Татьяна Кудрявцева: «В блокаду души одних людей корёжились, но души других светлели…»

Она читает им свои рассказы. Учителя говорят, тишина во время ее выступлений стоит такая, что слышно, как стучат сердца девчонок с первой парты. Метафора, в которой метафоры меньше всего. Не удивлюсь, если школьницы во время встреч с писателем Кудрявцевой забывают о ее возрасте и видят в Татьяне Александровне свою сверстницу. Несколько из ее 15 книг для детей и о детях посвящены войне. Блокаде. Вот и последняя книга писателя «Маленьких у войны не бывает», как написано в ее предисловии, «… про маленьких, которых судьба заставила стать взрослыми».

– Татьяна Александровна, вы родились в послеблокадном Ленинграде. Блокада – «родовая травма» города на Неве, страны в целом, ее народа… А ваша лично? В вашей судьбе осталась блокадная «зарубка»?

– Я родилась, когда после Победы прошло всего пять лет. О блокаде в нашем доме не говорили, именно потому, что раны в душах не успели ещё затянуться. Да и дано ли вообще затянуться этим ранам?… К тому же город наш, много переживший, всегда отличался благородной сдержанностью. На ум приходит строка Ахматовой: «И в мире нет людей бесслёзней, надменнее и проще нас». Под надменностью здесь читай обострённое чувство внутреннего достоинства. Папа, мама, дедушка, бабушка, дяди, тёти – все мои близкие 872 дня блокады провели в Ленинграде. Поэтому родственников у меня сейчас почти нет.

О блокаде не говорили, но она присутствовала в доме не зарастающей памятью, я росла в этой памяти, она стала моей кожей. Одноклассники, друзья, учителя – все, так или иначе, имели к этому отношение. Воспоминание детства: кто бы ни пришёл в дом, мама сразу сажала за стол – кормить. Сестра моей бабушки, войдя в дверь (приехала сидеть с пятилетним неуёмным ребёнком – со мной), перво-наперво, положила на стол чёрную буханку и сказала: «Хлеб есть, значит, будем живы». Я запомнила, как дрогнуло у неё при этом лицо.

Детство моё прошло на Пороховых – на окраине Ленинграда-Петербурга. Туда семья мамы переселилась в конце блокады, с Невского проспекта. В одном из моих стихотворений есть такие строчки: «Мой дед, чудом выжив блокадной зимой, сюда переехал из центра с семьёй. Легко променяв пышный Невский проспект на дом-огородик. Такой вот проект… Здесь после блокады сажали картошку, и лук, и морковку – всего понемножку. А если весенние дни удлинялись, цветки мать-и-мачехи вмиг разбегались по дворику жёлтой цыплячьей походкой…».

Однажды (уже во взрослой жизни) я вернулась из музея «А музы не молчали», который основал мой друг Евгений Линд (этот знаковый музей рассказывает об искусстве блокадного города, а создан он при 235 школе детьми и учителями; сейчас школа носит имя Шостаковича, в музее больше 20 тысяч уникальных экспонатов). Взволнованная, я рассказала маме о ленинградке, которую разыскали красные следопыты – в блокаду она нашла продуктовые карточки и вернула их в семью, где было 11 детей. Мама произнесла вдруг: «А что ты удивляешься? Твоя бабушка тоже потеряла карточки, нам их вернули. И мы находили, и тоже возвращали. Это было нормой».

Такова генетика моего родного города.

Редкий случай – тогда мне удалось выспросить подробности. Маленькая девочка (моя мама) сидела в холодной тёмной блокадной квартире и вдруг услышала, как на лестничной площадке кто-то скребётся в филенку двери. Света не было, звонки не работали. Даже постучать женщина не могла – на это не хватило сил. Девочка вышла на лестницу и увидела, как женщина, держась за косяк, чтобы не упасть, протянула ей карточки. Неизвестно, выжила ли та женщина, но семье моей мамы удалось выжить.

Однажды бабушка вслух вспомнила короткий блокадный эпизод. Мне было тогда года четыре. Но это тоже врезалось в мою память навсегда.

Лютой зимой 1941-42 года дедушка добыл где-то выжимку из клюквы – жмых, оставшийся от ягод. Он положил мешочек со жмыхом в шкаф в коридоре. Был поздний вечер, все уже забылись сном. А когда встали, дверь повисла настежь, а шкаф был разломан – и ни клюквинки в нём. Это тоже реалия блокады.

Блокада была адом. Как на иконе «Страшный суд» – ангелы воочию сражались с бесами. Но есть правда факта, а есть правда жизни. Факты в блокаду встречались разные, а правда жизни состоит в том, что души одних людей корёжились, но души других светлели, становясь святыми. Святых было больше.

У дедушки были золотые руки – завод не отпустил его на фронт. Но на передовой погибли его братья, и младший сын пропал без вести (как я понимаю теперь, в штрафном батальоне – дядю Лёшу арестовали как врага народа в 20 лет). А старший сын дедушки и бабушки возглавил партизанский отряд.

Папиным полем боя стала Ладога. Мой отец, двадцатилетний выпускник военного авиаморского технического училища, был прикомандирован к авиабазе Балтийского флота 20 июня 1941 года. Он обслуживал машины, которые везли в Ленинград хлеб. Его страшным послевоенным сном были полуторки с детьми и хлебом, с душераздирающими криками уходящие под ладожский лёд, в тёмную воду, и неумолимость движения других грузовиков, которые шли следом, не останавливаясь.

Однажды лет в десять я спросила папу, почему другие машины не останавливались, не спасали тех, кто тонул? Папа удивлённо ответил: «Так спешили проскочить. Ведь их ждали…».

Шофёры не за себя боялись – за груз! Они везли бесценный хлеб. И торопились спасти тех, кто ещё был жив там, в Ленинграде.

Думать о себе – было не принято. Это тоже норма совести того времени. Позже мне пришла мысль: отец ведь и маму спасал, хотя был пока незнаком с ней. Мама-то в блокаде как раз ждала этот хлеб! К станку она встала в 14 лет, как большинство её сверстников, а медаль «За оборону Ленинграда» получила раньше, чем паспорт.

Открытый, точнее даже, распахнутый к людям человек, отец замыкался в себе, если речь заходила о Великой Отечественной. Только раз в жизни я увидела его плачущим: тогда он впервые услышал песню Вениамина Баснера и Михаила Матусовского «На безымянной высоте». Помню даже, при каких словах у папы дрогнуло лицо: «Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…».

Их ведь тоже немного осталось, мальчишек, рождённых в двадцатые годы XX века. Родители не рассказывали нам «про страшное», да и не про всё можно было тогда говорить… Мамины родители, мои любимые бабушка с дедушкой, ушли рано. Их «догнала» блокада. Мой отец прожил дольше всего на 10 лет. В 2000-е ушла и мама, которая никогда не выбрасывала еду. И почти никогда не говорила о войне. Но мои дочки, как и я, не знавшие голода, никогда не бросят хлеба на землю. Они сердцем понимают цену того мёрзлого благословенного кусочка, который полагалось жевать медленно, отщипывая по крошке. Увидев хлеб под ногами, непременно поднимут, отряхнут и раскрошат птицам. На стене школы, в которую ходила старшая дочь, сохранено: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Историческая надпись – первая, которую дочка, учась читать, прочла вслух сама. Как азы букваря.

Папин орден, медали моих родных я храню теперь в шкатулке, в которой принято хранить драгоценности…

– Дети, для которых вы пишете, все дальше и дальше от самой страшной войны в Истории. Это понятно, естественно, так должно быть. И все же… Что должны, на ваш взгляд, обязательно знать о минувшей Великой Отечественной современные дети, наши внуки?

- Книгу «Маленьких на войне не бывает» я писала для своих героев, тех, кто был маленьким во время войны и умудрился выстоять и не согнуться. Писала для того, чтобы их старость была согрета смыслом – светом и теплом, осознанием того, что всё в их жизни свершилось не зря. В этом я видела свою сверхзадачу. Каково же было моё удивление, когда за книгу ухватились ребята! Хотя… книга-то, понятно, детская, ведь я детский писатель. И вот учителя рассказали мне, как теперешние девочки и мальчики выбирали эти документальные рассказы для чтения на конкурсе «Живая классика»; как ставили по ним спектакли в школьном театре. Два таких спектакля я видела. Это бальзам на сердце, иначе сказать не могу. Нынешней зимой выступала в Гатчинской библиотеке имени Куприна. Меня ждал полный зал. В прошлом году там же рассказ о моих военных книгах слушал 8-й класс, нынче они, уже теперь девятиклассники, и сами явились, и привели с собой ещё несколько классов и даже взрослых – мам и бабушек. Пришли и ветераны. Нынешней зимой таких выступлений у меня было как никогда много – 15!

Когда говорят, что сейчас дети мало читают и не знают ничего про войну, я всегда возражаю. Моя аргументация – многочисленные читатели, с которыми я встречаюсь, – разного школьного возраста. Всё зависит от того, какие взрослые рядом с ними, нашли ли они общий язык с учениками, и что сумели посеять в душах – злаки или плевелы. Я знаю многих одарённых талантом, умом и душой педагогов, библиотекарей, музейщиков. Благодарна им за своих читателей и слушателей. (Стихи и рассказы из моих книг звучат на радио России СПБ). Иногда случается шквал вопросов, а иногда просто стоит хрустальная тишина, и я вижу, как даже мальчишки потихонечку смахивают слёзы, а потом сурово молчат.

На одной из встреч я задала вопрос: «Как вы думаете, какое стихотворение в моей книге «Азбука Санкт-Петербурга на букву «в»?» (Книга тогда только что вышла. В ней 33 стихотворения на ВСЕ буквы алфавита – про знаковые явления Санкт-Петербурга. На «б», например, белые ночи. На «ч» – пушкинская Чёрная речка). Девочка, сидящая в первом ряду, немедленно подняла руку:

– На «в» – Вечный огонь. Я запомнила не только название, но и весь стих.

А стих-то длинный, страницы на три.

– Прочти! – неожиданно для себя выпалила я.

И она выдала. Без запинки, «с чувством, с толком». Явно проникнув душой в то, что читала.

– Из какого ты класса? – спросила я. – Из 3-го, наверное?

– Из первого! – гордо ответила она, улыбаясь, как сейчас говорят, на 32 зуба, из которых у неё было, в лучшем случае, пять – остальные молочные выпали.

Ни учительница, ни библиотекарь, ни родители не знали, что ребёнок выучил это стихотворение. Она сделала это сама, по наитию. Такое наитие дорогого стоит.

Детям сегодня ничего нельзя навязывать, с ними надо разговаривать, поверяя. Причём без снисходительности и занудства. И – ни в чём не лгать! В моей книге бездна сносок: чем дальше идёт время, тем больше слов и понятий становится для ребят белыми пятнами. Эти «пятна» надо стирать. Я объясняю то, что не ясно, простыми словами. Кстати, в блокаду пафоса не было, норма совести была, а пафоса не было. Он появился потом. Но чаще всего можно обойтись и без него. День Победы должен учить нас не только маршам, но и минуте молчания. Горечи, какой оборачивается живая память.

В моей последней книге, в той части, которую я назвала: «Страничка зелёная. Победный май», есть рассказы о сегодняшних подростках. О тех, кто умеет помнить. Один из них так и называется: «Минута молчания. Гимназисты». Он рассказывает про то, как при строительстве универсама «Лента» нашли солдатские останки. На Пулковских высотах, южных подступах к городу, где прошёл последний бой перед началом блокады. Когда совсем молодые солдаты полегли целым взводом, но не пропустили врага в свой родной город, где «Дворцовая площадь, где колонна Монферранова с ангелом, где Зимний – творение великого Растрелли, где ветер вольный с Невы…». Именно тогда фашисты поняли, что оружием Ленинград не взять, и решили покорить его измором, как вандалы в Средние века. А город не покорился.

На земле стояли 2000-е годы, справить похороны было делом хлопотным. Город отказался захоронить останки, поскольку родных у тех солдатиков не нашлось, их просто не осталось. Об этом узнали старшеклассники 49-й гимназии. И сказали учительнице: «Как же так? А как же Пушкин, помните, вы нас учили: «Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу; любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам»? Это был тот редкий случай, когда дети повели за собой учителей. Они составили план. Они написали 121 письмо. Они ходили по инстанциям. И добились своего: захоронение состоялось со всеми почестями 23 февраля, в День советской армии.

Эту книгу я писала полжизни, собирая золотинки свершившихся биографий, пока они не сложились в золотые слитки времени. Там 30 документальных рассказов про реальных мальчиков и девочек, давно ставших взрослыми. Среди них есть громкие имена, есть мало кому известные, но от этого не менее значимые. Мои герои – теперь часть меня, я сроднилась с ними как с близкими по крови. Их судьбы проросли сквозь мою. Все эти истории пронзительные, все до одной, как пронзительны судьбы героев.

Каждый рассказ одарён уникальными историческими фотографиями, их помог довести до совершенства эрмитажный фотохудожник Евгений Синявер. Я благодарна и ему и иллюстратору книги – Светлане Ведерниковой, глубоким талантливым людям и удивительным петербургским музейщикам. И издательствам: «Акварели» (первое издание) и «Речи», сделавшим второе издание ещё более полным, красочным и цельным. Все они – мои дорогие земляки. А главное, у книги теперь есть посвящение – моим родителям и учителю, Радию Петровичу Погодину, чьё детство и юность опалили война и блокада.

Когда книга выходила ещё в первом издании (нынче появилось второе) я выдержала настоящий бой – не стала убирать четвёртую часть – про современных подростков, которые хотят знать, чего нам стоила эта война. Я считала, да и сейчас так считаю: выпускать лишь первые три части – бессмысленно, если они не подкреплены четвёртой – про неумолкающую память. Дерево не может жить без корней, как не может дышать и без зелёной кроны. Мы без памяти – никто. Никто – без уважения своей истории во всех её реалиях, без умолчаний. В этой книге для детей я писала только правду, чтобы они поняли: было много страшного, были ошибки и просчёты, тем труднее было победить. Однако мы победили. Потеряв столько и стольких, как ни одна страна в мире. Переписывать историю – непростительный грех. Надо, чтобы наши дети и внуки знали всё, дабы отличить правду факта от правды жизни. Чтобы смогли рассмотреть главное, как за деревьями – лес. Чтобы помнили, как земля горела, металл расплавлялся, а люди стояли. Нашу Победу умалить немыслимо, это истина, которую во все времена мы можем положить на Алтарь Отечества.

- Сейчас много попыток как раз переписать нашу Историю, украсть Победу у Красной армии, у советского народа. Обесценились имена пионеров-героев. Роман Фадеева «Молодая гвардия» выброшен из школьной программы по литературе. Подвиги молодогвардейцев, скажем так, сочли излишне романтизированными.

– Я верю в бескорыстие и величие, в жертвенность и чистоту помыслов, в подвиги молодогвардейцев и пионеров-героев. Просто потому, что в детстве была «красным следопытом» и с подобными героями разговаривала сама. А когда уже работала в ленинградской газете «Ленинские искры» (в моей жизни, писателя и журналиста, всего две газеты: «Ленинские искры» и «Пионерская правда», обе – детские), то встречалась с отцом юного героя войны Коли Подрядчикова в селе Рождествено. В Гатчине есть улица, названная в честь этого мальчика, есть школа, которая носит его имя. Но я видела навеки почерневшее от горя лицо отца, который не смог отговорить пятнадцатилетнего сына уехать в эвакуацию. Сын ушёл вместе с отцом в партизаны. Он совершил не один бесстрашный поступок и подорвался на фашистской мине. Его отец сказал мне: «Сына не вернёшь…». Я не знала, что ему ответить: действительно, не вернёшь. А сколько их таких было! И замученная фашистами девочка-связная – она носила партизанам в лес варёную картошку и табак, она вывешивала в дождь стираное бельё, подавая знак отряду. Или вот мальчишки из деревни Большие Поля в Сланцевском районе. В моей книге помещён рассказ про них. Эти ребята ушли в партизаны всем классом. Вадик Волков, который был у них заводилой, написал маме записку: «Сохрани мой велосипед. Приду с войны, буду кататься». Велосипед мама сохранила, но сын с войны не пришёл, никто из этих восьмиклассников не вернулся…

– Татьяна Александровна, кто был вашим учителем в литературе?

– Радий Петрович Погодин. Мои полтора десятка книг появились оттого, что он в меня верил. Это великий, недооценённый писатель. Свои сказки, детские рассказы, повести для взрослых, сценарии к фильмам, пьесы, стихи (стал писать их в конце жизни), картины (он был самобытным живописцем) сам Погодин называл «иконописью», «мифотворением», поскольку писал о человеке светлом.

Его произведение «Что у Сеньки было» представляется мне самой патриотичной вещью, какую можно создать для детей. У Сеньки была его деревня, его Гора и поля, и лес, все травы, цветы и птицы, все соседи, корова, кошки и собаки, у него была Вселенная, какую решил отнять фашист, когда началась война. Ясно, что Сенька не захотел этого отдавать.

Патриотизму научить нельзя, его можно вдохнуть как воздух, читая такие книги. Или слушая стариков, которым есть что рассказать.

Недавно мой юнкор разговаривал с блокадницей, которая в 80 лет участвовала в спортивных марафонах, потому что жизнь в этом человеке, не побеждённом ни блокадой, ни старостью, продолжает бурлить. Годы не искривили ей душу, напротив – принесли мудрость. Дети не могут расти без таких стариков. Без умных книг, фильмов, музеев и музыки. Всё это кислород, необходимый для взросления. А в безвоздушном пространстве и цветок не зацветёт. Я говорю это ещё и потому, что у меня был необыкновенный учитель. Это счастье моей жизни.

Радий Петрович не писал о войне, он писал о жизни, так он сам говорил. Сначала он жил в новгородской деревне, потом в блокаде. Потом на войне. Его, умирающего шестнадцатилетнего подростка, вывезли в Пермскую область, а Радий, едва оклемавшись, подучился в пехотном училище и ушёл на фронт. Потом он жил в госпитале: когда форсировал Днепр, его ранило. А вышел из госпиталя и стал разведчиком в гвардейской танковой армии. Стал жить в разведке. За два с половиной года войны его наградили 4 орденами – две Славы, две Красных Звезды – и дважды представили к ордену Отечественной войны. Это в 19-то лет! Он был бесстрашным и упёртым. Мысленным взором вижу его детскую фотографию: лобастый мальчик чуть наклонил голову, будто собрался бодаться… В 46 году работал в «пожарке», и тут собрание, на котором клеймили Зощенко и Ахматову. Радий выступил и сказал: «Не понимаю, что происходит. Это хорошие писатели, нас уже не будет, а они – будут». По доносу он получил пять лет лагерей, ордена у него отняли. И вернули лишь тридцать лет спустя, в 1976 году. Я помню, как он шёл со знаменем по сцене нашего Дома писателей, как раз тогда, на Победу, и ордена у него горели на лацкане пиджака. Орден Отечественной войны он получил через сорок лет после Победы. И орден «Знак Почёта» тоже.

Мою первую книжку «Сто имён Тани Филимоновой» он сам отвёз в «Детскую литературу», удивительному редактору – Лидии Гургеновне Тихомировой. Это была повесть про первоклассников, наивная и смешная. И – о, ужас! Я была вызвана на ковёр к главному редактору (не буду сейчас называть его имя) который задал мне сакраментальный вопрос: «Что скажут на этот опус наши враги?». А дальше процедил: «Почему у вас 1 сентября во дворе лужа? Почему среди героев троечник, по прозвищу Крыськин? Почему пафоса нет? Нам не нужны такие книжки, а нужны плакаты. Кто вас этому научил? Небось, Погодин?» Лихорадочно выстраивая мысли, чтобы и не отречься, и не подвести, отчеканила: «Радий Петрович – мой любимый писатель. Но это я придумала сама!».

Когда вернулась из Москвы, Радий Петрович, потемнев лицом, предложил мне: «Может, всё-таки что-то поправишь?». Но я ответила: «Ни за что. Пусть лучше у меня не будет никакой книжки, чем будет плакат». Радий Петрович сказал тогда, что не сомневался в таком ответе. И что, мол, твоя литература сама пробьёт себе дорогу. Это был единственный раз, когда я ему не поверила. Я была, честно говоря, убита. Но вышло всё так, как он обещал. Пришла перестройка, и в этом издательстве тут же вышла моя первая книга.

Зимой 93-го я встретила на Фонтанке своего учителя. Он шёл из мастерской, где целый день работал – над прозой и над картиной. Я спросила его тогда: «Что делать, Радий Петрович?!» Время было смутное – прошлое зашаталось, а будущее брезжило в полном тумане (так мне казалось), да и жить было не на что.

– Писать, конечно же! – ответил он, удивившись. Ответ казался ему однозначным.

Вскоре после этого он читал только что написанные им рассказы в Союзе писателей. Читал тихим, приглушённым тяжкой болезнью голосом. Это были произведения такого мощного замеса, такой природной силы, что даже аплодисменты казались неуместными. Писателю оставалось жить три недели. В самый последний день мне позвонила Маргарита Николаевна (жена его и друг): «Беги скорей, Радик тебя зовёт». Этот долгий, мучительный последний его вечер всегда теперь живёт во мне. И как мужественно уходил мой Учитель. И сколько у него было ещё планов. И как я встала на колени у кровати, чтобы слышать каждое слово. Когда я уже застыла в дверях, он вдруг произнёс: «Знаешь, какую лучшую фразу я придумал? Не бойся Дня…».

И этот вешний день уже наступал. День без него.

Радий Петрович никогда не лгал и никого не боялся. А когда мы обсуждали с ним героев для моих первых сказок, посоветовал: «Возьми Бабу-Ягу. Среди сказочных героев она – самый активный». Он сказал это не в шутку, а всерьёз. Писатель Погодин всё делал в полную силу – во всех его жизнях – и на войне, и в миру. Моя любимая книга про блокаду – его «Я догоню вас на небесах». Она бездонна.

Я просто не имела права не написать своих «Маленьких» и не поставить там посвящения Учителю… А когда стала лауреатом Международного литературного конкурса имени Михалкова и надо было произнести торжественные слова, я сказала их о Радии Петровиче. Наверное, он был бы рад за меня в ту минуту.

Беседовал Сергей Рыков

Санкт-Петербург – Москва