Исход и возвращение Александра Вертинского

Тонкий артист, проникновенный поэт, кумир миллионов, родоначальник авторской песни уже при жизни снискал мировую славу, любовь, признание. Ему рукоплескали восторженные современники, его ценят благодарные потомки. Шаляпин называл Вертинского «великим сказителем земли русской». А он в душе оставался подростком, который как никто другой мог сопереживать всему и всем.

…Однажды Александру несказанно повезло. В раннем детстве, после смерти родителей, детей разлучили, и они воспитывались у разных родственников. Сашу уверили, что сестра умерла. Их встреча произошла случайно. Подростком Александр увлекался театром и однажды на афише какого-то киевского театра увидел фамилию Н. Вертинская. Он написал письмо и предложил встретиться. Н. оказалась Надеждой, талантливой актрисой и… его родной сестрой. Они по-настоящему сдружились.

А время, которое досталось юности Вертинского, раскручивало ураганом исторические события и пускало в глаза пыль всевозможных иллюзий.

Вместе с идеологическими миражами широкое распространение получили наркотики. В Российскую империю из Европы партии зелья ввозили контрабандой. Кокаиновая эпидемия стала настоящим бедствием для артистического мира. С течением времени среди друзей и знакомых Вертинских стали учащаться случаи психических расстройств и самоубийств. В Москве от передозировки скончалась и сестра Надя...

Шел 1914 год. Вертинского пока ещё не мобилизовали, и он устроился санитаром на поезд, возивший раненых с передовой в Москву. После богемной беззаботной жизни ад санитарного вагона – слишком резкий переход. Он писал: «У нас в поезде солдаты молчали, покорно подставляли обрубки ног и рук для перевязок и только тяжело вздыхали, не смея роптать и жаловаться. Я делал все, что в моих силах, чтобы облегчить их страдания, но все это, конечно, была капля в море!».

Александр великолепно освоил азы перевязки. Он мог работать часами, когда другие санитары уже валились с ног от усталости. Перевязки легкораненым делали сёстры милосердия, Вертинский работал только с тяжелыми. Согласно книге учёта санитарного 68-го санитарного поезда за время службы Александр Вертинский сделал 35 000 перевязок. Тридцать пять тысяч грязных, пропахших смертью повязок он сменил на стерильные бинты, дарящие хоть какую-то надежду.

Однажды в вагон положили раненого полковника. Ранение смертельное, старший военный врач, который командовал погрузкой, предупредил: полковник – не жилец. Входное отверстие от пули – не больше замочной скважины, после осмотра доктор вынес вердикт – вынуть пулю не получится, потому как это очень тяжёлый случай, да и хирургические операции во время движения запрещены. Вся надежда на хорошо оборудованный госпиталь, но до него полковник вряд ли дотянет. Тут Вертинский вспомнил, что командование перед отбытием посылало его в магазин хирургических инструментов фирмы «Швабе», где он приобрёл всё, что ему поручили, но совершил самовольный проступок – купил и длинные тонкие щипцы, которых не было в списке – корнцанги. Вертинскому они понравились своим «декадентским» видом – корнцанги отличались не только длиной, но и кривыми поперечными зубчиками. И вот, глядя на несчастного полковника, Вертинский вдруг вспомнил о тех щипцах. Он разбудил санитара Гасова, который до войны был мороженщиком, и попросил помочь. Потом прокипятил корнцанги и положил в спирт. Часы показывали три часа ночи. Вагон трясло. Полковник был без сознания. Вертинский извлёк пулю. Доктор стоял за спиной: «За такие штучки отдают под военно-полевой суд...». Но дело было сделано. Вертинский промыл рану, перебинтовал и впрыснул полковнику камфару. К утру тот пришел в себя и был благополучно доставлен в Москву, в госпиталь…

Потом Вера Холодная и Вертинский пели дуэтом и танцевали в госпитале для раненых офицеров. Они великолепно исполняли танго и вальс и по воспоминаниям их современника Леонида Борисова «были награждены такими аплодисментами, о которых только и можно мечтать каждому артисту».

Путь Вертинского с самых молодых лет оказался невероятно извилистым, полным тревог, сомнений, неудач и самых высоких свершений.

«Был я тогда худ и светловолос необыкновенно. Прямо был до жалости блондин. А виски зачесывал не как все, а «из протеста» – наружу, к носу», – напишет он о своих первых шагах ещё в Киеве. В семье карманных денег не полагалось, а рос мальчик тощим, высоким и всё время хотел есть.       Молодой Александр играет в азартные игры, спекулирует, продаёт открытки, грузит арбузы на Днепре, работает корректором в типографии и помощником бухгалтера в гостинице «Европейская», откуда его, правда, быстро выгонят «за неспособностью». В то же время ему улыбается первый сценический успех, он сходится со значимыми для мира искусства людьми. «…Эпоха была насыщена талантами: я уже не говорю об Ахматовой, Блоке, Гумилеве, Иннокентии Анненском, Лентулове, Ларионове, Гончаровой, о Жорже Якулове и Володьке Маяковском. Мы – голодные, ходили в рваных ботинках, спали закокаиненные за столиками "Комаровки" – ночной чайной для проституток и извозчиков, но… Не сдавались! Пробивались в литературу, в жизнь! Ходили в желтых кофтах по Кузнецкому, в голову нам летели пустые бутылки оскорбленных буржуев и Володькина голова была мною спасена в "Бродячей собаке" в Петербурге – ибо я – ловил бутылки и бросал их обратно в публику!», – вспоминал он.

Необычный поэтический мир Вертинского отличался от мира «ямщиков», которым приказывали «не гнать лошадей», всевозможных «троек», на которых кто-то «едет, едет, едет к ней…» или надрывных «уголков», в которых «ночь дышала сладострастьем». Проникновенные тексты, необычная манера исполнения, черный занавес, по которому легкими штрихами были обозначены лестница, балюстрада и ваза с цветами, и на фоне занавеси – белый Пьеро с «тоскующими» бровями... Вертинскому больше по душе печальная маска (в этом образе он выступал несколько лет) нежели псевдо-русская поддёвка. К тому же смерть сестры, которая оставалась единственным близким ему человеком, в значительной мере отразилась на настроении поэта и его творчестве. Уже в 1916 году Вертинский становится признанным «маэстро».

Февральская революция была встречена артистом, как и большинством творческой интеллигенции страны, восторженно. Он даже посвятил ей мелодекламацию «Сердце в петлицу».

Но революционная действительность оказывалась неизмеримо жёстче, чем он мог предполагать. Повсюду лилась кровь, и жалость к погибшим захлестывала артиста. Он решил хоть как-то содействовать прекращению братоубийства. Октябрь 1917 года был ознаменован в творчестве Вертинского созданием песни «То, что я должен сказать», или «Юнкера» (в народе известная больше под названием «Мальчики»). Это песня о погибших учащихся военной школы. Она звучит и по сей день:

«Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
Утомленные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Забросали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам под шумок толковать,
Что пора положить бы конец безобразьям,
Что и так уже скоро мы начнем голодать!
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги – это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне».

В Москве только что закончились пятидневные уличные бои. Артист выступал в Петровском театре и в «Славянском базаре». Маэстро впервые надел не привычный публике костюм Пьеро, а черную визитку, на правый рукав которой повязал траурный креповый бант.

Вертинский пел «Юнкеров» стоя неподвижно и с закрытыми глазами. Многие посетители «Славянского базара» плакали. Концерт прервал рабочий-красногвардеец с требованием проверки документов.    

Вертинский был далек от марксизма. Вместе с тем ему чужды были и монархические, кадетские, эсеровские, и в целом, идеалы белого офицерства.

В отличие от тех эстрадных куплетистов, которые изощрялись в нападках на большевиков, лично на В.И. Ленина, объявленного белогвардейской пропагандой шпионом кайзера, он внимательно и трезво присматривался к революционным переменам. Его волновала не только роль личности в истории, но и Россия во всём этом коммунистическом аду.

После революции 1917-го Александр Вертинский приходит к выводу, что ему не ужиться с новой властью. К тому же романс Вертинского возбудил интерес Чрезвычайной комиссии, куда вызвали артиста для дачи объяснений.

Говорили, что когда Вертинский возмущенно заметил представителям ЧК: «…вы же не можете запретить мне их жалеть!», он получил лаконичный ответ в духе времени: «Надо будет, и дышать запретим!».

Тематика песен Вертинского была всё же оттуда – из аристократического прошлого, из-под обломков эпохи, потому-то песня «То, что я должен сказать» и стала одним из белогвардейских гимнов. Однако, распевая ее, белогвардейцы поменяли слова. Они опускали строку «Утомленные зрители молча кутались в шубы», досочинив другую, лишенную четкой антибуржуазной направленности, усиливавшую жалость к юнкерам. Пели, к примеру: «Уложили их в ряд у раскрытой могилы, / И какая-то женщина…» и т. д. Подправленную в таком духе песню любили в армиях Деникина и Врангеля, ходили с ней в атаку…

Его имя обрастало легендами, о нем циркулировали разные слухи. В каждой из враждующих сторон стремились использовать его талант в своих целях. Однажды, будучи на гастролях, Вертинский оказался в щекотливой ситуации. Вот отрывок из воспоминаний современников:

«По вечерам, не выдерживая ноющих ран,  Яков Александрович Слащев – генерал-лейтенант, активный участник Белого движения на юге России, пользовавшийся любовью и уважением солдат и офицеров, вверенных ему войск, заливал себя спиртом. Когда спирт перестал помогать, он перешел на кокаин. В то время этот наркотик был популярен не только среди петербургской элиты, а и среди высшего офицерского состава. Где-то в августе ординарцы разыскали под Одессой знаменитого Александра  Вертинского  и молниеносно доставили в вагон к  генералу Слащеву. Когда приготовившийся к худшему шансонье вошел в  штаб-вагон, на него уставились два ледяных глаза со зрачками, похожими на стволы револьверов. Яков Александрович указал на неизвестно как очутившийся в вагоне рояль и сказал: "Прошу, господин  Вертинский. Покажите, на что вы способны".  Вертинский  взглянул на разложенные на столе штабные карты и ответил: "Быть может,  я  буду мешать вашему совещанию?"  Слащев  усмехнулся и отвернулся к столу.  Вертинский  начал петь. Пропел он всю ночь и лишь под утро смог вырваться из накуренного вагона, где бодрствовал лишь обезумевший от усталости, водки и кокаина генерал  со своей гражданской женой».

В эмиграции артист редко исполнял «Юнкеров». Песня постепенно становилась легендой. С начала июня 1918 года до середины декабря 1919-го Вертинский много выступал в Одессе. Екатеринославле, Харькове, Ялте, Севастополе...

Он покинул Россию на пароходе «Великий князь Александр Михайлович». В Константинополе артисту удалось купить греческий паспорт, что открывало возможности для свободного передвижения. Далее последовали гастроли по всему миру с неизменным успехом.

В этот же период Александр Вертинский впервые обратился в советское консульство в Варшаве, с просьбой о возвращении в Россию, под прошением поставил положительную резолюцию советский посол, по совету которого Вертинский и предпринял эту попытку. Ему отказали. Снова гастроли: Австрия, Венгрия, Бейрут, Палестина, Египет, Германия…

К середине 1920-х Вертинский становится настоящей мировой знаменитостью, однако, когда он попытался вторично обратиться к Луначарскому с просьбой о возвращении на родину, ему снова отказывают.

Раньше его героями были капризные дамы в шикарных манто и клоуны, лорды и бродяги, пажи и кокаинисты, а теперь – обычные люди. Они неутомимо стремятся к счастью и искренне горюют, потерпев неудачу. В 30-е годы и в годы войны он начинает сочинять музыку на стихи советских поэтов – так велика и неразрывна была его связь с Россией, с русским языком.

В Париже Вертинский общался с Федором Шаляпиным, Иваном Мозжухиным, Сержем Лифарем, Чарли Чаплином, Мэри Пикфорд, Марлен Дитрих, Гретой Гарбо. Осенью 1934-го пароход «Лафайет» увез Александра Вертинского в Америку, он гастролировал в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Чикаго. В Голливуде ему предложили сняться в фильме, но сценарий был написан на английском языке. Неплохо владея немецким и в совершенстве зная французский, Вертинский не переносил английский и отказался от съемок. Он имел широчайшую мировую известность, несмотря на то, что исполнял свои песни исключительно на русском.

Вертинский действительно достиг планетарного признания в то время, стал без преувеличения «звездой». Он дружил с Альбертом Эйнштейном, Дугласом Фербенксом, знакомства с ним искали шведский король Густав, король Испании Альфонс, принц Уэльский, Вандербильды, Ротшильды. Его пластинки расходились огромными тиражами. На концертах всегда был аншлаг. Попадали его песни и в СССР. Его талант и мастерство находили отклик не только в массах, но и у «профессионалов». Знаменитый Дмитрий Шостакович писал: «Вертинский в сотню раз музыкальнее нас, композиторов».

Неожиданно Вертинского приглашают в советское посольство и предлагают вернуться на родину, предъявив «официальное приглашение ВЦИКа, вдохновленное инициативой комсомола». Это был 1937 год. Для Вертинского приглашение стало большой неожиданностью, чтобы уехать в Советский Союз, он поспешил как можно скорее разделаться с долгами. Для этого Александр Николаевич решился вступить в рискованное предприятие, он стал совладельцем кабаре «Гардения», которое через месяц потерпело финансовый крах.        

В это же время артист начал работать в советской газете «Новая жизнь» в Шанхае, выступать в клубе советских граждан, участвовать в передачах радиостанции ТАСС, готовить воспоминания о своей жизни за рубежом. Однако бумаги на въезд в СССР задерживались, в том числе, и по причине начавшейся Второй мировой войны.

В 1942 году (в это время Александр Вертинский жил в Китае) вступил во второй брак, с Лидией Владимировной Циргвава, двадцатилетней дочерью служащего КВЖД. После японской оккупации материальное положение семьи стало очень тяжелым. Вертинский отчаялся получить разрешение вернуться на родину, но в 1943-ем он предпринял все же попытку и написал письмо на имя Молотова. Вот что он пишет:

«Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным помочь ей – самое ужасное».

Разрешение, наконец, было получено. И в тот же год семья Вертинских с четырехмесячной дочерью Марианной поселилась в Москве, на улице Горького.

Но при такой славе и признании всегда найдутся те, кто попытается ошельмовать имя знаменитости. Вертинский отвечал недоброжелателям: «…мое скромное имя используется ими как материал для гнусной антисоветской пропаганды. Так, например, за эти пять лет, что я живу в Советском Союзе, меня уже трижды «хоронили». То меня «расстреляли» на первой же станции советской при возвращении из Китая, то я «умер в концлагере» от изнурительного труда, где-то в Магадане, то «покончил с собой» в Москве, как утверждали нью-йоркские газеты. Не далее как в прошлом году корреспондент Ассошиэйтед Пресс со смехом просил меня по телефону сообщить ему подробности моей «смерти» — в ответ на запросы ньюйоркских газет. Каждый раз мне, так называемому покойнику, приходилось, кряхтя, вылезать из гроба и любезно отвечать иностранным журналистам словами бессмертного Марка Твена о том, что «слухи о моей смерти несколько преувеличены». Нет, друзья мои, как себе хотите, а в дальнейшем я категорически отказываюсь хорониться. Мне положительно некогда заниматься этим… Повторяю вам, я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне еще желать?»

Говоря о знаменитом русском певце, музыкальные критики отмечают: «В творчестве Вертинского каждое в отдельности дарования стихотворца и композитора сливаются воедино и дополняют друг друга с редкой естественностью. В их дружном согласии возникает песня, обладающая, конечно, определенной целостностью и завершенностью. И все же в этот момент она еще не является в полном смысле слова произведением искусства. Только уникальное в своем роде, изощренное и отточенное исполнительское мастерство самого Вертинского придает его творениям красоту, элегантность и изящество. Вертинский-артист более значителен, чем Вертинский-автор. Голос у него небольшой, но он владеет им виртуозно. Строгая, тщательная отделка каждой песни, выразительность и эмоциональная окраска ее безукоризненны, близки к совершенству».    

Вертинский, по воспоминаниям одной из дочерей (о его знаменитых дочерях и семье можно писать отдельное исследование), говорил о себе: «У меня нет ничего, кроме мирового имени». Чтобы зарабатывать на жизнь в Советской стране, ему снова пришлось активно начать гастролировать, давать порой по 24 концерта в месяц. За 14 лет он провел более двух тысяч концертов, проехав по всей стране, выступая не только в театрах и концертных залах, но и на заводах, в шахтах, госпиталях и детских домах.

Из ста с лишним песен репертуара Вертинского к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, причём на каждом концерте присутствовал цензор. Концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио Вертинского не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах. Официоз относился к мастеру со сдержанной враждебностью, не умея простить ему ни таланта, ни прежних, сомнительных с точки зрения идейно выдержанного пролетария, текстов.

За год до смерти Вертинский писал заместителю министра культуры: «Где-то там, наверху всё ещё делают вид, что я не вернулся, что меня нет в стране. Обо мне не пишут и не говорят ни слова. Газетчики и журналисты говорят: “Нет сигнала”. Вероятно, его и не будет. А между тем я есть!».

Великий артист любил не советский строй, не Сталина, не свою память о прошлом, он любил Россию и плодом этой любви были его песни, которые останутся с нами.

Таков он был, «Пьеро», человек во фраке, блестящий артист Александр Николаевич Вертинский.

Специально для «Столетия»

Статья опубликована в рамках социально значимого проекта «Россия и Революция. 1917 – 2017» с использованием средств государственной поддержки, выделенных в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 08.12.2016 № 96/68-3 и на основании конкурса, проведённого Общероссийской общественной организацией «Российский союз ректоров».