Арсений Рыков: «В России публика подготовленная, категоричная и жесткая…»

«Маленькие гиганты большого джаза. Новое поколение российских джазовых талантов». Так назывался концерт, который недавно прошел в Светлановском зале Московского международного Дома музыки. В нем принимали участие лауреаты и победители одного из самых престижных в России международных конкурсов исполнителей джаза «Gnesin Jazz Instrumental» и «Gnesin Jazz Voice» - солисты, ансамбли, джаз-оркестры… Корреспондент «Столетия» поговорил с одним из участников концерта – пианистом, лауреатом многих джазовых конкурсов.

Говорят, у джазовых музыкантов «газированная кровь». Они заряжают своей энергетикой даже самые «сонные» залы, и зрители, загипнотизированные магией причудливых сочетаний звуков, начинают вести себя, как дети, прихлопывая, притоптывая, пританцовывая в такт предложенных ритмов. Джаз так многолик, многокрасочен, многогранен, что до сих пор нет единой «формулы». Рискну предложить свое. Джаз – это высшая математика гармонии и ритма.

Вот и мой собеседник похож на молодого аспиранта. Сдержан. Опрятен. Со вкусом и вовсе не пестро одет, что разрушает устоявшееся впечатление обывателя о джазовых музыкантах. Точен. По юношески категоричен в оценках.        

Пианист Арсений Рыков – многократный лауреат международных конкурсов «Рояль в джазе», «Джаз-Парнас», Gnesin Jazz, «Мир джаза»… Роясь в интернете, я насчитал более 20-ти его наград разного достоинства, которые сам лауреат всерьез не воспринимает. Говорят, скромность – мачеха артиста. Правда, c этим утверждением Арсений категорически не согласен.     

– Арсений, первый вопрос традиционный для любого интервью с музыкантом. Ты из музыкальной семьи?

– Я из музыкальной среды. Родители хоть и не профессиональные музыканты, но очень любят музыку. Джаз, в частности. Из их комнаты вечно звучит джазовая классика. Оба в детстве учились в музыкальной школе. Когда я был маленький, папа нередко садился за фортепиано и что-то простенькое наигрывал. А когда бывали гости, под фортепиано пели популярные песни. Прабабушка по папиной линии прекрасно играла на рояле и пела. Папина сестра Светлана закончила консерваторию и аспирантуру. Она профессиональный пианист и прекрасный педагог.

– Когда ты понял, что именно джаз – это твое? Озарение?

– Это как любовь. Сначала знакомишься. Остается первое приятное впечатление. Потом лучше узнаешь предмет своего обожания, и он нравится тебе все больше. Дальше понимаешь, что и себя, и мир начинаешь видеть по-иному, глубже что ли. Проникновение джаза в твое культурное поле и твое проникновение в неисчерпаемый мир джаза происходит, я бы сказал, ступенчато.

Мы жили очень удачно – в трех минутах от музыкальной школы имени А.Т. Гречанинова. Да и с самой музыкальной школой повезло – далеко не во всякой московской «музыкалке» есть джазовое отделение.

Там я попал в хорошие руки – к педагогу джазового отделения Елене Юрьевне Худобиной. До этого я был просто старательным учеником, не больше, а в классе четвертом музыкальной школы стал «прогрессировать». Признаться, мне не очень тогда нравилась классика потому, что там надо было играть строго по нотам, а в джазе нот нет и, кажется, что ты можешь играть, что хочешь. (Смеется).

– То есть, меньше музыкальной дисциплины?

– На самом деле не так, но впечатления ребенка были именно таковыми. Я стал играть джаз с ощущением свободы…

– То есть, в джазе ты можешь сыграть «кривой» аккорд, и никто этого не заметит, а в классическом произведении это недопустимо, все услышат фальшивый аккорд. Я правильно понимаю?

– В джазе, если ты ритмически сыграешь корявый аккорд, правильно, могут и не заметить. Подумают, что так и надо.

На первом же международном конкурсе «Рояль в джазе» стал лауреатом в своей возрастной группе. И пошло! С тех пор не было года, чтобы я не привез родной школе какой-то приз. Родители, особенно папа, до последнего сомневались в правильности моего выбора, но победы в конкурсах и моя настойчивость убедили их, что я на правильном пути. Всегда буду благодарен родителям за их терпение и поддержку.

– Арсений, признайся, приятно было получать дипломы и подарки из рук знаменитых отечественных джазменов Анатолия Кролла, Игоря Бриля, Евгения Гречищева, Льва Кушнира?..

– Приятно, но не более. Призы, подарки всегда приятно получать, но это не было самоцелью. Вообще, конкурсы очень субъективная вещь. С возрастом я понял, что за ними много «политики», интриг, возни самомнений и самолюбий. Один сыграл блестяще, но не стал лауреатом, другой сыграл так себе, но взял Гран-при. Конкурс – это целый комплекс больших и маленьких личных историй, а не только «сражение» один на один музыканта и его инструмента.

– Если бы не музыка, кем хотели видеть тебя родители?

– Журналистом. Как папа. Да я и сам до последнего выбирал между журфаком МГУ и колледжем эстрадного и джазового искусства на Ордынке. Я заканчивал девятый класс общеобразовательной школы. Надо было определяться – то ли продолжать обучение в школе, сдавать ЕГЭ и поступать в МГУ, то ли, не теряя два года, идти в колледж с перспективой поступления в музыкальную Академию имени Гнесиных, и посвятить себя музыке. Джазу.

Родители пошли «на разведку» в колледж. И тут новая счастливая случайность. В коридоре их окликнула педагог Наталья Леонидовна Савинкова. (Практически все известные отечественные джазмены учились по классу классического фортепиано у Н.Л.Савинковой. – Авт.). «Чем помочь?». Родители рассказали о своих сомнениях. Наталья Леонидовна уже знала меня по конкурсам «Рояль в джазе» и тут же родителей успокоила: «Арсений наш человек!». После этой фразы папа капитулировал.

На Ордынке я попал к замечательному педагогу Евгению Станиславовичу Гречищеву. Он воспитал одного из лучших российских джазовых пианистов Евгения Лебедева. Я оказался в своей среде, и поверил в себя. После окончания колледжа поступил в Академию музыки.   

– Кто твои кумиры в джазе? Ты кому-то из них подражаешь или ищешь свой путь? Звезды освещают твой путь?

– В музыкальной школе я слушал Оскара Питерсона, Кита Джаррета, Билла Эванса… Через это все проходят. Когда поступил в колледж на Ордынке, увлекся музыкой Кенни Баррона. Потом начался большой период увлечения музыкой и игрой Чик Кории. Слушал целые дискографии этого пианиста, его альбомы в разных составах. Чик Кория и романтик, и импрессионист... Сейчас мой любимый пианист Бред Мелдау.

Предположу, что я иду нетрадиционным путем освоения джазового языка. С вершины спускаюсь к ее основанию. От современного джаза погружаюсь в его прошлое. Кто-то начинает с Чарли Паркера, с 30-х-40-х годов, а я – наоборот…. С точки зрения изучения культуры, 80-е, 90-е, нулевые и нынешние годы, конечно, мне ближе и понятнее. Но в движении от вершины джаза к его истокам больше логики, осмысленности, чем когда ты сразу вынужден идти от колыбели старого доброго джаза к его современному состоянию. Картина мира поменялась. Нам сложнее понять музыку, которая преследовала иную цель. Это была в какой-то степени «музыка для ног». Драйв бешеный! Чисто афроамериканская музыка, очень далекая от нашей, от европейской культуры. А я спускаюсь с вершины к подножию и мне эта музыка по-настоящему интересна. Не потому, что ее надо изучать, а потому, что интересно. Я стал понимать ее красоту, идею, смысл. Естественно, я буду играть современную музыку, потому что она мне ближе всего, она четко отражает мое мировоззрение, мою картину мира, но я стал получать удовольствие и от классического джаза. Мне кажется, я понял, как его играть.

Джаз – искусство, которое за один век проскочило путь, который другие виды искусства прошли за тысячи лет. Джаз прошел путь от классицизма до постмодернизма, если сравнивать с живописью, за какое-то сто лет. Если мы вернемся на два века назад в той же литературе, например, мы не заметим большой разницы в культурном контексте, а в джазе очень массивные музыкальные пласты быстро меняли друг друга. Казалось бы, все придумано, исхожено, изучено в джазе… Но надо стараться найти свой почерк.

– На чьи концерты в Москве ты пойдешь обязательно?

– Из российских музыкантов, на концерты пианистов Евгения Лебедева, Ивана Формаковского, саксофонистов Николая Моисеенко, Андрея Красильникова, певицы Алины Ростоцкой...

Конечно, я пойду на любой концерт хорошего зарубежного музыканта просто потому, что этих концертов в Москве очень мало. Исполнители уровня Кенни Гаррета, Роберта Гласпера, Бреда Мелдау, Чик Кории. в Москве бывают пять-шесть раз в году. Это очень мало по сравнению с любым другим европейским городом. Там таких концертов в месяц пять-шесть. Поэтому я хожу на все концерты топ уровня. Недавно, например, в Москве гастролировал потрясающий израильский контрабасист Авишай Коен со своим трио.      

Вообще в Израиле много музыкантов высочайшего уровня. Контрабасист Авишай Коен и его полный тезка трубач Авишай Коен, пианисты Шай Маэстро, Нитай Гиршковец, гитарист Джилад Хексельман, барабанщик Зив Равиц. Они тонко вплетают пряные восточные мелодии в классический джазовый контекст. Посчитал бы за счастье поиграть с ними.

– А как рождается джазовая импровизация? Она уже в голове пианиста до того, как он сел за инструмент, или, садясь за рояль, джазмен до конца не знает, «куда его вынесет»?

– Это сравнимо с уроком по изучению любого языка. Мы учим слова, правила, по которым конструируется предложение. Учим, как ставить знаки препинания, где брать дыхание, с какой интонацией завершать предложения. Вопросительное предложение мы завершаем вопросительной интонацией. Восклицательное – на повышенных нотах. Все это – речевые обороты, интонация, пунктуация, законченные или обрывочные фразы – характерно и для джаза. Ты хочешь высказать мысль, но не всегда знаешь, какое именно слово, какой его синоним произнесешь. А бывает, сбиваешься на импровизацию с заготовленной речи. «И тут Остапа понесло!». У тебя есть главная идея, которую ты хочешь донести до слушателя, некая история, которую ты хочешь рассказать, пользуясь музыкальным лексиконом из твоего багажа. Это лады, аккорды, ритмические смещения, модуляции, гармонические надстройки… Есть в джазе произведения, которые требуют особого языка. Его надо выучить, чтобы уметь на нем свободно «разговаривать» со слушателем.

Импровизация – это и «разговор» с участниками ансамбля, в котором ты играешь. Бывает, что получилось лучше, чем ожидал. Бывает наоборот. Есть начальная и конечная точки импровизации, но путь до них ты выбираешь сам. Он может быть коротким, ломаным, извилистым, неоправданно длинным или строго продуманным…

– Творческая личность, как правило, эгоист в хорошем смысле этого слова. На сцене, допустим, три эгоиста – пианист, барабанщик и контрабасист. Каждый тянет на себя одеяло. Ты сидишь за роялем и думаешь: «Вот, этот опять свое играет, а этот – свое…». И пьеса распадается на фрагменты. Музыкантам из одного проекта важно дружить и в жизни?

– В любом деле лучше дружить или как минимум уважать чужую точку зрения. Если вас более двух – это уже коллектив. Когда все понимают друг друга, легче достигать нужного результата. Конечно, можно прилично сыграть даже после ссоры, если вы профессионалы. Это будет на хорошем уровне, но уже не будет «полета», желания превзойти этот уровень. Это же и элемент доверия, когда знаешь друг друга. Это помогает и в жизни, и в музыке. Сотни часов репетиций выливаются в минуты магии на сцене. Ты играешь и думаешь: «Дай-ка я остановлюсь в конце этого такта». И чудесным образом о том же самом думают барабанщик и басист. Или спонтанно вместе сыграли синкопу. Это и есть «химия» отношений между музыкантами. Магия.

– Ты слушаешь еще какую-то музыку помимо джаза? Кто твои любимые композиторы?

– Я слушаю много музыки. Самой разной. Во всем можно найти какую-то «изюминку», которая повлияет на твою музыку. Сейчас такое смешение жанров, что невозможно разложить их по полочкам. Отсюда и появился термин «world music». Музыка мира впитала в себя что-то с Черного континента, что-то из Европы, что-то из Латинской Америки… Пестрая смесь. Это очень интересно. Разные влияния формируют твою собственную манеру.

– А классическую музыку слушаешь?

– Обязательно! И слушаю, и играю – Баха, Шостаковича, Листа, Дебюсси, люблю Рахманинова, Равеля, Скрябина…

– Ты много путешествуешь. Путешествия помогают пониманию джаза?

– Путешествия помогают пониманию всего. Спасибо родителям, они с раннего детства брали меня с собой в поездки по миру. Прелесть возможности путешествовать в том, что ты соприкасаешься с другой культурой. Еще век-два назад путешествие «простого смертного» даже в соседний город было сопряжено с известными трудностями, а то и опасными приключениями. Наш век эту проблему разрешил. Это очень помогает смотреть на вещи философски, глубже.

Другое дело, что можно быть хорошим музыкантом, даже звездой, не читая книг, не посещая картинных галерей, музеев и так далее… Можно не обладать глубоким интеллектом, но быть хорошим музыкантом. Это обидно, но с этим не поспоришь.

А вот меня делают лучше, как человека и как музыканта книги, что я прочел и читаю, путешествия, галереи, выставки и прочие счастливые встречи с прекрасным. Мне это необходимо.

– А кто твои любимые авторы?

– Прежде всего я люблю читать именно бумажные, а не электронные книги. Чтение – это священнодействие. Книгу надо листать. Она должна пахнуть бумагой, шуршать. Я на полях люблю ставить пометки карандашом. Электронная книга мерцает холодом. Она не живая.

Любовь к чтению тоже от родителей. У нас дома приличная библиотека. Мне папа в свое время подсовывал нужные книжки. Теперь я ему подсовываю. (Улыбается). А если серьезно, чтение для меня – не хобби, не способ заполнить свободное время, не стремление не отстать от моды и при случае поддержать разговор в интеллектуальной компании, а потребность. Книги меня до сих пор формируют.

Из отечественных писателей назову Ивана Бунина, Владимира Набокова, Юрия Нагибина. Бунина люблю за тонкость чувств и наблюдений. Набокова – за потрясающую красоту языка. Нагибин тонкий психолог, знаток женской сути. Академик в оценке отношений мужчины и женщины. Еще бы! Он шесть раз был женат… (Улыбается). И зарубежную классику люблю…

– Расскажи, пожалуйста, как родился ваш дуэт с польской джазовой певицей Джоанной Хейндрих. И почему он так странно называется – «Аsieny»?

– С Джоанной мы познакомились в джазовой школе в польском городке Тшебница под Вроцлавом. Таких джазовых школ немало в Европе, особенно летом. У очень известных американских музыкантов, и даже мировых звезд есть возможность передать свое мастерство молодым. Ты слушаешь много другой музыки, погружаешься в иную музыкальную культуру. Завязываешь полезные знакомства.

Мы с Джоанной попали в один ансамбль, которым руководил саксофонист Грэг Осби. Это культовый музыкант. Он открыл многих звезд джаза. Огромная величина – и как продюсер, и как музыкант.

Когда ты играешь с кем-то, то становится понятно, на одной вы волне, или «чужие» друг другу. С Джоанной сразу все срослось. И потом, в России у меня нет возможности музицировать с вокалисткой такого уровня, как Джоанна Хейндрих. Многие музыканты ищут друг друга годами, а нам хватило, что называется, нескольких репетиций. Бред Мелдау играет со своим басистом Ларри Гренадером где-то 20-25 лет, а с барабанщиком Джефом Баллардом лет 15. Ему настолько комфортно играть с этими музыкантами, что Мелдау нет необходимости тасовать состав. Это уже удовольствие для троих. И нам с Джоанной интересно и комфортно в дуэте. У нее необычный джазовый язык, который я понимаю, у нее очень интересные композиции, импровизации. В основном, мы играем свою музыку, которую написали либо по отдельности, либо вместе. Джоанна по своему первому музыкальному образованию классический теоретик. Она прекрасно знает классическую гармонию, что накладывает отпечаток на ее музыку. И это очень здорово. Современный джаз много заимствует из классики. Второе образование у Джоаннны – джазовый вокал.

Оказалось, что у нас во многом совпадают вкусы и в литературе, и в живописи. В свободное время во время гастролей мы вместе посещаем картинные галереи, выставки, музеи… Много беседуем о литературе, о политике, о жизни… У нас на многое взгляды либо совпадают, либо очень похожи.

– Ваш дуэт называется «Аsieny» . Что это значит?

– Для польской аудитории это название понятно без перевода. Короткая версия имени Джоанна – Аша. (Asia). Ну и я – Арсений (Arseny). Аша плюс Арсений – Ашени (Аsieny). Игра слов. Совмещение имен. Вообще, музыка делает имя, а не наоборот. Если бы у «Beatles» была плохая музыка, никто бы не обратил внимания на название этой группы. Пусть людей зацепит наша музыка, а не броское названия дуэта.

– Со сцены понятно, нравится залу музыка или нет? Ведь не всегда аплодируют после соло…

– Аудитория джазового концерта сложная. Надо суметь понравиться залу, заслужить поддержку. В Европе тебе будут просто хлопать уже за то, что ты вышел на сцену, что готов подарить им свое искусство. Благодарят авансом, чтобы вдохновить тебя, поддержать. Чтобы ты показал все, на что способен. После первой же песни слышишь бурные аплодисменты, пусть не всегда заслуженные. Это тебя подхлестывает, и ты играешь лучше, не думая об овациях.

В России иначе. На молодого музыканта идет, в основном, молодежь, и, как правило, подготовленная. И любители джаза со стажем, которые помнят еще оркестры Леонида Утесова и Олега Лундстрема. Они знают, что после соло принято аплодировать, что можно даже свистеть, улюлюкать, подпевать…

В России очень категоричная публика. Жесткая. Если человеку не понравилась вторая-третья песня, он встанет и уйдет из клуба. А европеец прослушает весь концерт и если ему не понравится, он не будет винить исполнителя, а спросит себя: «Может быть, это я не все понял? Не прийти ли мне и на второй их концерт?»

Джаз очень разный. Всем угодить невозможно.

– Арсений, тебе 21 год. Твое сердце свободно?

– Занято! (И через паузу). Любовью к джазу. (Улыбается).

Беседовал Сергей Ларин