С «лейкой» и блокнотом…

Эта книга читается на одном дыхании. У нее – объемной, тяжелой от вложенной в нее информации и необычайно легкой «на язык», есть свой вкус – вкус экзотического фрукта, пробуждающего жадность и потребность читать и постигать прочитанное.

Если бы не приписка «Беседы о профессии», то можно подумать, что перед нами – любовный роман. И в самом деле, речь идет о любви всей жизни. Да и название у книги соответствующее - «Единственная и неповторимая».

Способность любить дается человеку от рождения. Или не дается вообще. Что лучше? Циник скажет – второе. Поскольку что толку в ней, в этой любви, эфемерная сущность которой неопределима, а суть – ясна и горька, одна от нее боль головная да нервы…

Александру Кармену способность любить досталась и от Всевышнего, и по наследству – равнодушных в его роду не было. Уникальная книга, изданная в МГИМО, пронизана этой любовью – любовью к выбранной профессии, людям, с которыми ему выпало сталкиваться на журналистском пути, и к удивительной части земного шара, именуемой Латинской Америкой.

Судьба подарила Кармену уникальную возможность – увидеть столько, сколько с лихвой хватило бы не на десятерых, на сотню человек. Везунчик? Лишь отчасти. Ведь для того, чтобы все сложилось так, как сложилось, ему пришлось приложить солидные усилия.

Биться, например, еще студентом, за право изучать тот же испанский, в который был влюблен с детства, рвать пуповину, связывавшую его со второй Alma mater, с «Известиями», которые поставили его на ноги, привили вкус к профессии журналиста, и уходить в «Комсомолку» «собкорить» на Кубе и в Латинской Америке, потому что познавать такой континент, сидя в редакции, невозможно. А потом, уже за океаном, стараться первым оказаться там, где было жарче, где заваривалось что-то судьбоносное. Прорываться в охваченную революционным пламенем Никарагуа; на передачу Зоны панамского канала его истинным владельцам, панамцам; первым тогда еще советским журналистом оказаться в пиночетовском Чили и первым же взять интервью у диктатора; открыть такую совершенно недоступную, закрытую для московских журналистов страну как Парагвай и помочь живущей там русской диаспоре установить контакт с матерью-Родиной; сломя голову помчаться за тысячу километров от Лимы, чтобы сделать очерк о нашем специалисте-герое, рискнувшим жизнью ради спасения построенного нами крупного комбината; повздорить и, конечно же, счастливо помириться с нынешним нобелевским лауреатом писателем Марио Варгасом Льосой; заполучить в число своих «друзей-приятелей» перуанского революционера-террориста, международного наркоторговца и парагвайскую королеву красоты, лучшего испанского тореро и великого футбольного тренера Сесара Луиса Менотти, крупнейших деятелей латиноамериканского кино и литературы; раскопать следы пребывания в Перу Эрнесто Хемингуэя, лично быть знакомым со многими генсеками компартий и президентами, и, конечно же, (его конек!) с беглыми нацистами… И вообще, в целом, ему всегда хотелось жить взахлеб. Чтобы – ух! Чтобы не было по утрам мучительных раздумий, как бы половчее убить наступивший день, захламляя его видимостью деятельности.

У него были заботы совсем иного свойства – как вместить в одни сутки то, что никак не может в них вместиться, успевать – туда, куда нереально успеть, чтобы дышать полной грудью, и писать взахлеб, и видеть – взахлеб, и понимать…

С каждой страницей хочется идти дальше и дальше, путешествовать с автором без устали и отдыха, открывая для себя уникальный по яркости и колориту мир латиноамериканцев.

В книге все сплетено в гигантский, пестрый, но очень органичный клубок: тут и серьезнейшие политические события, свидетелем которых был журналист («известинец», представитель «Комсомолки» и АПН (РИА Новости), и путешествия в загадочные, отдаленные места Латинской Америки (о чем ему еще предстоит написать отдельно), и бесконечные встречи и беседы с людьми, чьи образы выписаны так ярко и притягательно, что возникает эффект личного знакомства с ними. Плотный, энергичный текст перемежается дивными, почти поэтическими зарисовками – чего стоит лишь рассказ об удивительном обряде очищения лианой, айяуаске… Пережив то, что ведомо даже не всякому латиноамериканцу, автор описывает фантастический и страшноватый процесс излечения человека от неразрешимых, казалось бы, проблем и болезней.

Или вот зарисовка: «Самолет делает долгий разбег по террапленовой полосе, взлетает, быстро набирает нужную высоту: отсюда, с четырех тысяч метров над уровнем моря взлет и в самом деле быстротечен. Летим в Лиму. Впереди целый час полета. Отстегиваю ремни безопасности, потягиваюсь, разминаю конечности, устраиваюсь поудобнее, достаю блокнот, чтобы сделать последние записи. И вдруг – толчок, другой, третий. Самолет будто спотыкается и круто идет вниз! Смотрю на световое табло – оно мертво. Инстинктивно начинаю лихорадочно шарить в поисках ремней безопасности. Взгляд падает на иллюминатор, а за ним – Кордильеры. Как же прекрасны они были в этот час! Острые, черные, чуть припудренные снежком пики, фиолетовые щели таинственных, стремительно приближающихся пропастей. Эх, в иное время не оторвался бы я от этого зрелища!…Наконец нащупал ремни безопасности. Но этот зловеще-прекрасный вид в иллюминаторе неожиданно подействовал на меня успокаивающе: на кой черт, подумалось мне, эти ремни, если перспектива выжить от приземления на такие пики равна нулю!..»

Или такое: «Не выдержав затянувшегося информационного вакуума, иностранные журналисты, собравшись вместе, тоже двинулись к «Ла Монеде». Мы протестовали против «официального молчания» властей в лице ЦИК, выражали озабоченность происходившим, а заодно и, как говорилось в наспех составленном манифесте, «судьбой демократии в Чили». Наверное, это была первая и единственная в своем роде форма протеста спецкоров, представлявших, без преувеличения, все мировые СМИ. Но далеко пройти нам не дали. Все подступы к дворцу (и, кстати, к пресс-центру тоже) оказались намертво перекрытыми железными ограждениями и усиленными отрядами спецназа карабинеров…

Терпение властей к нам, в основной своей массе симпатизировавшим оппозиции, иссякло. И на нас распространили все обычные нормы обращения с населением. Карабинеры постарались на славу.

Несколько журналистов были избиты в кровь, у телевизионщиков и фотографов отнимали, ломали и разбивали об асфальт камеры, по нашим спинам и головам прохаживались дубинки, выдвинувшиеся навстречу нам, до этого дремавшие по соседству с площадью Конституции водометы щедро хлестали нас крутыми ядовитыми и зловонными струями..»

Или: «Неожиданно распахнулась высокая дверь и в ее проеме, в самом центре, как в портретной рамке, мы увидели его (Пиночета – О. К.). Он стоял, чуть ссутулившись, понурив голову, на нем был элегантный серый костюм, темно-красный галстук, заколотый маленьким золотым ромбиком. Почему-то мне бросились в глаза его висящие «по швам» большие крепкие руки, аккуратно постриженные и причесанные седые волосы. Лицо было неподвижным – никаких эмоций на нем не проступало, только хитровато-подозрительные глаза внимательно и испытующе смотрели на нас. Он распрямился, мы приблизились к нему, пожали друг другу руки, прошли в высокий, просторный зал.»

А далее – комментарий произошедшего, взятый из чилийской прессы: «Говоря словами Гарсия Маркеса, это было, пожалуй, самым немыслимым событием минувшего дня выборов. Событием сюрреалистическим, словно сошедшим со страниц романа… Это было самое невероятное интервью за минувшие 16 лет чилийской истории.»

Иногда, дабы избегать стереотипов и штампов, автор садится в «машину времени» и становится участником событий многолетней давности: «…Ворота «Монкады» взломаны бампером первого автомобиля и уже позади. Первые штурмующие уже взбегают по лестнице. Но грохот стрельбы не утихает. Под резким светом прожекторов сквозь дым отчетливо видны многочисленные выбоины от пуль на фасаде казармы. Мы рвались вперед, охваченные сумасшедшим азартом атаки. Что там будет потом, не имело значения! Adelante, cubanos! Вперед, кубинцы! Вперед, и только вперед!»

Поразительно, но, рассказывая о героях своих очерков, он не только погружает читателей в их мир, но, если они того достойны, умудряется влюбить нас в этих людей, переживать за их проблемы, радоваться их успехам, верить им. Если же персонаж отрицательный, ненавистный автору, мы ненавидим его вместе с ним. Он как бы провозглашает: неравнодушию – тому, что было так характерно для журналистики недавнего прошлого, и что так непростительно вытесняется сегодня со страниц и из эфира, подменяется «объективностью», сухой информационностью, не должно быть места в наших СМИ. Примеров тому в его книге масса. Молодая никарагуанская революционерка Дора Мария Тельес на вопрос о ее личной жизни доверяет ему самое сокровенное, и он делится этим с нами: «Струйка дыма от ее сигареты снова, изящно изгибаясь в такт мягким покачиваниям кресла, потянулась к потолку.

– Я очень люблю дважды ходить на один и тот же фильм. Когда фильм хороший, разумеется. – Ее голос едва слышен. С кем она говорит? Со мной или с этой струйкой дыма? А может быть, со своей совестью, чистой как ручей в горах ее Матагальпы?

– Фильм, в котором мы участвуем, – так же тихо продолжает она, – второй раз не покажут. И дублей не будет. Такая возможность выпадает только одному поколению из тысячи. Если бы каждый мог выбирать, когда и в какую эпоху ему родиться, подыскивать себе время и место в истории своей страны! Но ведь иногда можно и самой создавать для себя такое место, приближать революцию, делать ее и побеждать, правда?

Дора Мария долго в упор смотрит мне в глаза, словно проверяя, насколько убедительны ее слова. Я молча жду, и она продолжает:

– Предположим, ты просишь у меня книгу. Я даю тебе ее с условием вернуть через пять дней. С революцией так не бывает. Взаймы ее не возьмешь, и сделать свою революцию – это не прочитать книгу, взятую на пять дней у соседа. Она – моя собственная книга. Я должна написать ее так, чтобы ты, читая ее потом, не заснул от скуки, чтобы ты почувствовал, каково было нам, писавшим ее, как мы учились на опыте других, совершали и исправляли свои и чужие ошибки. Это безумно трудное, но благородное дело. В нем я вижу свое счастье и, если хочешь, свою личную жизнь. Ты меня понимаешь?

– Понимаю».

Грустной, убедительной ностальгией по уходящим из нашей жизни ценностям звучат откровения перуанской девушки-инженера, выпускницы УДН, работавшей на Амазонке.

Она сравнивала жизнь в СССР с тем, чего насмотрелась на Западе, особенно в молодежной среде: «Все, что вы имеете сейчас, это огромное богатство, которого вовсе лишены миллионы людей на Западе. Вы должны беречь это, защищать и не допустить, чтобы такое исчезло из вашей жизни».

«Может быть, мои заметки о ее взглядах на Москву, Советский Союз и советских людей кому-то покажутся сегодня анахронизмом, – пишет автор в Постскриптуме к этим заметкам. – но я оставил их сознательно. Почему? Да просто потому, что в тот момент мне было очень приятно слышать то, о чем она говорила, и очень грустно сегодня перечитывать эти записки, видя и прекрасно понимая, что уже никто из моих коллег-журналистов никогда и ни от кого ничего подобного не услышит...»

Полемизируя со своим коллегой, неожиданно для многих решившим расшаркиваться перед диктатором-Пиночетом, он рассказывает историю посещения бедняцкого района Сантьяго, где столкнулся с поистине трогательными свидетельствами международной солидарности с теми чилийцами, кто в годы диктатуры подвергался насилию и издевательствам. Символом сопротивления и солидарности становится для автора некто донья Ольга, возглавлявшая в этом бедняцком поселке движение, именовавшееся «общий котел». «Слушал я донью Ольгу и ее подруг, - пишет Кармен, - и задумывался над тем, как легко порой мы девальвируем, а то и выхолащиваем пафос такого понятия, как солидарность. А вот встретишься за полтора десятка тысяч километров от Москвы с такой вот доньей Ольгой и поймешь, что все это не зря, что есть с мире нечто большое и чистое, которое ни в коем случае нельзя ни затаптывать, ни очернять. Неужели для того, чтобы понять это и оценить, надо всякий раз ехать на край света?»

Другая тема, другой персонаж: «Да, это был он, Клаус Барби, беглый гауптштурмфюрер СС, значившийся в списках нацистских военных преступников под номером 239, известный во Франции как «лионский палач», а в Боливии – как немецкий иммигрант, коммерсант по фамилии Альтман… И вот он стоит рядом со мной. Холеный, упитанный, благополучный. Нас разделяют каких-то полтора метра и целая эпоха, несколько мраморных плиток на полу и все окопы Второй мировой войны…»

Погружая читателя в удивительный по яркости, контрастности, насыщенности мир Латинской Америки, автор признается в любви не только ей, но и избранной им когда-то профессии. Мысли о сокровенном и напрочь лишенные менторства рассуждения о месте журналиста на этой земле и в обществе, этике этой сложнейшей профессии и практических навыках и наработках, приобретенных собкором ведущих изданий за годы работы, размышления о месте человека в мире в целом и журналиста в нем же – в частности, опосредованно приводящие к раздумьям о добре и зле, нравственном и безнравственном, – вся эта необычная, сотканная из разных структур и волокон книга вполне могла бы претендовать на звание философского труда, но труда необычного, написанного легким, звенящим пером.

Удивительно, но книга Кармена – при всей своей подчеркнутой литературности – вполне могла бы претендовать на звание учебного пособия - не закостенелого учебника, написанного в строгом соответствии с разработками методистов, а учебного пособия принципиально нового формата.

Того, которое передает всем желающим знания – но не просто как некий набор данных, принятых за истину, а дающего их исключительно через личный опыт.

Поэтому, кроме несомненного интереса у широкой публики, книга Кармена, несомненно, вызывает восторг у молодых коллег писателя – студентов-международников, которым она полезна как учебник, наполненный практическими советами и наработками, написанный легко и ярко, как справочник по этике их общей, единственной и неповторимой, профессии. Безусловно, интересна она и для специалистов, в том числе дипломатов-латинистов, историков, ибо, помимо хроники развернувшихся на этом континенте судьбоносных событий, дает глубокое представление об особенностях менталитета латиноамериканцев, их культуре, ценностях и укладе жизни.

А. Кармен. Единственная и неповторимая. Беседы о профессии./ МГИМО (У) МИД России, 2011.