Евгений Леонов: «А стеснительным я был всю жизнь…»

Его популярность в народе была столь ошеломляющей, что многие коллеги по цеху ей даже завидовали. При этом абсолютно все его искренне любили, что в актерской среде, согласимся, не часто случается.

У большинства зрителей по отношению к Леонову сложился стойкий и, надо сказать, небезосновательный стереотип: этот артист - добродушный, веселый малый, с которым запросто можно поболтать, да и выпить не грех. Подобные запанибратские предложения, между прочим, преследовали Евгения Павловича всю его жизнь, даже после перенесенного им инфаркта. Простой люд о том не ведал, а «весельчаковый» стереотип Леонова исправно «работал» до самой его кончины.

На самом же деле Евгений Павлович прожил мучительную, едва ли не трагическую жизнь в искусстве, что не могло не наложить отпечаток на его мировоззрение, и в конечном итоге, свести артиста раньше времени в могилу. Такое утверждение, на первый взгляд, выглядит надуманным, если не дурацким. Потому что, кого-кого, а уж этого артиста судьба, казалось, особо щедро обласкала. Народный артист СССР, член партии с 1955 года, он был обласкан, пусть и несколько снисходительным, но зато очень заботливым вниманием властей предержащих. Предложений в кино, в театре годами не выжидал. В поисках лучшего места три столичных театра сменил. Добрая моя приятельница, покойная Мария Вениаминовна Воловикова, бывшая директором-распорядителем Центрального Дома актера имени А.А. Яблочкиной, рассказывала, как при ней мучительно долго и трудно велись поиски кандидатуры на пост общественного директора ЦДА после смерти Михаила Жарова. Десятки фамилий известных актеров и актрис перебрали, но не все однозначно воспринимались артистическим миром.

А вспомнили Евгения Павловича, и тут же проголосовали за него единогласно - никому не насолил!

Никогда не забуду, как на первом заседании нашего актива Дома актёра кратко выступил новый директор Леонов и сказал, как бы между прочим: «До меня здесь половина людей работала, а другая половина сачковала. Теперь будет наоборот».

Ну, так в чем же дело, спросите? Где же столь патетично заявленная трагичность в судьбе артиста? О, если бы все было так просто, я уже давно назвал бы какой-то узловой, конкретный пункт (да хотя бы время перенесенного инфаркта) в его биографии. Но вся закавыка заключается в том, что неудовлетворенность сделанным, достигнутым, преодоленным и приобретенным, а, в конце концов, и самим собой незримо преследовала Евгения Павловича вплоть до смерти. В этом и была его трагичность.

Её истоки, пожалуй, восходят к юности героя. Когда началась Великая Отечественная, Жене исполнилось четырнадцать. Он пошел работать на завод «Коммунар» учеником токаря. Потом поступил в авиационный техникум, что было логичным шагом в глазах собственных и, по мнению матери, которая одна растила и воспитывала сына. Разумеется, юноша участвовал в художественной самодеятельности - кто в те времена в ней не участвовал?! Но если для подавляющего большинства его сверстников самодеятельность мелькнула всего лишь эпизодом молодости, как тоже стихокропательство, то Леонов в какой-то момент понял: этим делом можно заняться всерьез. У него действительно уже тогда получались любые роли, особенно комедийного плана.

Выйдет, бывало, на сцену и ещё реплики не произнесёт, а зал уже восторженно реагирует: на фигуру, которую природа не очень тщательно вылепила, на комическую физиономию с уморительными ямочками на щеках, на обворожительную улыбку.

Бросив техникум, Леонов поступил в московскую театральную студию. После выпуска его направили в драматический театр Дзержинского района, который тут же приказал долго жить. Опытные люди советовали ему пробиваться в Театр сатиры - налицо все данные. Но Евгений к тому времени уже твёрдо для себя знал, что есть искусство как бы второго сорта (в том же Театре сатиры), а есть элитное - во МХАТе, в Малом театре. И только там артист по-настоящему может раскрыть все свое дарование, если оно от Бога.

Заблуждению этому столько же лет, сколько в нашей стране, по крайней мере, существует театр. Рядом с ним всегда рука об руку идет другая, как мне представляется, ошибочная установка, заботливо лелеемая в отечественном кино- и театральном искусстве. В нём считается великой доблестью для артиста, если он в какое-то время сумеет вырваться из жестких рамок однажды найденного, тем более природой данного амплуа. Вы посмотрите, едва ли не все бойцы советского комедийного жанра, за исключением, может быть, Вицина и Пуговкина, перепробовали себя в серьезных, часто трагедийных ролях. Игорь Ильинский на закате жизни сыграл Толстого. У Анатолия Папанова в активе Серпилин и Скоробогатов. Да на что уж врожденный комик Юрий Никулин, а и тот решился на Лопахина. Так что, в принципе, ничего предосудительного подобные стремления артистов пробовать себя в различных жанрах не содержат. Как говорится, на здоровье.

Иной вопрос, что при таком подходе отечественное искусство никогда не получит ни собственного Чарли Чаплина, ни Луи де Фюнеса, ни даже Бурвиля, которые умели с фанатическим упорством долбить и шлифовать свои врожденные данные.

Если бы Леонов всецело посвятил свое уникальное дарование комическому, то стал бы не просто замечательным артистом - великим комиком современности!

Судьба, однако, назначила ему куда как тяжелее крест: больше всех иных прочих наших артистов он всю жизнь рвал и мытарил свою душу, свое творческое естество между Сциллой комизма и Харибдой трагизма.

Впервые это раздвоение наметилось еще в Драматическом театре имени К.С. Станиславского с приходом туда главного режиссера Михаила Яншина. Знаменитый мхатовец увидел в Леонове себя молодого: полненького, смешливого, симпатичного молодого человека и взял над ним персональное шефство, время от времени подстегивая его наставлениями типа: «Не бегайте как мышиный жеребчик!» Он словно вознамерился доказать подопечному, окружающим, а, главное, себе самому, что и таким, с виду неуклюжим, простецким артистам под силу самые головокружительные сценические высоты.

Ученик оказался весьма способным, и после удачно сыгранного Лариосика в «Днях Турбинных» Яншин дал Леонову роль пожилого рабочего мастера Шохина в пьесе Ю. Принцева «Первый встречный». Таким образом, молодой артист, лишь разменявший четвертый десяток, был уже прочно поставлен на мхатовские рельсы.

Кинематограф однако, куда после Лариосика Леонова начали усиленно приглашать, меньше всего требовал игры по мхатовским канонам. Здесь линза кинообъектива была более объективной, нежели театральная сцена и высвечивала в артисте как раз то, с чем он на свет Божий появился. Поэтому лучшее, что создано Леоновым в кино, лежит как раз в плоскости явной характерности и комизма, а еще больше - трагикомизма. Это и Стефанов в «Старшем сыне», и Травкин в «Тридцати трех», и Орешников в «Зигзаге удачи», и Коля в «Афоне», и Шулейкин в «Полосатом рейсе», и Василий Игнатьевич в «Осеннем марафоне», и Король в «Обыкновенном чуде», и Бубенцов в «О бедном гусаре замолвите слово». Особняком в длинном списке леоновских кино ролей стоят, пожалуй, Яков Шибалко из «Донской повести» и Иван Приходько из «Белорусского вокзала», где в полной мере проявился драматизм артиста. Но, на мой взгляд, это как раз то исключение, которое лишь подтверждает правило: в данном случае - вывод о том, что настоящий талант у Леонова был комедийным, а все остальное лишь благоприобретенное трудолюбивым, умным и очень совестливым человеком.

Из многочисленных встреч с Евгением Павловичем я вынес представление о том, что артист постоянно как бы сомневался: а своим он делом занимается?

Конечно, подобных сомнений он не обнародовал, и мне тоже в том не признавался. Однако некоторые косвенные признаки свидетельствуют: предположение не столь уж невероятное. Он, например, всегда пристально читал пьесу накануне игры, словно бы не доверял своим способностям, своему громадному опыту.

А ещё всю жизнь исповедовал девиз: каждые семь-восемь лет нужно выбивать из-под себя стул, на котором удобно сидишь. Не самое плохое кредо для мужчины.

В театре у Леонова был две «кликухи» - «Евгеша» и «Хлопотун». Последнее прозвище очень точно отражало его человеческую сущность. Но с другой стороны оно и как бы подтверждает мою догадку. Потому что я не знаю другого актера такого калибра, такой известности, который бы в обыкновенной бытовой жизни "разменивался" на столь невероятное количество всевозможных мелких проблем и забот хотя бы в нашем Доме актера имени А.А. Яблочковой. Как лучше сделать расписание мероприятий, кого на них приглашать, какие подарки и за сколько денег гостям приобретать, где, в каком хозяйстве лучше цветы покупать, как дополнительно поощрять пожилых женщин-билетерш и рабочих сцены, какие продукты и почём они завозят в буфет и ресторан Дома актеров - всем этим Леонов всегда интересовался пристально, дотошно, настолько проникновенно, что порой меня подмывало сказать ему: «Евгений Павлович, ну, не царское это дело заниматься такими мелочами и пустяками!». И один раз «подмыло»! Общественный директор посмотрел на меня снизу вверх, собрал губы в трубочку и молвил безо всяких эмоций: «Вот переизберут меня – перестану совать свой нос, куда надо и куда не надо».

Леонову, как заядлому собачатнику, какие-то хитрованы несколько раз подбрасывали под дверь квартиры коробки со щенятами, заведомо зная, что «Евгеша» не выбросит их на улицу, а пойдет на Птичий рынок и там раздаст весь помёт - причём, в хорошие руки.

Я уже не говорю о том, что все текущие вопросы с городским и министерским начальством главный режиссер «Ленкома», хитромудрый, как Одиссей, Марк Захаров всегда решал «через посредство привлечения Леонова».

Он сам в этом прилюдно признавался, хотя, как читатель понимает, собственный авторитет и пробивные способности у Марка Анатольевича тоже не хилые.

Александр Збруев рассказывал мне, как однажды на гастролях он обратился к «Евгеше» выручить товарища из медвытрезвителя. И не то удивительно, что Евгений Павлович согласился, - это-то как раз для него было нормой, а то, что отправился в милицию в пять часов утра!

Другой Александр из того же Ленкома - Абдулов так сказал: «В нашем театре, пожалуй, не было актера, которому бы Леонов в чем-то не помог. Мне он, на всякий случай, «пробил» квартиру».

Как мне казалось, страдал Евгений Павлович и от того, что был начисто лишен дара настоящего классического театрального перевоплощения. В этом смысле он напоминал своего предшественника по директорскому креслу Дома актёров Михаила Жарова, о котором Сталин обронил: «Как его ни гримируй - везде узнаю, а Раневская без грима всегда разная».

Леонов, в самом деле, везде был узнаваем. Даже в «Джентльменах удачи», где по сценарию ему пришлось играть полные диаметральные человеческие противоположности, все равно бандит получился не страшным, несмотря на все режиссерские и артистические ухищрения.

Наверное, по этой причине не очень удачной получилась у Евгения Павловича и роль Вожака из «Оптимистической трагедии», даже притом, что критика восприняла её с восторгом. Трудно, да и возможно ли вообще сыграть то, что в тебе даже в намёке отсутствует. Жесткости, тем более жестокости Леонов был лишен начисто.

Сразу же после армии сын Леонова Андрей привел в дом будущую жену. Безо всяких объяснений, Только заметил, как бы мимоходом: «Её звать Алехандра и она отныне будет жить с нами». Родители потеряли дар речи. Когда его обрели, помогло это им мало: девушка приехала из Чили, чтобы учиться на врача и почти не понимала по-русски. Вдобавок у неё было имя, состоящее из частей имен сорока ближайших родственников. Что-то типа: Алехандра Мария Куэвос Сит и так далее. Немало опечаленный Леонов-старший стал называть кроху-невестку просто Сашей и как бы взял над ней опеку. А когда появился внук, конечно же, назвали его Евгением. Малыша, своего тёзку, Павлович не просто любил – трясся над ним. До такой степени, что даже гулять с дитем боялся: «А вдруг случится что-то непредвиденное: машина из-за угла или сосулька упадет, или я его потеряю! Я же такого горя не переживу». Опасения имели под собой почву. Трехлетнего Андрюшу Евгений Павлович однажды посадил на санки и пошел с ним гулять в парк. Шагает себе не спеша, о чем-то раздумывает, а прохожий его окликает: «Мужик, ты случаем пацана не потерял?» Леонов оглядывается, а его наследник в ста метрах позади в сугробе валяется.

Писатель Григорий Горин писал о нем: «Величие Евгения Леонова в том, что, как это ни парадоксально, он меньше всего соответствует классическому представлению об артисте. Фигура, голос, пластика – все поперёк. И дар перевоплощения минимален. Предстает ли он перед зрителем Вожаком, Ивановым или даже Винни-Пухом, всё равно это Евгений Павлович, и никаких жеманных возгласов: «Ах, неужто? А я и не узнал». Узнаем мгновенно и радуемся этому».

Такой огромный кредит, такое всенародное разрешение актеру оставаться самими собой в любых предлагаемых обстоятельствах - надо было заслужить всей жизнью. Леонов заслужил!

Природа наградила его уникальным даром - представлять с абсолютной точностью самобытный, неповторимый облик истинно русского человека. Со всеми его достоинствами и слабостями, величием и забавными чертами.

Я думаю, Евгений Павлович это подсознательно ощущал постоянно. Отсюда его тяга к импровизации в любой роли. Он как бы прислушивался к самому себе, к тем междометиям, которые выскакивали непроизвольно... И сам удивлялся, и ахал: «Вот я какой! Кто бы мог подумать?» И зритель вместе с любимым актером восклицает: «Вот мы какие?»

В спектакле Г. Горина по мотивам Шолома Алейхема «Поминальная молитва» Евгений Павлович сыграл главную роль Тевье Молочника. Можно смело утверждать – это, пожалуй, лучшая в его жизни театральная роль. И здесь нельзя обойти одно трагическое обстоятельство, связанное с упомянутым спектаклем.

Его премьера намечалась на 1 сентября 1988 года. Однако за несколько недель до неё, на гастролях театра в ФРГ у Леонова случился тяжелейший, обширный инфаркт. На несколько секунд остановилось сердце актёра, и в эти миги он заглянул смерти в её немигающие глаза. Премьера состоялась лишь через год.

Конечно, Леонов сыграл не еврея Тевье, а просто Человека, в котором слились мудрость, драматизм, лиричность и юморное озорство. Сыграл себя, свое чувство вины, внутренней печали и драматического ощущения всего того, что творится с нами, с окружающим нас миром. Постигший смерть, он и жизнь постиг во всей ее сложности и космическом величии.

Жена Леонова, актриса Ванда Стоилова, как-то рассказала: «Подъехала я однажды на частном автомобиле к своему дому. «О, - сказал весело водитель, - здесь живет Женька Леонов. Он у меня часто бабки стреляет на выпивку». – «Да как же вам не стыдно, - возмутилась Ванда Владимировна, - он же мой муж и у него сердце больное! Он совсем не пьет!» - «Ой, извините, пожалуйста», - сказал водитель, и уехал, не взяв денег…

***

Евгений Леонов написал своему сыну Андрею несколько писем уже после того, как побывал по ту сторону жизни, и передал со словами: «Когда-нибудь эти письма ему пригодятся». Вот выдержки из них:

«Меня всегда настораживает упоение успехами. Все таланты, а как попадается серьезная пьеса, выясняется, что мы ее играть не можем или стараемся спрятаться за режиссера: музыка, песни, свет, мизансцены. Не все молодые понимают это и приписывают успех своему исполнению. Я пытаюсь это им объяснить, но иногда чувствую, что они не слышат меня - и я боком-боком на третий этаж, как Ванюшин. Страшно в искусстве самодовольство, которое все отвергает».

*

«Я в такой степени привык сомневаться, пробовать, искать, что нашел в этом творческую радость, потому что это помогает преодолеть пределы узкого моего направления. Я помню, как в Театре имени Маяковского я готовился к репетиции: думал, обдумывал, волновался. Мы все были там учениками: Гончаров умел выбивать стул из-под всех скопом. И это было допингом, заставляло внутренне собираться».

*

«Иногда необходимо человеку побыть одному, в тишине, собраться, подтянуться, вглядеться в себя. Мне это редко удается. Что это такое – тишина? Впервые я испытал необыкновенное ощущение тишины на берегу океана, тишины как какой-то величественной тайны. И почему-то, когда я впервые услышал тишину, она для меня была связана с необъяснимой тревогой. И на сцене тоже у меня тишина всегда связана с чем-то нервным. Правда, сценическая тишина вообще драматична. А в жизни тишина совсем другое дело. Бытовая тишина – это так приятно, она ни к чему не обязывает, сиди себе посиживай. Такое грустное впечатление производят люди без понятия о тишине, покое, уважении к человеку. Не надо быть варварами, надо ценить и беречь тишину. Только очень редкие, очень развитые люди способны организовать такую свою тишину. Но для этого тоже надо сначала научиться слышать, видеть тишину, чувствовать её».

*

«А стеснительным я был всю жизнь. До сих пор, когда меня приглашают на радио, я сомневаюсь, надо ли, имею ли я право?»

*

«Через мою жизнь, как и через жизнь каждого человека, прошло столько лиц, людей. С кем-то сталкивался ближе, а с кем-то просто ехал на машине со съемок. Но ведь каждый человек, если заглянуть ему в глаза, это целый мир. Будь восприимчив к этим мирам. Здесь начало искусства».

*

«Раньше я расстраивался, когда слышал о себе небылицы, начинал объяснять, а сейчас я не объясняю, но возникает какая-то боль. Никогда я этого вслух не высказываю, но обиды бередят сердце, ранят. Я теряюсь, когда на меня нападает какая-то сила, против которой я не могу ничего сделать. И все же поверь, проходит несколько дней, и я забываю обиду, и по-новому начинается жизнь. И еще стараюсь видеть комизм ситуации, даже если смешон и сам. Вот как-то за границей – это были мои первые поездки, кажется в Англии, – мне сказали в посольстве: «Евгений Павлович, сегодня вы приглашаете гостей, ради вас устраивается вечер». Мы стояли у дверей, со всеми здоровались. А когда все пришли и занялись своим делом, я покрутился у дверей, деваться некуда, оставалось войти и тихо сесть. Потом ко мне подвели какого-то знаменитого деятеля, директора студии Би-би-си, что ли; меня представили: «Наш гранд-актер». Я не успел и зубы раздвинуть, чтоб что-то сказать, они стали говорить по-английски и через пять минут вообще забыли, что я стою рядом.

И я подумал: «У них это работа, я им нужен для контактов, а вообще-то я не нужен никому… Хорошо бы вообще не ездить за границу». А с другой стороны, сам виноват, если б знал английский, сказал бы ему: «ноу», «иес».

*

«Разумность, считаю я, состоит в том, чтобы видеть жизнь такой, какая она есть, и выбирать, если есть выбор».

*

«Я никогда никуда не вмешивался, ни в какие интриги. Меня обижали – я обижался, но старался понять, что же нужно от меня в данный момент режиссеру, что он хочет: непонятно говорит, тихо, показывает, а копировать я не могу. Если ты артист, то все в твоей жизни – трудности, обиды, страдания, нервозность, – все решительно надо поставить на пользу искусству. Это трудно, но, когда это произойдет, искусство станет помогать тебе в жизни, оно как бы уже помимо твоей воли будет гармонизировать жизнь. Ведь верно, что творчество дает и отбирает, и это вместе происходит чаще всего».

*

«Если видишь человека с будущим, обязан помочь, как бы в будущем поучаствовать, потому что вообще все люди, каждый человек должен достичь в жизни максимума, то есть реализовать свои возможности полностью. Это, я считаю, наша общая задача. Понимаешь, есть доброта, которую можно назвать выспреннее – гуманизм, а есть доброта, которая соседствует с душевной леностью. Ведь помочь человеку – это, значит, взять на себя ответственность перед кем-то за него, это ведь не просто пошел, позвонил и к вечеру забыл. Есть, конечно, такие люди, которые всех «родненькими» называют, а на самом деле имени не запомнят. Я этого не терплю».