Мама «Таганки»

«А что – театр? Он всегда со мной, во мне. Все спектакли, все реплики помню. И готова хоть сейчас на сцену. Иногда даже ругаюсь чужими словами. Но для себя никогда ничего не прошу. И воспоминаний писать не буду. Пусть останутся легенды». Зинаида Славина.

«Ваша любимая актриса?» – «Славина. И вообще, пока в театре Зинаида Славина, я за театр спокоен». Владимир Высоцкий.

«Свойство актрисы Славиной – играть роль так, как летят в пропасть, когда вы можете услышать даже удары ребер о каменные выступы. Неэкономное горение рискованно. И оно требует баланса – в характере. Увы, природа расточительна. Славина не бережлива. Почти все устные и печатные упреки в адрес Славиной начинаются со слова «слишком». На это можно лишь ответить сожалением в адрес множества её коллег, «сестер» по профессии: разбор их работ слишком часть хочется начать со слова “недостаточно”». Вениамин Смехов.

***

В том самом первом Театре на Таганке, о ярчайших звёздах которого автор сих строк написал даже книгу, не существовало для меня ближе и дороже человека, чем Зинаида Анатольевна Славина. Скажу больше. На своём долгом веку я был знаком с очень многими и очень разными актрисами. Так вот, я с полным основанием могу утверждать: редко кто из них мог бы «посоревноваться» в доброте и душевной щедрости с Зинаидой Анатольевной. Она была человеком какой-то патологической, неестественной доброты, которая встречается лишь в сентиментальных романах. Невозможно себе представить в принципе ситуацию, при которой Зина могла бы кого-то обидеть, оскорбить, подставить.

Некоторые высокомерно называли ее в театре «святошей», потому что не могли, не умели постичь смысл её бескорыстия и щедрого альтруизма.

Вот мнение еще одного выдающегося таганковца Николая Николаевича Губенко о ней: «Мы начинали с Зиной вместе. Она много сделала для того, чтобы театр стал популярным. Зина – потрясающая работяга. Такая лошадка, которая всю жизнь, от восхода до заката, ходит по кругу. По кругу театра. Ведь это феноменальная цифра – было сыграно 1600 спектаклей «Доброго человека из Сезуана», где она была бессменной Шен Те и Шуи Та. Если разделить эту цифру на годы, то получится каждый день в течение пяти с лишним лет. Каждый спектакль заканчивался десятиминутными овациями. Потом было 800 спектаклей «Мать», 1000 спектаклей «Тартюфа». И всегда она играла так, что казалось – после этого она умрет. Особенно у нее получаются трагические роли, хотя она и потрясающая комедийная актриса. Это блистательная, подвижническая отдача себя. При всех сложных обстоятельствах её жизни. Она всегда везла этот воз безропотно, ничего не прося и не клянча – ни ролей, ни зарплаты. И всегда оставалась доброжелательной. Я уже привык к тому, что на каждом спектакле, когда выходишь на сцену, она уже стоит в кулисах, а по окончании она тебя провожает. И каждому актеру говорит: «Как ты хорошо сегодня работал!» Во время спектакля она никогда не уходит в гримерную, если только ей не надо переодеться или поправить грим. Всегда стоит за кулисами и слушает.

Помнится, первые годы существования Театра на Таганке мы с Зиной, поскольку оба были иногородние, жили в котельной. А за занавеской стоял котел, который отапливал весь театр. И нам это не претило. Потому что в театре был мощный дух студенчества, когда важен был смысл того, что мы делали, а не внешние обстоятельства. И мы – в первую очередь Зина – переживали и разделяли все успехи и неуспехи своего театра в полной мере.

В её душе все нанизывалось на любовь – к партнеру, к Любимову, к роли, которую она играла в тот момент. Профессия всегда выручала её в жизни.

Она не отчаивается и держится за работу, как за некий спасательный плот. Я не знаю человека, который бы так безвозмездно и безропотно трудился на этой ниве.

Притом, что она народная артистка, а получает мизерную зарплату и могла бы обидеться, что в связи с очередным юбилеем её никак не премировали, не повесили какой-то значок. Но создается ощущение, что ей ничего этого не нужно.

Главная награда – новая роль, возможность работать на сцене, поддерживая партнёров».

Здесь каждое слово – правда. Когда умер Иван Бортник, я разговаривал с мужем Славиной, моим добрым товарищем Борисом. Он сказал: «Она как услышала от меня эту печальную весть, так охнула и присела. Я испугался за её сердце и не разрешил идти на похороны. Сам отправился». 

И при всём том Славина была чрезвычайно закрытым человеком, просто-таки жутким интровертом. Отыграв на сцене многие тысячи спектаклей, снявшись в более, чем трёх десятках фильмов, она взяла однажды и уехала со своим мужем в сельскую глушь. И несколько лет кряду практически не показывалась на людях. И о ней при жизни уже складывались легенды, одна другой стрёмнее. Никогда, ни в каких тусовках она участие не принимала, в рекламе категорически не снималась, политикой не интересовалась напрочь.

…Зина родилась в Петергофе, где отец служил сверхсрочную. Когда началась война, его часть по тревоге перевели в Моздок. Первые ощущения жизни и смутные детские воспоминания связаны с тем осетинским городом: «Однажды мне понадобилось перейти Терек по деревянному мостику. На ногах были сшитые мамой башмачки. А страх, как хотелось, чтобы они стучали, как будто у них – каблучки. Цок-цок... Стала стучать пятками и свалилась в бурную реку. Мой пес меня спас. Буквально: схватил за шкирку и вытащил. Сидела потом мокрая, на песке. И оплакивала жизнь свою горемычную. Ходила в одну из школ Моздока, а десятилетку заканчивала уже в Риге, куда папу перевели. Посещала там драмкружок, театральную студию при местном Дворце пионеров...

Жили мы в двух комнатах большой коммуналки невдалеке от Верманского парка весьма скромно, довольствовались тем, что было. Это почти что центр Риги. Там – сплошь старые, дореволюционные дома, где высота потолков четыре метра и все печи в изразцах. Наша квартира располагалась на последнем шестом этаже, лифта в доме не было. Вода к нам днём не поднималась из-за слабого напора. Поэтому все жильцы коммуналки мылись только ночью. Семь квартир, в каждой – минимум по три человека – два десятка жильцов. Представляешь себе очередь в ванную? В коридоре – семь выключателей и семь лампочек. Столько же на кухне и в туалете…»

Однажды я спросил Зину: «Вы пришли в профессию хоть и не кружным, но довольно тернистым путём.

Согласитесь, четырежды штурмовать театральные вузы и добиться своего лишь на пятый раз – это не только упорство, как черта характера, но и, наверное, ещё что-то.

Так вот поступление в Щукинское училище – это целиком ваша заслуга или же тут настояние матери сыграло свою роль?

– Знаешь, оттого, что театральный вуз дался мне такой дорогой ценой, ценила его науку невероятно. Во всём хотела «дойти до самой сути». Когда в училище назначили на роль Катарины в «Укрощении строптивой», побежала в Ленинку – литературу читать. Со мной учились Марина Полицеймако, Алла Демидова, Алексей Кузнецов. Я любила свой курс, как что-то родное и дорогое. Идея сохранить наш курс для будущей работы на сцене любого из театров страны была моей. Кстати, руководитель нашего курса, незабвенная Анна Алексеевна Орочко, которая любила меня и ценила, категорически не советовала идти в театр за Любимовым. Говорила: «Вы ещё умоетесь у него кровью». Она давно знала Юрия Петровича по работе в театре Вахтангова. А я, грешным делом, тогда подумала: ревнует. Любимов, кстати, не всех из нашего курса взял. Тщательно отбирал кандидатуры. Я читала ему из Салтыкова-Щедрина. Натурально хохотал. Потом он с нами поставил «Доброго человека из Сезуана». Театральная Москва сильно встрепенулась. Все говорили: это нечто необыкновенное. Мы действительно работали с упоением, с восторгом. Когда передо мной встал вопрос о переходе в Театр на Таганке, я перекрасила волосы – кто-то обмолвился, что Любимов предпочитает блондинок – так хотелось попасть к нему. Показалась, он был в шоке: «Вы что натворили? А ну приведите себя в порядок!» Денег на краску у меня уже не оказалось. Пришлось воспользоваться гуталином. Он одобрил: «Очень хорошо!» И я была рада. Долгие годы, даже десятилетия я ловила его знаки внимания и похвалы, как лучшую оценку своего скромного труда. Такая натура, что уж тут поделаешь. Вообще я с детства такая: в любой молитве лоб расшибу. Меня попросят выкопать ямку – вырою окоп. Надо было толкнуть ядро в пионерлагере – выполняла это так, что чуть не отрывалась рука. Но ядро падало к моим ногам. Поставят задачу пробежать сто метров – убегу на километр. Причем в другую сторону. Играю в волейбол – сбиваю в кровь пальцы. Шла однажды вечером по Риге вдоль кладбища и завернула туда (любопытная – жуть!). А там диковинные ягодки на дереве. Зимой! Потянулась за ними, и оказалась в свежевырытой могиле. Кричать страшно – тогда в Риге убийства случались. Еле выкарабкалась.

Как-то Орочко пригласила наш курс к себе на дачу и попросила меня, между делом, натереть паркет. Ну, я натерла, конечно. Да так, что всяк входящий сразу падал. Потом взялась приводить в порядок грядки с гладиолусами. И вместе с сорняками все цветы повыдёргивала. Анна Алексеевна так страдала! Я её успокоила: привезу вам из Риги в сто раз лучше гладиолусы. И привезла огромный мешок клубней. Орочко снова расстроилась. Это ж на целый посёлок посадочного материала. Вешала у неё же шторы – навернулась с подоконника. Полезла протереть окно, полетела со стремянки. Говорю же: такая натура стрёмная. Но я ведь так всегда стараюсь. Слава Богу, муж мой Боренька прекрасно и во всём меня понимает.

– Более четверти века  вы работали со всеми актёрами  театра на Таганке. Кто из партнёров  остался у вас в памяти?

– Всех помню, все в моём  сердце. Когда начали репетировать  с Володей Высоцким Янг Сунга из «Доброго человека» (его ввели в очередь с Колей Губенко) он даже в глаза мне не смотрел. Бледный такой был, весь зажатый. Как будто на казнь шел. Оно и понятно, хотелось ему не ударить в грязь лицом. Хотя в целом его театральное оснащение было очень приличным. Но у нас же присутствовали свои особенности, которые не сразу и поймёшь. Вот и у нас с ним сразу не получалось. Я – к нему, а он всё –мимо, мимо...

А Юрий Петрович ещё в училище нам твердил: когда общаетесь, вы как бы петелька и крючочек, петелька и крючочек. Я его аллегории сразу не поняла, а потом начала учиться вязать, и все встало на свои места.

К слову, в свободное время шапочки мастерила коллегам. Володя  удивлялся: «Зин! Ну, зачем это тебе?» Но когда пошли уже спектакли, его нерв душевно слился с моим. Мы очень славно работали. Практически всегда с овациями. Когда их почему-то не случалось, Володя поднимал тревогу, а я его успокаивала: «Ничего, Володенька, в следующий раз мы с тобой наверстаем!» Он потом и песню написал, упомянув там наши с Бортником имена. Нас с Ваней он действительно как-то выделял. («Диалог у телевизора» – М.З.).

Нет, у меня, слава Богу, со всеми коллегами в театре складывались добрые отношения. В основном потому, что я принципиально не принимала никакого участия ни в каких закулисных играх. Одно время говорили, что я якобы с Аллой Демидовой соперничала. Вроде бы я у неё отбирала роли, а она у меня. Чушь какая-то. Мы были совершенно разноплановыми актрисами. Ну ты представляешь себе Аллу в роли Шен Те? Вот то же и оно. Вполне допускаю, что кому-то я не нравилась, кто-то ревновал меня к Любимову, который, чего греха таить, использовал меня всегда на полную катушку. Ну так и я всегда отдавала себя сцене до самого донышка. Одна из моих коллег как-то заметила: «Я дома так устаю, так устаю. Только когда прихожу в театр – отдыхаю». Я посмотрела тогда на неё, как на малахольную. Потому что сама в театре никогда не отдыхала, а только вкалывала, как ломовая лошадь. Любимов это понимал, как никто другой. И ему этой моей истовости хватало. Вне сцены у нас с ним никогда никаких заморочек не наблюдалось – исключительно служебными были отношения. Всякие иные обязательно, как шило из мешка, вылезали бы наружу. А у нас: актриса – режиссёр. У него – только кнут и пряник, у меня – преданность, послушание и творчество до изнеможения. Когда репетировали Катерину Ивановну в «Преступлении и наказании», я и без того «зараза худая» на шесть кило похудела. Муж Боренька мой любимый даже хотел меня в больничку свезти. В спектакле «Мать» Любимов распорядился: узнайте, как женщины стирали в старину. Я провела целое этнографическое исследование на эту тему. Мамины рассказы вспомнила о том, как её сельчане стирали бельё у речных полыньей. Потом классно обыграла сцену со стиральной доской. А ещё принесла в театр чугунный угольный утюг, настоящую скалку. Это вообще-то заботы постановщика, художника. Но я никогда не чуралась никакой работы, если она шла на благо родного театра. Хочешь знать, так я и обеды Юрию Петровичу носила, во время становления нашего театра. Так заботилась, чтобы он мог творить, не растрачивая себя на мелочные пустяки. Продукты покупала на свои деньги, готовила с моими подругами Аней и Надей. Они очень много мне помогали». 

Надо признать, и Любимов никогда не держал Славину на голодном театральном пайке. Играть давал ей вволю. Но и мытарил Зину нещадно. Впрочем, только ли её.

Он и для остальных прочих артистов всегда был жестким, коварным Карабасом-Барабасом. И при этом умел влюблять в себя «жалких актёришек». Зина вообще в нём души не чаяла.

– Мне нечего стыдиться и своей нетеатральной жизни. Вне сцены я жила и живу, руководствуясь верой в добро. Я люблю людей. И хотя порой приходится очень трудно, просто невыносимо трудно, я не изменяю себе, остаюсь такой, какой родилась, какой воспитали меня семья, жизнь. Когда Любимов уезжал из страны, оставив театр, нас, своих актеров, я умирала от боли и обиды. Мне казалось невозможным пережить такое предательство. Я его боготворила. Уехав, он разом перечеркнул всё, что было у нас общего, всё, чем я жила многие годы. Меня перечеркнул! Выстрелил в моё сердце. Я не захотела жить. Так не захотела, что и в самом деле оказалась почти что у роковой черты. Той самой черты, за которой, быть может, и ничего уже нет. Ни театра, ни дружбы, ни света... Мне казалось, что с уходом, отъездом Любимова мир рухнул. Как вообще можно играть что-либо, когда тебя – перечеркнули?

Врачи, что называется, вытащили меня с того света. Я вернулась, но абсолютно пустая. Бесконечная моя благодарность мужу Бореньке, который удержал меня на плаву. Я понимала, что он для меня сделал. Он не дал мне уйти. Он требовал, чтобы я жила. Это была особенная ситуация. Мы ведь и познакомились с ним в больнице. Тогда моему Борису грозила неподвижность. В лучшем случае он мог бы передвигаться на инвалидной коляске. Когда я узнала об этом, не испугалась. Нас всегда держала любовь, возникшая с первого взгляда. И мы её пронесли через всю нашу жизнь. Борис перенес сложную операцию и пошёл. Точно так же и меня заставил: встать и пойти вперед, поверить, что жизнь продолжается, не всё в ней утратило смысл.

Другим моим спасителем стал Анатолий Эфрос. Он знал, что со мной произошло, понимал, что как актрису меня вернёт к жизни только сцена. Только работа. Он вызвал меня и приказал тоном, не терпящим возражений, сделать пусть крошечный, но все же шажок к жизни. Так я стала играть горьковскую Василису в «На дне». С помощью этого сверх талантливого режиссера я сумела выплеснуть всю злость и обиды, так не характерные для меня, на сцене. И снова почувствовала свою актёрскую силу, принадлежность к театру, поняла, что по-прежнему нужна зрителям.

...Многие годы спустя, Любимов возобновил «Доброго  человека из Сезуана». Лишь одна  тема в нем прозвучала – тема  зла. Доброта оказалась глухой  и невзрачной. Полагаю, не случайно»…

Зинаида Славина считала себя, прежде всего, театральной актрисой: «Я всегда очень любила театр. Театр был и остаётся для меня главным в жизни. Здесь особый воздух, особый аромат. В кино всё как-то отстраненнее. Оно не так мощно вторгается в душу. Так мне кажется. У меня в кино были три главные роли и семь ролей второго плана. Но второстепенных для меня не было. Кинозвездой не стала, но я и не стремилась к этому. Случалось, расстраивалась от невнимания кинорежиссеров. Но, так – самую малость. А вот Театр всегда давал мне всё».

…У Театра на Таганке – два признанных отца: директор Анатолий Лукьянович Дупак и режиссёр Юрий Петрович Любимов. А мать была одна – Зинаида Анатольевна Славина.

P.S. Театральные работы Зинаиды Анатольевны Славиной: Шен Те - Шуи Та («Добрый человек из Сезуана» Б. Брехта); Катерина («Бенефис» по пьесам А.Н. Островского, «Гроза»); Ольга Берггольц («Павшие и живые» по стихотворениям военных лет); «Антимиры» по стихам А. Вознесенского; «Послушайте!» по произведениям В. Маяковского; Козимо Медичи («Жизнь Галилея» Б. Брехта); Дорина («Тартюф» Мольера); Ниловна («Мать» по М. Горькому); Пелагея («Деревянные кони» по Ф.А. Абрамову); Азазелло («Мастер и Маргарита» по М.А. Булгакову); Катерина Ивановна («Преступление и наказание» по Ф.М. Достоевскому); Рита Осянина («Зори здесь тихие...» по Б. Васильеву); Вера Павловна («Что делать?» по Н. Г. Чернышевскому); Катерина («Гроза» А.Н. Островского); Василиса («На дне» Горького); Люба («У войны не женское лицо» по С. Алексиевич); Софи Глюк («Прекрасное воскресенье для пикника» Т. Уильямса); «Живой» Б. Можаева; «ВВС (Владимир Семенович Высоцкий)»; Авдотья Назаровна («Иванов» А.П. Чехов); Доктор («Белые столбы» по произведениям М.Е. Салтыкова-Щедрина); Мать солдата («Афган» Н. Губенко); «Очень простая история» (лошадь); «Четыре тоста за победу»; «Мисс и мафия».

В кино снималась с 1965 года, дебютировав в роли Ии Коноплевой в картине «Дорога к морю». Сыграла Катю в ленте режиссера Александра Володина «Происшествие, которого никто не заметил». Среди других наиболее заметных работ на экране – комиссар московского ЧК Ольга Листопад в историко-приключенческом фильме «О друзьях-товарищах», Соня в драме Иосифа Хейфица «Салют, Мария!», Доротти Стивенс в «Вашингтонском корреспонденте», учительница русского языка и литературы Елена Боричко в фильме «Каждый вечер после работы», Баба-Яга в фильме-сказке «Иван да Марья».