое стихотворение «Первый снег». И предсказано доброе будущее моему творчеству. Александр Трифонович, конечно, читал эту статью.

– Когда вы работали заместителем главного редактора в «Новом мире», журнал «Тайм» назвал вас «идеологом новой политики литературных журналов». В чем это заключалось? И как удалось добиться такого гигантского роста тиражей – со 100 тыс.экз. до 2 700 тыс., почти в 30 раз?!

– Это было время, когда открыли архивы, и наступил момент, когда необходимо было познакомить общественность с произведениями, которые не печатались по идеологическим соображениям. Также были люди, о которых умалчивалось, скажем, удивительный поэт Даниил Андреев и другие поэты, стихи которых благодаря нашим публикациям широко прочитали. Печатали мы и прозу, и публицистику, пусть не всегда точную и справедливую, но свежую и неизвестную, от этого интерес к журналу был сокрушительный. Мы давали материалы и образцы творчества обо всех значительных явлениях.

– Вы – автор либретто оперы Лоры Квинт «Джордано» (1988), чем привлекла вас судьба итальянского философа и поэта?

– Самая сильная сторона Джордано в том, что он соединил научный поиск с поэтическим, и показал, что такое поэзия науки, а также преподнес в своем творчестве науку поэзии. Думаю, это было интересно в каждом веке и во все времена, также будет и в дальнейшем. А инквизиция сожгла Джордано за то, что он высказал предположение о множественности миров, что и подтвердилось впоследствии. Он отрицал попытку свести наше существование к единственности Земли и Солнечного пространства и не отказался от своей мысли на костре. Большой упрек можем бросить в адрес католической церкви, которая таким образом препятствовала движению научной мысли.

– Согласны ли вы с Анни Жирардо, назвавшей Валерия Леонтьева, исполнителя роли Джордано Бруно, выдающимся трагическим актером?

– Конечно. Леонтьев замечательный актер, достиг очень больших высот, на образ Джордано откликнулась его внутренняя сущность. Спектакль гастролировал по стране и за рубежом, был в Японии. Всего состоялось около ста представлений.

– Ваши переводы стихов Тютчева с французского языка к его 200-летию специалисты признали лучшими. Что вы изменили в старых переводах, где были и Брюсов, и Фет, о которых говорили, что они «не совсем полно отражают то, что хотел донести до читателей автор»?

– По мнению комиссии из ИМЛИ, члены которой знакомились с работами, поступившими на конкурс, старым переводам не хватало лиризма, к тютчевской лирике следовало добавить передачу смыслов. Дело в том, что перевести старались очень точно, и переводился только смысл, но не интонация, поэтому конкурсантам важно было поработать с интонационным лиризмом. В этом вообще заключается главная сложность перевода с другого языка. Видимо, мне удалось показать интонационно, что хотел сказать Тютчев, поэтому тютчеведы и многие поэты, в частности, Олег Чухонцев, который прекрасно знает французский язык, говорили, что это самое лучшее из поступившего на конкурс. Видите ли, в переводах мелочей нет, там желательно потрудиться как следует, потому что сделать что-либо с ходу не удается даже опытным переводчикам. И для начала важно внимательно проследить за тем, что сделано до тебя.

– На ваши стихи написано много песен, скажите, как возникает хорошая песня?

– Песня живой чувственной простоты возникает только тогда, когда стихотворение полностью соответствует музыке или музыка – лиризму стиха. Достичь этого можно только практическим путем: либо музыка пишется на готовые стихи, либо стихи на музыку. А иногда поэт и композитор работают вместе, у меня много песен написано именно так. Встречаемся с композитором, вместе пишем, слушаем, и все время проверяем на знакомых и близких, каково впечатление. Песня должна быть такой, чтобы стихи и музыка запоминались.

– Появляются ли новые песни?

– Не так много, созваниваемся по телефону. А на днях позвонил молодой композитор и сообщил, что написал песню на мои давние стихи, нашел их во владивостокской окружной газете. Я даже сразу не признал, сказал, что это не я писал. Оказалось, я. Так они песню уже поют, всем она нравится, и он позвонил, чтобы получить разрешение… Из значительных работ допандемийного времени назову «Андреевский флаг», эту песню Николай Романов написал для фильма Игоря Черницкого об исходе Русской эскадры из Крыма. Мне доводилось уже работать с этой командой, писал песни к фильмам «Прощальное эхо» и «Юнкера». К съемкам фильма «Андреевский флаг» уже два года, как все готово, проблема в отсутствии финансирования. На песню ребята сняли ударный видеоклип на киевской студии, показывают его на творческих вечерах, песня пользуется большим успехом.

– Вы возглавляли Международный Пушкинский комитет, скажите, можно ли в XXI веке сделать какое-либо открытие в творчестве Пушкина, или все сказано?

– Конечно, можно. Открытия и делаются, например, при детальном изучении биографии поэта, возникновения идей его поэм. Мелочей возникает множество, они дают представление о гении, дополняют его портрет, читателю все это интересно. А из Пушкинского комитета все время звонят, просят провести открытие Пушкинского праздника поэзии в Пушкиногорье, но позволит ли пандемия…

– В этом году 6 июня в десятый раз отметим День русского языка, который был учрежден, в том числе и по вашей инициативе. Как он задумывался?

– В учреждении Дня русского языка принимало участие много людей. Как мы и задумывали, этот праздник напоминает нам всем о величии данного нам историей способа общения друг с другом и с Богом, укрепляет устремление людей ощутить величие русского языка во всем его многообразии.

– Как вы относитесь к новой традиции проведения тотальных диктантов?

– К сожалению, не участвую в их составлении, но могу заметить, что иногда берут странные тексты, не вполне соответствующие задаче. Ощущение такое, что кто-то хочет продвинуть своих любимых писателей.

– Знаю, что первое стихотворение вы написали в четвертом классе и не без влияния бабушки. Чем вообще напитала вас костромская земля?

– Когда пишешь стихи, они всегда приходят к тебе от природы. Через природу человек ощущает мир и пытается выразить его через слово. Неслучайно первые стихи возникают у поэтов в детстве, и не только под влиянием бабушек-дедушек, мам-пап, но и под влиянием леса, звездного неба и родной земли. Моя костромская земля – часть России, и родная она потому, что есть в ней какой-то оттенок, который ощущаешь с детства. И этот мир всегда присутствует в стихах о родной земле.

– Вы более тридцати лет были профессором Литинститута, какая молодежь приходит сегодня «учиться на литераторов»?

– Всё такая же. Молодые люди, которые пишут стихи или прозу. Приезжают либо по собственной инициативе, либо по рекомендациям писательских организаций. На вопрос – «какая» молодежь, отвечу лучше строчками из своего стихотворения, которое знают во всех городах и весях: жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. Вот и абитуриенты Литинститута – они такие, какие есть, и больше «никаковы»...

– Помогла ли вам химия стать поэтом и написать, например, такое стихотворение, как «Песня, женщина и река»?

– Помогла, конечно. Быть поэтом – то же самое, что работать над выражением жизненной проблемы в науке. К примеру, вот кусок моей жизни, и я стараюсь выразить его в такой форме, в какой будет удобно говорить о подобных событиях другим людям, спонтанно со мной думающим и чувствующим. Методы науки и поэзии очень близки, поэзия проясняет чувства человека, его отношение к жизни, то же самое делает наука, фиксируя понимание нами чего-то очень важного. Иногда наука, по сравнению с поэзией, бывает ограничена своим предметом, а поэзия всегда знает жизнь в целом.

– А каковы составные «компоненты» понятия «настоящий поэт», и без какого стать поэтом не получится?

– Трудно ответить. Думаю, свойство чувствовать и создавать поэтические образы дается человеку от рождения, это Божий дар, и в той степени, в какой человек устремлен в попытке понять жизнь во всех ее проявлениях, в такой степени он и поэт.

– Как вам сегодня вспоминаются химические опыты, можно ли узнать о сути изобретений?

– Могу сказать, что я впервые в мире синтезировал вещества, которых не было в природе. Они появились благодаря мне, само название моей работы, результаты которой были доложены на Менделеевском съезде, говорит об этом. Я синтезировал ди третично алкил метаны с тремя четвертичными атомами углерода – самое высокооктановое вещество, обладающее высокими энергетическими качествами. Пока его нигде не применяют, поскольку для его синтезирования нужны очень дорогие установки. Но теоретически это возможно: найти химические способы синтезирования, проверить возможности вещества, и, если совсем безумно мыслить, использовать его в путешествиях по планетарной системе.

– Осваивая химию в МГУ, вы занимались в литобъединении, которое вел поэт-фронтовик Николай Старшинов, чему он вас научил?

– Он дал нам представление о том, что поэт должен быть честным. Дело в том, что многие пишут вторичные стихи, с легкостью используя находки других поэтов. А Николай Константинович учил нас искать свой способ выражения мыслей и существования в целом. Из литобъединения нашего, в большей или меньшей степени, вышло более сорока поэтов.

– На днях была учреждена Ассоциация союзов писателей и издателей России, что вы об этом думаете? Реально ли объединить современных русских писателей под одним знаменем?

– Ассоциация – это очень хорошо, именно так должны выживать литераторы в сегодняшнем неустроенном, именно в культурном смысле, мире. Объединение писателей состоялось, посмотрим, как оно будет действовать, нужно, чтобы заработало в полную силу. Надеюсь, профессиональные интересы писателей помогут становлению ассоциации, и у писателей появится возможность со всей полнотой выразить свои чаяния. Необходимо добиться того, чтобы поэзия присутствовала в СМИ. Раньше как было – по радио еженедельная передача «Пять минут поэзии», на ТВ – «Вечера поэзии», и множество других встреч с читателем. Поэзия должна сама себя рекламировать, чтобы осуществлять общение с народом во всем возможном объеме.

– Что из негативных процессов в обществе, разъединяющих людей, писателей в том числе, удручает вас больше всего?

– В целом желание урвать какой-то кусок – доходов, денег, славы, а не желание быть. В большой поэзии всегда есть момент Победы, в котором обязательно берет верх бескорыстие. Всегда так было, думаю, будет и впредь.

– Как вы считаете, вернется ли поэзия, привлекавшая миллионы, в Российский дом?

– Общество не готово пока воспринимать глубокую и серьезную поэзию, этому мешают пандемия и международные отношения. Людям не до того, чтобы обратить внимание на такое прекрасное явление, как поэзия.

– Будет ли написан эпос о кровавом XX веке?

– Он уже написан, просто мы еще не выделили его. Такого рода стихи существуют.

– Как вы относитесь к интернет-поэзии?

– Вижу, что пишущие для интернета ответственно относятся к своему труду, не все подряд печатают, осуществляют отбор в интернет-газетах и журналах. Важно, чтобы отбор был качественный, и в нем принимали участие признанные поэты.

– Есть ли будущее у России?

– Правильнее задать вопрос: есть ли будущее у мира? Удержится мир в относительно невоенном времени? Будущее у России есть. Не будет будущего у России, не будет и у мира. Так издавна считается, и так оно есть на самом деле. Думаете, почему так говорят: спасется Россия – спасется мир? Дело в том, что нам присуще родовое чувство справедливости, мы всегда пытаемся достичь справедливости, а не только благоденствия.

– Расскажите, как родилось ваше стихотворение «Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова»? Что было импульсом?

– Об этом сказано в самом стихотворении. Мне пришла в голову эта абсолютная банальность. Вспомнился Козьма Прутков, и я написал эти стихи. Перечтите стихотворение, и вы все поймете.

– Как воспринимает публика?

– Всегда восторженно. Хотя, если вдуматься, банальность, конечно, но в стихе точно выражено нечто, что всех и занимает.

– Немножко успокоили людей?

– Да (смеётся).

– Огромное вам спасибо за то, что согласились ответить на наши вопросы. Здоровья вам!..

Беседу вела Нина Катаева

Из книг Владимира Кострова

На открытие скульптуры «Тёркин и Твардовский» в Смоленске

Вновь над кручею днепровской
Из родной земли сырой
Встали Тёркин и Твардовский…
Где тут автор, где герой?

Рядом сели, как когда-то,
Чарку выпить не спеша,
Злой годины два солдата,
В каждом русская душа.

Два солдата боевые,
Выполнявшие приказ,
«Люди тёплые, живые»,
Может быть, живее нас.

И с тревогою спросили,
Нетерпенья не тая:
«Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?»

Мы знамёна полковые,
Ненавистные врагам,
И ромашки полевые
Положили к их ногам.

Мы стыдливо промолчали —
Нам печаль уста свела.
Лишь негромко прозвучали
В куполах колокола.

И тогда, на гимнастёрке
Оправляя смятый край,
Мне Твардовский или Тёркин
Так сказал: «Не унывай.

Не зарвёмся, так прорвёмся,
Будем живы — не помрём.
Срок придёт, назад вернёмся,
Что отдали — всё вернём».

Над днепровской гладью водной
Принимаю ваш завет,
Дорогой герой народный
И любимый мой поэт.

И для жизни многотрудной,
Чтоб ушла с души тоска,
Я кладу в карман нагрудный
Горсть смоленского песка.

Чтобы с горьким многолюдьем
Жить заботою одной,
Чтобы слышать полной грудью
Вечный зов земли родной!

Баллада об Андреевском флаге

За дымкой голубой
Уже не отыскать нас,
Спасительный уже
Душе не нужен круг:
Исходит из страны
Печальная эскадра,
Как стая журавлей,
Летящая на юг.

Помочь нам не смогли
Ни вера, ни отвага.
Отмерена судьбой
Прощальная верста,
Но с нами честный крест
Андреевского флага
И смуглый крымский поп,
Похожий на Христа.

Ржавеют якоря,
Ветшает парусина,
Над реями плывёт
Босфорская луна.
Как подожжённый храм,
Горит вдали Россия,
Эгейская волна
Слезою солона.

Мы проиграли бой —
Не воры, не бандиты,
Мы не желали зла
Для Родины своей,
И Греция глядит
Глазами Афродиты
На поредевший строй
Железных кораблей.

Как белые снега
Твои и грудь, и плечи,
В глазах твоих жива
Родная синева.
Поставьте в память нас
Берёзовые свечи,
Скажите и о нас
Утешные слова.

Пускай вернутся к нам
И вера, и отвага
Любым ветрам в ответ,
Любым громам назло,
Чтоб больше не пришлось
Андреевского флага
В бизертах целовать
Подбитое крыло.

***

Над землёй кружится
первый снег.
На землю ложится
первый снег…
Пишут все — печатают не всех.
Иногда печатают не тех!
Пишут про зелёные глаза
или про рюкзачные волненья.
Образы стоят, как образа,
по углам в иных стихотвореньях.
Только есть стихи как первый снег!
Чистые, как белый первый снег!
Есть они у этих и у тех,
ненаписанные — есть у всех!

***

Один графоман в солидный журнал
прислал корявый стишок.
Совсем таланта не было в нём,
и стиль был весьма смешон.

Но чтобы вывод под стих подвесть,
в нём были такие слова:
«Жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»

Младший редактор сказал: «Пустяки!
Ступай-ка в корзину, брат!»
Но чем-то тронули сердце стихи,
и он их вернул назад.

— Вчера я пришёл весёленький весь,
и жена была неправа.
Но «жизнь такова, какова она есть,
и больше — никакова!»

Редактор отдела, увидев стих,
наморщил высокий лоб.
Стихи банальные. Автор псих.
А младший редактор жлоб.

Но строчки вошли, как благая весть,
до самого естества.
«Жизнь такова, какова она есть,
И больше — никакова!»

И свой кабинет озирая весь,
подумал любимец богов:
«А может, и я таков, как есть,
И больше совсем никаков».

И страшная мысль, как роса с травы,
скатилась с его головы:
А может, и все таковы, каковы,
И больше — никаковы?

***

В керосиновой лампе — клочок огня.
Всё моё у меня под рукой.
Ты, Россия моя, наградила меня
Песней, женщиной и рекой.

Нет. Поля и леса не пустой матерьял,
Да и солнышко вдалеке.
Но себя я терял, когда изменял
Песне, женщине и реке.

У собрата денег полон кошель,
Пуст карман моего пиджака.
Но с годами всё также прекрасна цель —
Песня, женщина и река.

И когда, с последним ударом в грудь,
Сердце станет на вечный покой,
Я хотел бы услышать не что-нибудь —
Песню женскую над рекой.

***

Мы — последние этого века,
Мы великой надеждой больны.
Мы — подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.

Доверяя словам и молитвам
И не требуя блага взамен,
Мы по битвам прошли,
Как по бритвам,
Так, что ноги в рубцах до колен.

И в конце прохрипим не проклятья —
О любви разговор поведём.
Мы последние века.
Мы братья
По ладони, пробитой гвоздём.

Время быстро идёт по маршруту,
Бьют часы, отбивая года.
И встречаемся мы на минуту,
А прощаемся вот навсегда.

Так обнимемся.
Путь наш недолог
На виду у судьбы и страны.
Мы — подснежники.
Мы из-под ёлок,
Мы — последняя нежность войны.

***

Терпенье, люди русские, терпенье:
Рассеется духовный полумрак,
Врачуются сердечные раненья…
Но это не рубцуется никак.
Никак не зарастает свежей плотью…
Летаю я на запад и восток,
А надо бы почаще ездить в Тотьму,
Чтоб положить к ногам его цветок.
Он жил вне быта, только русским словом.
Скитания, бездомье, нищета.
Он сладко пел. Но холодом медовым
Суровый век замкнул его уста.
Сумейте, люди добрые, сумейте
Запомнить реку, памятник над ней.
В кашне, в пальто, на каменной скамейке
Зовёт поэт звезду родных полей.
И потому, как видно, навсегда,
Но в памяти, чего ты с ней не делай,
Она восходит, Колина звезда:
Звезда полей во мгле заледенелой.

***

Игорю Золотусскому

Я лежу у костра на рассвете
Под копной над певучим ручьем.
Я сегодня свободен, как ветер,
Как крестьянские дети в ночном.

Сигаретная пачка в кармане,
На канадке развязанный жгут,
Недалекие кони в тумане
Деревенскую травку стригут.

Хорошо из московского круга
Погрузиться в мерцающий свет.
Почему-то мне Бежина Луга
Вспоминается дивный сюжет.

Почему-то, как дождик по крыше,
Месяц ягоды сыплет в ведро,
Почему-то в далеком Париже
Роковая поет Виардо.

Почему-то тепло под рубахой,
Почему-то светло на уме,
Почему-то Тургенев с собакой
Из тумана выходят ко мне…

***

Когда померкнет в небесах,
Стихают стрелки на часах,
Я засыпаю. И во сне
Ты возвращаешься ко мне.
Ко мне ты входишь босиком.
Сверчок поет за косяком,
И гладит волосы слегка
Твоя прозрачная рука.
И комната моя светла,
Как от парного молока,
И как астральные тела
Летят по небу облака.
И этот шорох, этот свет
Смиряет горечь долгих лет,
И ветр ночной в печной трубе
Поет негромко о тебе.

***

Теперь уже, увы, давно почивший в бозе,
Но в памяти моей пока еще живой,
Ты наставлял меня в аналитичной прозе,
Ты просвещал меня, ушедший критик мой.
Была в твоей статье печаль и укоризна,
Что малый мой талант чуть вспыхнул и потух,
Что бес завел меня в туман патриотизма,
И не пьянит меня Вольтера горний дух.
Ты прав: я не искал всемирного пиара,
Консервативен я, хотя и сед и стар.
И все в тумане я –
Вольтеру я не пара,
Но на большой земле
Контрастных много пар.
Что ж, каждому из нас дана по жизни вера,
Наследникам твоим напомнить буду рад
Предсмертные слова великого Вольтера:
«Христос, ты победил!
Я отправляюсь в ад!».

***

Геннадию Красникову

В смещенье судеб и идей,
(Теперь легко признаться в этом)
Я в давней юности своей
Смущался множеству вождей
На площадях страны Советов.
Теперь по городу идешь,
Приехавши из-за границы,
Уже совсем не разберешь –
Что гипсово, а что гранитно.
Но все же остановишь взгляд,
Будь ты бандит иль вольтерьянка,
Где в дымном воздухе стоят
Оне – рабочий и крестьянка.
Не заполняя пустоту,
А ощущая первородство,
Поднявшие на высоту
Свои орудья производства.
Над их бесплатным трудоднем
Гламурный суд неизвиняем.
Где нашу Мухину найдем?
Какие смыслы изваяем?
Для сострадающих сердец
В забытом пафосе застыли
Простые жница и кузнец –
Труда Угодники Святые.

***

Александру Орлову

Когда луна в своей четвертой фазе
Монгольской девой припадет к окну,
Я от мостков на рыболовной базе
Двухвесельную лодку оттолкну.
И золото воды, стекая с весел,
Там за кормой оставит буруны,
И божий мир, не знающий ремесел,
Откроет все четыре стороны.
Я поплыву по световой дорожке
Вослед за незаметным ветерком,
Туда, где лилий детские ладошки
Сомкнутся к ночи над своим цветком.
И в медленном теченье речки сельской
Затрут за мною мокрые следы.
Лишь маковки, похожие на сердце
Лягушкам проглянут из воды.
Какой наив разлит на росных ивах,
Какой мотив овладевает мной,
И пошлый шум спесивых и глумливых
Останется у лодки за кормой.

***

Еще горит сияющая млечность,
И молода вода в ночной реке…
Мои друзья уходят в бесконечность
По одному уходят, налегке.
Освободившись от земного груза,
Я верю, что они идут на свет,
А там поет пленительный Карузо,
И сладкие стихи читает Фет.
Здесь ходики стучат неутомимо.
Пылают звезды и шумят леса.
О, Господи, я верю в чудеса!
Но отчего печаль неутолима?