Модернизация по-индийски

Сегодня высокие темпы промышленного роста Азии явственно контрастируют с продолжающейся деиндустриализацией Запада, а экономики восточных стран выглядят куда более здоровыми, чем европейские.

Если в России экономический рост в 2000-е годы был в значительной мере обусловлен восстановлением производства после беспрецедентного спада 90-х, к тому же изрядная часть позитивной статистики нарисовалась из-за роста мировых цен на нефть и другие виды экспортного сырья, то в Индии, Китае и Бразилии имел место реальный рост промышленности, строительство новых заводов, появление новых отраслей.

Сегодня Россия говорит о модернизации так, как будто эта задача не была успешно решена к концу 50-х годов. Ведь, если верить теории, «модернизация» - это процесс перехода от аграрного традиционного общества к городскому индустриальному. Российская элита, поломав то, что сделано было предшествовавшими поколениями, собирается как будто начинать все сначала. А вот Индия — действительно пытается решать вопросы модернизации, так и не решенные ни за годы британского владычества, ни за 60 с лишним лет независимости. И это - несмотря на то, что ее капитализм во многих отношениях может считаться успешным. Индийские транснациональные компании скупают предприятия на Украине и в Казахстане. Их акции котируются на мировых рынках, а их владельцы покупают себе особняки в Лондоне ничуть не хуже, чем российские миллиардеры - с той лишь большой разницей, что индийцы сделали свои капиталы на промышленности и новых технологиях, а не на нефти и разграблении общественного сектора.

И всё же Индия остается катастрофически бедной и отсталой страной. После первой поездки сюда мне неделю снились кошмары. Хотя, говоря по правде, дело было не только в чудовищной нищете, поразившей меня в Бомбее, который незадолго до того переименовали в Мумбаи.

Индия поражает невероятной интенсивностью всех впечатлений и ощущений, обрушивающихся на вас сразу же, стоит вам выйти из аэропорта.

Здесь всего очень много, слишком много. Людей, вещей, звуков. Водители, почуяв хоть малейшую возможность набрать скорость, бросаются вперед, давя на клаксон. Ездить тихо здесь невозможно: никто не смотрит в зеркало заднего вида. Да у многих местных драндулетов его и нет. Шуметь — значит предупреждать окружающих об исходящей от тебя опасности. Все по-честному. На задних бортах грузовиков и трехколесных мотороллеров, своеобразного такси для малоимущего большинства, по-английски и на хинди написан призыв: «Blow horn!» - «Гудите!».

Людей так много, что это давит на сознание. Люди набиваются в эти трехколесные таратайки, в грузовики, в обшарпанные автобусы, и совершенно непонятно, как они могли сюда поместиться в таком количестве, а главное, как смогли так замечательно и безропотно утрамбоваться. Очередь в Тадж Махал движется в течение нескольких часов — в основном тут стоят индийские туристы, их тысячи. Школьники целыми классами, молодые пары, семьи из нескольких поколений. За 300 рупий, впрочем, можно пройти без очереди — какой-то наглец, взяв деньги, проталкивает нас вперед, а остальные безропотно наблюдают это безобразие. Вместе с небольшой группой участников конференции я проталкиваюсь вслед за ним, пытаясь вообразить, что случилось бы в Москве при аналогичных обстоятельствах. Может быть, кого-нибудь уже убили бы? Во всяком случае, крик бы стоял неимоверный. Но индийцы покорно молчат. Видимо, отдавая дань чужой предприимчивости и покоряясь неизбежному. Или верят, что в следующей жизни они тоже смогут пройти в Тадж Махал без очереди.

В избытке здесь не только люди, но и вообще все. Богов в Индии, по самым скромным подсчетам, 16 тысяч, а вместе с различными речными духами и божествами местного значения — более миллиона.

У каждого, естественно, должно быть свое пристанище. Это, конечно, не считая церквей, посвященных христианским святым, сикхских и буддистских храмов, мечетей и синагог. Материальный мир тоже перегружен. В кузовах грузовиков перевозимые предметы навалены так, что у нас бы потребовалось не меньше двух машин. Все, что переносят, передвигают, перевозят — несоразмерно используемому транспортному средству, да и просто здравому смыслу. В лавках та же избыточность. Это уже не рыночное изобилие стандартизированных товаров, а именно пестрота восточного базара, которая имеет какую-то собственную логику: как можно больше предметов на единицу площади. Продавать могут какую-то совершенную дрянь, например, металлолом или немыслимое пыльное старье, но и оно будет в изобилии.

Культурная и интеллектуальная жизнь развивается по той же логике. Здесь не просто говорят очень много, красиво и долго, но, как ни странно, несмотря на это, умудряются говорить по делу.

Собирая международные симпозиумы, индийские университеты удивительно удачно подбирают иностранных участников, организуя дискуссию так, что она становится неформальной, яркой и продуктивной, а главное — всем доставляет удовольствие. Это наслаждение беседой — практически утраченное в Европе — вызывает восхищение у русского интеллигентного путешественника, ведь мы все больше утрачиваем способность просто радоваться чужой умной мысли.

Я приехал в Дели на конференцию о глобальном кризисе, которую организаторы тут же дополнили несколькими семинарами, симпозиумами и просто публичными встречами. После окончания конференции двое коллег из Университета Джавахарлала Неру пригласили меня «пообщаться в узком кругу». К моему изумлению, «узкий круг» оказался группой из примерно двадцати человек, которые сняли оборудованный микрофонами зал в ресторане. Ужин должен был увенчать дискуссию, которая велась в лучших традициях античной застольной беседы. После недели, проведенной с преподавателями, аспирантами и студентами в Дели, я пришел к грустному, но закономерному выводу: идеал европейского университета сохранился, похоже, только в Индии.

Собеседники демонстрировали великолепное знание русской и советской истории, литературы и кинематографа. С современной Россией дела обстояли не столь хорошо — ее понять оказывалось труднее, чем все предыдущие периоды вместе взятые. Но дело, конечно, не в загадках русской души, а в элементарном недостатке информации.

Прежняя Россия много рассказывала миру о себе — и языком литературы, и языком общественных наук и языком политической пропаганды. Нынешняя Россия молчит или, того хуже, издает невнятные звуки.

Индийцы отчаянно пытаются понять, что случилось с великой европейской страной, которую они открыли для себя и полюбили уже в начале ХХ века, вместе с прочитанными в английских переводах книгами Толстого, Достоевского и Чехова. А для индийских левых революция 1917-го стала отправной точкой собственной политической биографии. Коммунистическая партия (марксистская) до сих пор является влиятельной силой в Керале и Западной Бенгалии, где ее правительство находится у власти уже четверть века. Впрочем, бенгальским коммунистам предсказывают катастрофу на ближайших выборах. Крах ее администрации вызван отнюдь не разочарованием жителей в левой политике, а наоборот, тем, что коммунисты, потеряв идеологические ориентиры, начали проводить курс на повсеместное внедрение свободного рынка. Неолиберальная реформа, затеянная в Бенгалии по образцу соседнего Китая, привела к острой конфронтации с крестьянами и профсоюзами. Правительство КПМ ответило репрессиями. Но, в отличие от Китая, где противников либеральной экономики можно сажать в тюрьмы и давить танками, в Индии существует демократия и независимая судебная система. Наказание последовало неотвратимо. Сейчас несколько десятков партийных активистов и функционеров находятся под следствием в связи с убийствами крестьян. Они расправлялись с местными жителями, которые протестовали против передачи их земель под строительство завода корпорации «Тата». Предприятие так и не построили, но репутация компартии рухнула, а маоистские партизаны ответили на репрессии против крестьян нападениями на партийных активистов.

Между тем, интерес к России не пропал в связи с крушением Советского Союза. Индийцы не так просто меняют взгляды и симпатии.

Примером может быть их культурная связь с Британией, не только не прервавшаяся после обретения независимости, но, в известном смысле, даже упрочившаяся. Следы империи здесь обнаруживаются повсюду. Огромный плакат, установленный возле одного из учреждений военно-морского ведомства, гордо повторяет девиз Королевского Флота — «Rule the Waves!», то есть «Правь морями!». А сам морской флаг по-прежнему украшен крестом Святого Георгия, как и во времена королевы Виктории. Полицейские выглядят так, будто сошли с фотографии колониальных времен - впрочем, и с прохожими они обращаются соответственно. Новая деталь - только автоматы Калашникова, часто дополняющие суровый облик здешних стражей порядка.

Но главным наследием империи является, конечно, язык. Замечательный английский язык индийской прессы, политических дискуссий и академических публикаций — изысканный, немного консервативный, напоминающий лучшие образцы европейской риторики, давно утраченные в самой Европе. Теория пишется на английском, а улица говорит на хинди, урду, бенгали и множестве других языков, сливающихся для моего уха в единый поток непонятной и непривычной речи. Из которого, однако, то и дело все равно выскакивают знакомые слова — то числительные, произносимые почему-то неизменно по-английски, то указания left – right, как будто соответствующего слова нет в хинди, а то и вовсе шварценеггеровское «I'll be back!»

Увы, в коллективном сознании индийского среднего класса Америка постепенно начинает занимать место Англии, а язык королевы Виктории в устах молодого поколения превращается в язык Голливуда. Так получилось, что наша конференция в Дели совпала с визитом Барака Обамы в Индию. Поездками и выступлениями американского президента были полны газеты и телевидение. «Никого еще в Индии так не принимали со времени королевского визита Георга V», - констатировал один из местных интеллектуалов. Новый суверен удостоился почестей, достойных правителя империи.

Хотя правительственный аппарат и лексика чиновников очень похожи на англосаксонские, есть здесь и нечто, делающее Индию во многом похожей на Россию — чудовищная коррупция.

Это, собственно, главное, чем дополнилось государственное управление за годы независимости. По телевизору наблюдаю бурную дискуссию. Оказывается, по некоторым подсчетам 17 процентов депутатов и политиков всех уровней здесь находятся под следствием о коррупционных делах разного масштаба. «Но ведь их избирает народ! - возражает один из экспертов, выслушивая пафосную речь очередного обличителя. - Если люди знают о коррупционных обвинениях и все равно голосуют за этих депутатов, значит, так тому и быть».

И все же Индия сегодня, несмотря на коррупцию, бедность населения и периферийный характер местного капитализма, никак не похожа на зависимую, отсталую и застойную экономику, которая не может развиваться без посторонней помощи. Технологическое обновление происходит буквально на глазах. Например, со времени моего прошлого приезда в знакомых университетских помещениях повсюду сменили лампочки накаливания на новые, экономящие электроэнергию. В Дели появилось метро, построили современный аэропорт, а здешняя автомобильная промышленность, в отличие от нашего ВАЗа, освоила новые, самостоятельно разработанные модели, выглядящие современными и вполне конкурентоспособными не только по цене, но и по всем остальным качествам. Индия не только усваивает иностранные технологии, но и создает свои собственные.

Производство растет, экспорт увеличивается. Мировой кризис не переломил этой тенденции. «Кризис — это то, что происходит с другими», - пошутил один из моих собеседников, перефразировав знаменитую экзистенциалистскую формулу «смерть это то, что происходит с другими». Экономист Джайати Гош из Университета Джавахарлала Неру настроена не столь оптимистично: «Да, производство после 2008 года почти восстановилось, но занятость — нет. Что мы будем делать с растущим количеством людей?».

Модернизация, развивающаяся на узкой платформе, не только ничего не дает нищему большинству, но в некотором смысле ухудшает его положение — в нем все меньше нуждаются.

Неквалифицированный труд не находит применения в экспортных отраслях, не зная английского, люди не могут поступить в замечательные индийские университеты, где готовят первоклассных специалистов. Впрочем, у людей улицы все равно нет денег на обучение, ведь за место в университете надо платить. И не хватает им не только английского — многие и хинди не понимают.

По сравнению с прошлыми поездками я увидел заметный технологический прогресс, который не сопровождается ни малейшими признаками прогресса социального. «Индийские элиты и средние классы прячутся за спину бедных, — констатирует политолог Ачин Ванаик. — Они говорят о развитии, инвестициях и росте экономики, которые должны привести к преодолению бедности. Все это есть, нет только результата. Бедность, какой была, такой и остается».

Это, пожалуй, и есть самый главный урок, который может сегодня преподать нам Индия. Модернизация необходима, но она не решает никаких проблем. Можно сменить лампочки и построить роскошные аэропорты. Можно даже в некоторых местах проложить довольно сносные дороги, что, впрочем, сделано было ещё англичанами. Только от этого ничего, по сути, не изменится. А социальные проблемы решать надо как таковые, непосредственно. Мои индийские коллеги это давно поняли, в отличие от многих российских коллег, все еще верящих, будто обновление страны можно организовать с помощью повсеместного введения твиттера и замены лампочек.

Когда я рассказываю об этом индийцам, они растерянно улыбаются. Им почему-то не хочется верить, что страна Толстого и Чехова опустилась до такого уровня интеллектуальной деградации.

Борис Кагарлицкий - директор Института глобализации и социальных движений.