Сергей Куняев: «Настоящая есенинская революция не свершилась по сей день…»

Сегодня, 3 октября – 125-лет со дня рождения Сергея Есенина. Предлагаем вниманию читателей беседу с критиком, литературоведом, архивистом-исследователем Сергеем Станиславовичем Куняевым. В соавторстве с отцом, известным поэтом и общественным деятелем, он в 1995 году выпустил в серии ЖЗЛ лучшую биографию С.А. Есенина. Автор книги о Николае Клюеве, документальной повести «Русский беркут» (о Павле Васильеве). Выпустил книги «Огнепалый стих», «Растерзанные тени» (в соавторстве со Ст. Куняевым), «Жизнь Есенина. Снова выплыли годы из мрака...» Специалист по новокрестьянской поэзии, автор серии публикаций о трагических страницах истории русской поэзии ХХ века. Лауреат ряда литературных премий, в том числе «Зодчий» им. Д. Кедрина, им. С. Есенина, Большой литературной премии.

– Сергей Станиславович, четверть века назад вы в тандеме с отцом, поэтом Станиславом Куняевым выпустили к 100-летию Сергея Есенина книгу в серии ЖЗЛ. Время вносит свои коррективы, хотелось бы вам изменить что-либо в этой биографии? Ощутимо ли само время первой половины 90-х на страницах вашей книги? И было ли оно схоже с временами, в которые довелось жить поэту?

– Когда мы всерьёз принялись за работу над книгой о Есенине – а это была осень 1994 года – было жуткое ощущение от всего окружающего. Казалось, что над страной нависла непроходимая чёрная туча, через которую не может проникнуть ни один лучик света. Простых людей власть просто вышвырнула на обочину жизни, лишив элементарных средств к существованию. Месяцами не платили ни зарплат, ни пенсий. Люди выживали, как могли, или тихо умирали под аккомпанемент кровавых «разборок» бандитских шаек и циничных заявлений с телеэкрана о том, что тем, кто не «вписался» в новое время – нет места в этой жизни... Волей-неволей мы задумывались, глядя на всё, что происходит вокруг, о есенинском времени, о том – каково ему приходилось в первые послереволюционные годы, и о том, как он на это время отзывался. Совершенно другими глазами, нежели раньше, мы читали «Сорокоуст», «Исповедь хулигана», «Пугачёва», «Страну негодяев»… Каждая есенинская строка словно наливалась свежей кровью, звучала в унисон с нашим проклятым временем...

– Как вы делили «обязанности» по подготовке книги между собой? Станислав Юрьевич говорил в интервью, что вы умеете работать в архивах. Можете рассказать о находках, особенно вас воодушевивших? Что самое невероятное, может быть, переворачивающее наше представление о поэте, открылось в тридцати увесистых папках дел ЧК–ОГПУ–НКВД, заведенных на Есенина и его окружение?

– «Обязанности» мы поделили очень просто: заранее наметили – кто из нас какому периоду в жизни поэта будет посвящать свои главы. На мою долю выпала, по сути, вся московская жизнь Есенина: его так называемый «имажинистский» период, время после возвращения из заграничной поездки вплоть до отъезда на Кавказ и последний его год. Что же касается архивных находок... Впервые подлинники рукописей Есенина и рукописи неизвестных воспоминаний о нём я взял в руки в двадцатилетнем возрасте, в 1977 году, когда пришёл на работу в читальный зал Центрального государственного архива литературы и искусства. С тех пор, год за годом, я собирал, копировал материалы о жизни поэта и в литературных архивах, и в собраниях частных лиц – везде, куда удавалось проникнуть. Именно тогда, на самой ранней стадии, я прочитал полные тексты мемуаров Галины Бениславской и Анны Изрядновой, Льва Повицкого и Семёна Шерна, а также все милицейские протоколы...

А летом 1991 года по личному разрешению председателя КГБ Крючкова мы получили доступ к следственным делам самого Есенина («Дело Есенина-Кусиковых» 1920 года, «дело четырёх поэтов») и его ближайшего окружения («дела» Николая Клюева, Сергея Клычкова, Алексея Ганина, Петра Орешина, Василия Наседкина, Ивана Приблудного, Екатерины Есениной, Анны Берзинь и других). «Самое невероятное» – это «дело» Алексея Ганина – «дело» так называемого «Ордена русских фашистов» и рукопись ганинского «манифеста» – «Мир и свободный труд народам», а также его подробные показания, которые, скорее, можно охарактеризовать, как воспоминания о богемной московской жизни 1923-1924 года.

Многое здесь стало понятным и в судьбе самого Есенина, в частности, история его внезапной поездки, точнее, бегства на Кавказ в марте 1925-го, когда следствие по «делу» «Ордена русских фашистов» подходило к концу (закончилось оно расстрелом самого Ганина и нескольких его друзей). Алексей Ганин делал всё, чтобы отвести от Есенина какие бы то ни было подозрения, но очевидно: несмотря на все старания – останься тогда Есенин в Москве, и никто бы не поручился за последствия.

Нельзя также не сказать о том, что в бумагах Клюева нами была обнаружена (кроме поэмы «Песнь о Великой Матери», отрывки из которой уже начали печататься другими исследователями, и рукописей его более или менее известных стихотворений) рукопись (к сожалению, не полная) поэмы «Каин», о существовании которой вообще никто не знал (я услышал о ней от близкого друга Николая Алексеевича художника Анатолия Яр Кравченко за 10 лет до того, в 1981 году).

– После издания сборника «Радуница» о Есенине заговорили как о «художнике дивных красок», я, например, воспринимала его поэзию в синем цвете, есть ли этому объяснение?

– Цветную палитру своей поэзии Есенин брал как у русской природы, так и у русской иконы. На этот счёт существует достаточное количество квалифицированных исследований.

– Как вы думаете, почему Есенин назвал однажды Москву «бездушным городом», из которого бегут рвущиеся к солнцу и свету, он же всегда стремился к «цивилизации», пережив первый, «лубочный» период? И в финале своей жизни тоже «убежал» из Москвы…

– «Бездушным городом» Есенину казалась Москва в первый период его московской жизни, когда он приехал в неё из Спас-Клепиков в 1912 году... И его можно понять – контраст был слишком разительный. Но потом... Вслушайтесь хотя бы в эти строки:

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

Что же касается его последнего «бегства из Москвы», то здесь были серьёзнейшие причины. Есенин всерьёз опасался за свою жизнь в крайне сгущенной атмосфере московской политической жизни конца 1925 года... И полагал, что в Ленинграде он сможет ото всех скрыться, передохнуть и всерьёз начать заново работать.

– Как считаете, с кем из поэтов можно поставить в ряд Есенина, отказавшегося от предложения быть придворным поэтом, писать стихи в честь царя?

– Не стал бы ставить в ряд с Есениным кого бы то ни было. Что же касается отказа Есенина писать стихи, воспевающие Феодоровский собор и «аромат храмины государевой» – он сделал это под непосредственным влиянием Николая Клюева, по сути, спасавшего тогда юного Есенина. Подробности этой истории можно узнать из моей биографии Николая Клюева, изданной в серии ЖЗЛ в 2014 году.

– Считается, что поэт принял Октябрьскую революцию, но до конца ли, как по-вашему?

– Перечитайте поэмы «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Иорданская голубица», «Пантократор», – и вы увидите, что Есенин пишет новое Евангелие после Апокалипсиса, когда «прежнее небо и прежняя земля миновали»... Другое дело, что через несколько лет он выдохнет в одном из писем: «...Не знаю, какой революции я принадлежал. Знаю только, что ни к Февральской и ни к Октябрьской. Наверное, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».

Настоящая есенинская революция не свершилась. Не свершилась по сей день.

– Если бы вас попросили определить периоды творчества Есенина, как бы вы это сделали? Как вы думаете, откуда у поэта такие редкие слова, как отчарь, октоих, инония, канавушки и масса неологизмов – березь, хмарь, мреть, лунность, цветь? Пушкину, знаем, няня помогала…

– Периоды в творчестве Есенина, казалось бы, видны невооружённым глазом. Но интереснее всего то, что сам он категорически отрицал их наличие, и просил воспринимать его поэзию, как единое целое. Это сейчас ещё до многих не доходит... И давайте не будем забывать, что Есенин целыми страницами знал наизусть многие библейские книги, что открытой книгой для него была Псалтирь, а также Православный Молитвослов. И давайте, наконец, вспомним, что учился он непосредственно, без всякой няни, у народной речи.

– Есенин всегда был в кругу поэтов, был ли у него настоящий друг в этой среде? Какова роль Мариенгофа, которого сейчас «открывают» иные критики, в жизни Есенина?

– Едва ли можно назвать кого-либо в тогдашней литературной среде подлинным другом Есенина. С разными людьми у него бывали периоды сердечной дружбы, которые сменялись периодами охлаждения, а то и взаимонеприязни. Так было с Клюевым, Клычковым, Орешиным, Иваном Грузиновым... А что касается Мариенгофа – да, был между ними период дружеских отношений. Но всё это кончилось сразу же по возвращении Есенина из-за границы, и о Мариенгофе он не мог вспоминать без раздражения. Что до поступков самого Мариенгофа и в истории с «делом четырёх поэтов», и в истории с роспуском «Ордена имажинистов» – об этом лучше всего прочесть в нашей книге.

Гораздо хуже другое: то, что Мариенгофа иные «исследователи» всерьёз называют поэтом, и даже пытаются поставить его на одну доску с Есениным. Это уже потеря всяческих критериев, да просто утрата читательского слуха. Стихи «великолепного Анатолия» невозможно читать без отвращения – это был надутый претенциозный графоман.

Только тяжелейший жизненный и мировоззренческий кризис 1919 года мог свести Есенина с этой «милой компанией», в результате чего и возник «имажинизм», реально не просуществовавший и трёх лет.

– Когда на голову юного и прекрасного Сергея Есенина свалилось всеобщее признание, он заявил: «Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других». Почему, как считаете, поэт не смог отделаться от «головотяпства», за что корил себя? Что это было – слабость натуры или непреодолимые обстоятельства?

– А кто, скажите мне на милость, в те годы из поэтов чувствовал у себя твёрдую почву под ногами? Из поэтов – а не из графоманов (имя им – легион!), готовых поворачивать голову в нужном направлении при любом дуновении ветра? Разве что Маяковский? Почитаете поэму «Про это» – и уже не будете утверждать э т о с такой уверенностью. Есенин под этим периодом своей жизни сам подвёл черту, написав в «Москве кабацкой»:

Золотые, далёкие дали!
Всё сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта – ласкать и карябать,
Роковая на нём печать.
Розу белую с чёрною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились –
Значит, ангелы жили в ней.

– «Человека я пока еще не встречал, и не знаю, где им пахнет», – делился поэт впечатлениями о Западе после поездки 1922-1923 годов, хотя и отмечал, что «после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг». «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину»... Интересно, в какой же партии оказался бы сегодня Сергей Александрович?

– Он послал бы все ныне существующие партии и стал бы создавать свою собственную... Шутка. Его хватило бы в этом направлении максимум дня на два – он занялся бы своим прямым делом. И, думается, «Страна негодяев» стала бы бледной тенью по сравнению с написанным им в наши дни.

– Кого, как вы думаете, из своих «трех тысяч», как пошутил однажды, а потом сбавил обороты – «трехсот», «тридцати» женщин – по-настоящему любил Есенин? Как он относился к детям?

– Главным в жизни для него были стихи. Едва ли он был приспособлен для нормальной размеренной семейной жизни. Детей он любил, о чём говорили и писали все его современники – но не мог уделять им необходимого времени и внимания. Он, по сути, был странником, кочевником – в вечной дороге... Что касается женщин – читайте его стихи. Они скажут гораздо больше, чем любые биографические перипетии.

– Трагическая гибель Есенина в гостинице «Англетер» в декабре 1925 года – незаживающая рана для ценителей его поэзии, из двух неизбывных версий – суицид или убийство – вы со Станиславом Юрьевичем придерживаетесь второй, и против доказательной базы в вашей книге не поспоришь. Как все-таки через годы вам видится страшный финал «Рязанского Леля»? Что могло стать причиной убийства? Особенно в наши дни, когда ваши коллеги пишут тысячестраничные биографии поэта, развивая тему суицида? Когда туристы в Константинове спорят до умопомрачения, занимая разные позиции? Что это?!

– Честно вам скажу – мне было бы гораздо спокойнее согласиться с официальной версией и не утруждать себя поисками в этом направлении... Тем более, когда за последние десятилетия образовалось столько наслоений на эту тему... Но никуда не денешься – слишком живо в памяти всё то, с чего я начинал свои собственные розыски. Противоречащие друг другу и в деталях, и по сути газетные материалы... Безграмотное и какое-то намеренно тупое следствие при отсутствии самых необходимых действий, проводившихся уже в то время... Официальное утверждение «самоубийства» ещё до закрытия «дела»... Наконец, лишённый всех необходимых атрибутов «акт» патолого-медицинской экспертизы... Я задал многие вопросы (это были именно вопросы и предположения, никаких однозначных утверждений!) в первой статье на эту тему, которая называлась «Смерть поэта», и которую я опубликовал в журнале «Человек и закон» в 1989 году. Эту статью просили тогда многие литературно-художественные журналы (включая «Новый мир»), но я намеренно отдал её в журнал юридический – мне важно было мнение специалистов. О специалистах, которые позднее работали в комиссии по запросу Института мировой литературы, разговор отдельный, не для нашей беседы...

Есенин не раз стоял на пороге насильственной гибели. Бывало, что он оказывался в ситуациях, когда сами напрашивались строки: «Будто кто-то мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож...» И в свою последнюю ночь в «Англетере» он был в номере не один. Другое дело, что заявившиеся туда (которых там видел Николай Клюев), скорее всего, не собирались поэта убивать. Они пришли, что называется, поговорить. И поговорили... Слово за слово, дело дошло до драки (с Есениным разговаривать на повышенных тонах было себе дороже!). И кто-то явно не рассчитал сил... Потому-то так наскоро, тяп-ляп, кое-как и стали заметать следы... Я, конечно, сейчас снова предполагаю – как именно могли развиваться события. Одно могу сказать точно: официальная версия – нравится это кому-нибудь или нет – не имеет права на существование, как н е д о к а з а н н а я н и ч е м.

– К образу Есенина часто обращаются деятели театра и кино, как расцениваете самые популярные киновоплощения поэта? Что скажете о документальной есениане?

– Не видел ни одного более или менее адекватного киновоплощения образа Есенина. Ближе всего стоял к нему Сергей Никоненко в фильме «Пой песню, поэт» (хотя сам по себе фильм крайне неудачный, да и вряд ли в то время можно было снять другой). Что же касается Сергея Безрукова в сериале «Есенин», то всё, что я думаю об этом «киновоплощении», я написал в статье «Страна негодяев. Год 2005-й», опубликованной тогда же в «Литературной газете».

– Вероятно, вы видели спектакль «Пугачёв» в Театре на Таганке, послышались ли вам интонации Сергея Есенина, обожавшего читать монолог Хлопуши, сохранилась запись, в исполнении этой роли Владимиром Высоцким? Многим слышатся…

– Вынужден категорически с ними не согласиться. Юрий Любимов совершенно не понял этой пьесы, прошёл мимо всех её смысловых токов. Он сделал плакат, причём плакат фальшивый и пошлый (особенно это касается «интермедий», написанных Николаем Эрдманом)... А что до Высоцкого в роли Хлопуши... Знаете, доверие к этому исполнению пропадает начисто, когда начинаешь вчитываться в есенинские стихи: «Я три дня и три ночи блуждал по тропам, \В солонце рыл глазами удачу, \Ветер волосы мои, как солому трепал \И цепами дождя обмолачивал... \И холодное корявое вымя сквозь тьму \Прижимал я, как хлеб, к истощённым векам...» От этого человека не осталось почти ничего – одна оболочка... Он практически не видит, он еле держится на ногах (если держится вообще)... У него остался только голос – которого он не в состоянии повысить, он лишь раскатывает строку на одном выдохе – и только так она будет слышна даже в последнем ряду (Есенина во время записи – при несовершенной технике – заставили сильно повысить голос, это не характерное для него чтение)... И что же мы видели на сцене? Мечущегося артиста, которого только цепями можно удержать, чтобы он не свалился в партер!.. Знаете, кто лучше всех на моей памяти читал этот монолог? Поэт Анатолий Передреев. С ним здесь не может сравниться ни один профессиональный актёр!

– Говорим, «большое видится на расстояньи». У волн признания-забвения даже гениев есть свои приливы-отливы, как, по-вашему, обстоит с этим в восприятии личности Сергея Есенина и его творчества нашим народом?

– Есенину было посвящено больше стихов (и при жизни, и, особенно, после гибели), чем какому-либо поэту. Больше даже, чем Пушкину! И никаких «отливов» здесь никогда не было, ибо Есенин на протяжении всего ХХ века (и ныне) открывал и поддерживал ощущение русскости в русском человеке. Особенно в период «глобального» смешения одежд и лиц, племён, наречий, состояний. Так было, так есть и так будет. Вот и ответ на ваш вопрос.

– Сейчас все обсуждают новый памятник Сергею Александровичу, поставленный во дворе Московского государственного музея его имени, москвичи возмущены и требуют убрать это «изваяние», каково ваше мнение?

– Считаю, что это не памятник, а сущее безобразие, больше мне вам нечего сказать…

Беседу вела Нина Катаева