Русский вопрос у Валентина Распутина

О повести «Мать Ивана, дочь Ивана».

Валентин Распутин в полной мере обладает даром, отличающим русского писателя от беллетриста западного образца. Каждым своим крупным произведением он овеществляет в слове, делает осязаемой самую жгучую боль своего времени. Закономерность даже для русской литературы редкостная.

Думаю, что в первую очередь это обусловлено другим дарованием писателя: его литературное творчество внутренне непротиворечиво и цельно, чего нельзя сказать даже о таких крупных художниках, как Толстой и Лесков. И у этого качества Распутина есть свое объяснение: ему не пришлось тратить значительную часть жизни на поиск и обретение «русского пути», как тем его предшественникам, которым мешало барство или социал-демократическое воспитание. Крестьянский сын, он самим местом и временем своего рождения был поставлен на этот путь. Ему оставалось только с него не сворачивать.

Чтобы в достаточной мере оценить повесть Распутина, нужно прежде всего уяснить очевидный факт: она становится она понятной во всей своей полноте только при взгляде на нее через все предшествующие знаковые повести писателя. Именно здесь он договаривает начатое в «Живи и помни» и в «Прощании с Матерой».

Затопленная почва

То, что происходит с героями повести Распутина – семьей Воротниковых – становится последней каплей русского исхода, после которой или должно что-то произойти, или уже не может произойти нечего. Этой последней капле дано, наконец, долететь до нашего сознания, оглушенного визгом и лязгом нового времени. Дано для того, чтобы понять: русского человека вне почвы нет.

Достаточно вспомнить факты: только в годы революции Россию покинули свыше пяти миллионов человек. И где они, что с ними сталось? Уже во втором поколении их потомки не знали русского языка и старались слиться с окружающими их народами. Вы что-нибудь слышали, например, о «русской диаспоре» в США? А ведь по численности эмигрантов русские уступают только ирландцам. Это говорит не о какой-то там слабости или «размытости» русского типа, но о том, что, лишившись почвы, русские теряют и свою национальную силу. Это не просто образ, это цивилизационный диагноз.

В повести Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана» мы видим итог русского исхода. С нравственной точки зрения он характеризуется онтологический растерянностью. «Что же мы за народ», «почему с нами это происходит», «что в нас сломалось»? - спрашивают себя герои повести. С точки зрения национальной итог не более утешителен: сильно «посмуглевшие» в городах потомки Иафета (что было бы невозможно в крестьянской России при стопроцентном русском населении деревень) и сами-то не очень озабочены своей национальной идентичностью.

Как же будет жить народ с затопленными родительскими могилами и церквями, с затопленной тысячелетней почвой, с «затопленной памятью»? - спрашивает Распутин в «Прощании с Матерой». В своей новой повести он показывает, как живет этот народ.

Цивилизационная подмена

Послевоенная советская цивилизация, «коммунизм переварившая» и тайком под интернационалистский галдеж узаконившая многие основополагающие принципы цивилизации русской, сколько могла, скрывала цивилизационный переворот, происшедший после оттока русских из деревни. Во всяком случае, на уровне носившихся в воздухе фраз о «народе-труженике», «трудовой доблести», официальной пропаганде труда производительного...

Таким образом, лишенные русской почвы новые жители больших городов, - и в их числе и Тамара и Анатолий Воротниковы, - еще не сталкивались с резким, чуждым им воздухом. Однако всему бывает конец. И в 1990-е в России было легализовано то, что фактически сложилось уже к началу 1980-х. Сделано это было по-русски, одним махом, потому у героев повести и возникает чувство обвала при наступлении «новой жизни». Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых, заметь аппетиты оборотистых людей «новой формации»: партийных и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и сферы обслуживания, увидь все это герои повести – может быть, и не стало бы для них последующее таким ударом.

Поэтому неотступное ощущение, преследующее отца и мать, Анатолия и Тамару Воротниковых – это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесенного «новой жизнью». Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось, что в стране «победившего социализма» продаются и перепродаются не только заморские джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение в турнирной таблице, и еще очень-очень многое. Возможность продавать все и в открытую, для героев повести, как и для большинства из нас, стала шоком.

Именно рынок как модель современного мира становится центральным местом в повествовании Распутина. До последней возможности противостоявшая стихии рынка семья Воротниковых тоже оказывается втянутой в его всепоглощающее жерло, и так же как в общенациональной жизни, в жизни семьи это столкновение цивилизаций – побеждающей рыночной и потерявшей себя земледельческой – заканчивается катастрофой. Мотыльком упорхнувшая на запах халвы и блеск всесветной толкучки, старшая дочь Света смята и изнасилована «человеком рынка», скорее всего и в Россию-то прибывшим нелегально, да только чувствующим себя в ней победителем.

И дело не в отчаянном порыве матери, застрелившей дикаря-насильника, а в том, о чем Тамара Ивановна постоянно себя спрашивает: что, разве не видела она, куда все это ведет? Разве не понимала, к какой жизни потянуло ее дочь? И отвечает сама себе: не видела. В каком-то нравственном обмороке жила все эти годы.

Но слишком просто «нравственным обмороком» объяснять все наши беды. В одной из своих статей Сергей Кара-Мурза спрашивает: разве мог бы ельцинский режим просуществовать почти десять лет, если бы на то не было согласия всего общества? И отвечает: нет. Значит, не только два процента олигархов, не только двадцать процентов чиновников всех уровней, но и большая часть населения сумела пристроиться в «новой жизни». И получила возможность «иметь». Страну продают не только Чубайсы и Абрамовичи, но и прапорщики Петровы, механизаторы Ивановы, лесники Сидоровы. Парадокс номер один: в целом жизнь стала хуже, а каждый в отдельности стал жить лучше. Такая вот плата за отказ от высокого статуса, земного могущества и исторической перспективы.

Два пути

Стоит вспомнить о том, что лежит в основании любой цивилизации, что канонизирует те или иные ее принципы, накладывая печать неповторимости на целое. Я говорю, разумеется, о религии. Вспомним, что сынам Иафета, населявшим 1/6 мировой суши, было заповедано евангельскими притчами именно возделывание своей земли. И именно русские землепашцы (7/8 населения страны) в качестве сословного определения усвоили себе определение религиозное: крестьяне. Где всякий русский без труда расслышит первоначальное: «христиане».

Для сравнения заметим, что Коран не очень-то приветствует земледельческий труд, он благоволит торговле. Это не говоря уже о Талмуде, по которому едва ли не единственно важным делом являются ростовщические операции. Когда люди, воспитанные этими религиозными учениями, занимаются торговлей и финансовыми спекуляциями, они занимаются своим. И ни о каком уважении к неприспособленным и неискусным в умении наживаться представителям коренного населения России речи быть не может! Ведь русские даже и не торгуют, а всего лишь распродают, пока им есть, что распродавать – остатки державной плоти: большую и малую госсобственность, должности, звания и знания. И сами того не замечают, как более сплоченные и искусные перекупщики занимают уже не только рынки, но и посты в администрациях, кафедры, должности, подтягивая к себе своих бесчисленных родственников.

Отсюда парадокс номер два: оставаясь в численном большинстве, русские оказались в своей стране эмигрантами, которые вынуждены приспосабливаться к чуждым цивилизационным нормам. И мучительные внутренние монологи русских героев повести Распутина разбиваются об эту бесцеремонную действительность. А ведь Тамара Ивановна и ее сын Иван, задающиеся такими вопросами, это лучшие, это те, кто еще пытается понять происходящее.

Великий русский филолог Федор Буслаев приводит в одном своем сочинении древненовгородскую легенду о «благочестивом» купце-ростовщике, перед смертью покаявшемся и оставившем все деньги на строительство собора. Так вот, когда мастера, которые расписывали этот собор, спросили у епископа, где им изобразить благодетеля, епископ твердо ответил: «В аду!» Таким страшным грехом для наших предков было ростовщичество, нажива на несчастии, богатство, возникшее из пустоты…

Что же дальше будет с народом, в историческое одночасье лишившимся и родной почвы, и родного воздуха, оказавшимся в новой, агрессивной для него действительности? - спрашивают себя герои повести. Ответ один: или произойдет большая «встряска», которая вернет на место загулявшие русские головы, или наше место займут более приспособленные к жизни на барахолке чужаки. Распутин не говорит об этом открыто, но подводит к такому выводу.

В повести открывается и второй, мирный путь излечения русских от онтологического беспамятства. Он указан в образе сына Тамары Ивановны, Ивана. Это то самое поколение молодых русских людей, которым сегодня по двадцать три - двадцать семь лет. Их меньше, чем оглушенных «ящиком» и «свободой» сверстников, но присутствие этого поколения уже чувствуется. Писатель о нем только намекает, и здесь нужно отдать должное художественной аккуратности Валентина Распутина: он мало знаком с этим поколением, он их не знает в такой целостности, как Тамару и Анатолия – и умолкает.

Осмелюсь продолжить там, где поставил точку художник. У меня много друзей, кумовьев, просто «родственников по духу» в этом поколении. Им по двадцать пять - двадцать девять лет, но у них уже по двое (чаще по трое) детей, по выходным и праздникам они всей семьей в церкви, утром и вечером – на молитве. Они знают, для чего и зачем они здесь, почему они – русские. Даст Бог, к своим сорока-пятидесяти годам они вырастят и воспитают по пять-семь крепких духом и телом русских мальчиков и девочек, те – своих. Это и есть та будущая Россия, о которой пророчил Серафим Саровский. А зрители «Фабрики звезд» и «Последнего героя» вымрут. Сами собой, без СПИДа и без эпидемий.

Что же касается распоясавшихся «гостей», то поставить их на место смогут только Иваны и воспитанные ими дети, и сделать это будет не так трудно, как представляется многим.

Алексей Шорохов

P. S. Кстати, у Распутина в конце повести Иван едет строить храм в своем родном селе, то есть возвращается на землю. Он еще не определился, как будет жить дальше. Но, помня о том, что прокормить большую семью в городе практически невозможно, а также о той хрупкости и уязвимости, которая характеризует современную городскую цивилизацию, несложно предположить, что движение назад, на землю станет еще одним из признаков становления новой России. А земли, доставшейся от предков, у нас еще, слава Богу, много.