«Корсиканский гений»

Бывают люди – эпонимы своего времени. Таких единицы на миллиарды. Это избранники судьбы. Мы говорим про такие времена: «Эпоха такого-то». Очень многие периоды в истории остаются вообще без своего явного эпонима. Про такие времена скучно читать, ещё скучнее писать. Эпоху Наполеона Бонапарта (она охватила весь мир!) скучным временем не назовёшь! Наполеон Бонапарт вошёл в историю прежде всего тем, что он – одна из её самых драматических фигур. А на рубеже XVIII-XIX вв. равных ему на этом поприще вовсе нет. Сюжетные линии его политической судьбы просто завораживают. Не он один творил эту историю. Часто события вели его. Но свою роль на этих подмостках он сыграл гениально. Кажется, главным образом в этом состоит притягательность его личности, вне зависимости от отношения к его деяниям.

1. Наполеонология или смердяковщина?

В минувшую субботу не только во Франции, но и во многих странах мира неофициально отметили юбилей Наполеона Бонапарта. Причём местами это было сделано весьма своеобразно. Так, например, в Чехии на месте Аустерлицкой битвы любители военной истории устроили показательное представление. Трудно сказать, чему тем самым больше отдавалась дань: памяти о великой эпохе, связанной с именем Наполеона, или же ему самому.

Тот же вопрос нужно адресовать и тем российским городам, в которых прошли мероприятия, приуроченные к годовщине рождения одного из самых опасных врагов России за всю её историю. В Омске в Музее Врубеля открылась выставка «Искусство империи Наполеона». В нижегородской Библиотеке имени Ф.М. Достоевского 11 августа состоялась «мини-беседа» под характерным названием «Блистательный Наполеон I Бонапарт (240 лет со дня рождения)». Характерно и место её проведения, вызывающее ассоциации с известным Смердяковым – персонажем романа Достоевского.

В отношении подобных мероприятий уместен вопрос: чего тут больше – простого исторического интереса или сознательной смердяковщины уже в наши дни?

240 лет назад в городке Аяччо на севере Корсики (которая только за три месяца перед тем была присоединена к Франции) родился человек, которому судьбой было предначертано низвергать троны и сокрушать державы, вознестись на высоту мирового могущества, но провести остаток жизни в плену за многие тысячи километров от родины.

Неудивительно, что Франция почитает его одним из величайших своих национальных героев. В любом городе ему стоят памятники, посвящены улицы, площади. Увековечены и места побед его «Великой армии», даже Москва (имеется ввиду Бородино, которое французы до сих пор по какому-то нелепому недоразумению продолжают считать французской победой). Очень чтят его в Польше – ведь в начале XIX века он на короткий срок восстановил её независимость.

Однако это не избавляет тех же французов от скептических оценок. Французские историки не забывают отмечать, что в результате войн, ведшихся Наполеоном, понесли большие потери не только подвергшиеся его нападению страны, но и сама Франция потеряла сотни тысяч, если не миллион жизней. Сожалеют о пропавших культурных ценностях. Впрочем, бывшему императору надо отдать должное: все доступные шедевры его офицеры аккуратно собрали и увезли во Францию; и редко какие из них возвращены прежним странам-владельцам. Но все эти «частности» не могут затмить «главного»: это был ярчайший политик рубежа XVIII-XIX вв.

А лейтмотив почти всех высказываний о Наполеоне во всём мире: он был гениальнейший стратег своего времени и один из гениальнейших во всей истории.

Историки стран, сильнее пострадавших от «Великой армии» императора, акцентируют внимание на негативных сторонах хозяйничания французских солдат, на экономический ущерб, нанесённый «континентальной блокадой». Но и при этом они не забывают отдать должное стратегическому военному таланту «корсиканского гения». Они отмечают его профессиональное превосходство в тактике над любыми противниками, включая Кутузова. Не обходятся вниманием и его организаторские способности, великолепные таланты управленца и администратора. Всё это давно стало как бы общим местом в наполеоновской историографии всех стран, не исключая и России.

Смердяков из «Братьев Карамазовых» сожалел, что в 1812 году «умная нация» не завоевала «глупую». Такая «оценка» есть лишь простодушная калька с Маркса и Энгельса. Те, будучи немцами, в массе своей выступавшими против Бонапарта, философски спокойно рассуждали над тем, как было бы хорошо, если французское господство над Германией продлилось дольше. Исходя из противопоставления «реакции» «прогрессу», они утверждали, что действие Наполеоновского кодекса быстрее взломало бы сохранявшиеся в Германии феодальные порядки и открыло путь к скорейшему и полному торжеству капитализма. Такие «неважные» вопросы, как национальный суверенитет немцев и то, что Рейнская область точно была бы офранцужена, они обходили.

По линии данных рассуждений Маркса—Энгельса в первые годы советской власти развивалась наполеоновская историография и у нас. Освободительный характер Отечественной войны 1812 года отрицался. В ход вступало представление, будто Наполеон был у нас чуть ли освободителем крестьян от крепостного права.

Этот смердяковский «марксизм» очень напоминает известное нам по 1980-1990-м гг.: «Победили бы нас немцы – пили бы мы теперь баварское пиво».

Лишь в 1930-е годы, по указанию Сталина, благодаря корифеям русской исторической науки (в первую очередь Е.В. Тарле), положение стало круто меняться.

Ясно, что потеря национального суверенитета в 1812 году для простого русского крестьянина была бы ещё хуже прежнего барства: к социальному гнёту добавился бы и иноземный. Это опять к вопросу о том: что было бы в России, распусти вторгшиеся в 1941 г. немцы колхозы? Были бы юнкерские и гроссбауэрские хозяйства, жестоко эксплуатировавшие «славянский скот».

Однако вернёмся к Наполеоне Буонапарте, или, как уже установилось его называть по-французски и под каким именем он вошёл в историю, Наполеону Бонапарту. Как видим, проблема его жизни и деятельности, внешне вроде единая, на самом деле распадается на три самостоятельные проблемы:

1. Наполеон как полководец.

2. Наполеон как политик.

3. Исторические последствия деятельности Наполеона.

Есть ещё четвёртая, о которой мы поговорим в самом конце.

2. Народный полководец

Военный талант Наполеона общепризнан, и редко кто рискнёт пойти против сложившегося мнения. Даже Альберт Эйнштейн делал это косвенно. Есть такой исторический анекдот. Когда Эйнштейн, уже всемирно известный учёный, спросил одного военного, сколько в истории приходится гениальных полководцев на просто хороших, посредственностей и бездарей, ему ответили, что примерно 3 на 100. На вопрос же, сколько нужно выиграть сражений, чтобы считаться таковым, ему ответили: пять подряд. На что Эйнштейн заметил, что это полностью соответствует принципам теории вероятности.

Действительно, любой среднестатистический генерал выиграет битву с вероятностью 50%. Значит, победивших будет половина. Из неё вторую битву выиграет только другая половина, останется 25%. Победителей третьего подряд сражения останется 12,5%; четвёртого – 6,25%; пятого – 3,125%. Оставшиеся три процента и войдут в историю как великие полководцы.

Конечно, на практике всё намного сложнее. Никогда в реальных сражениях не сходятся полностью равноценные армии. Такие условия в жизни неосуществимы. А Наполеон часто бил своих противников силами, гораздо меньшими, чем у тех. Выдающийся британский военный историк Б. Лиддел-Гарт считал, что Наполеон мастерски владел «стратегией непрямых действий», вернее всего приводящей к победе.

Однако нельзя забывать, что «Великая армия» Наполеона была в первые годы, отмеченные наиболее блестящими её победами, прежде всего армией Великой французской революции.

Только в ней могла сложиться такая атмосфера, которую потом Наполеон излил в знаменитой фразе: «На войне моральный фактор относится к физическому как 3:1». Наполеон не придумал гениального афоризма – он просто математически сформулировал состояние собственной армии.

Наполеон неизменно одерживал успех, когда противники действовали против него по старинке. Но в России он столкнулся с иной стратегией…

Бонапарт был из той плеяды необыкновенно талантливых молодых генералов, каких дала эта удивительная эпоха. И кто знает, кого бы мы прославляли сейчас как одного из величайших военных гениев всех времён и народов, не умри внезапно Лазар Гош (ставший генералом, будучи всего на год старше Бонапарта) и не эмигрируй Жан Моро. А сколько ещё великих соратников окружали Бонапарта. Эти люди смело ломали феодальное отношение к пешкам-солдатикам.

Многие люди, целая блестящая когорта молодых патриотов, а не один человек, заменили «войну» венценосных «шахматистов» войной вооружённого народа, национальной войной.

И поэтому не так уж важно, кто исполнил бы Итальянский поход, выиграл битву при Маренго или Гогенлиндене. Тем более, что Бонапарт лично рисковал много раз, и жизнь его нередко висела на волоске. Так было при Лоди, на Аркольском мосту. Так было неоднократно в Египетском походе. А при переходе по Альпийскому карнизу Бонапарт вверил воле случая целую армию. Об уникальной эпопее «100 дней» говорить в этом смысле даже не приходится. Вообще, степень риска в действиях Бонапарта зачастую граничила с безумием. Однако он всякий раз выходил целым и невредимым, чтобы снова ринуться в новую авантюру. Судьбе было угодно, чтобы свою историческую роль он исполнил до конца.

3. За фасадом «гениальности»

Вряд ли расчётливому стратегу может принадлежать фраза: «Ввяжемся в драку, а там будет видно».

Впрочем, может быть, Наполеону её только приписывают. Всем великим людям всегда приписывают столько зачастую противоположных афоризмов… Однако это не так уж и важно. Нам предстоит посмотреть, каков был Наполеон именно как индивидуальный новатор в военном деле.

Французский историк Жан Тюлар весьма скептичен: «Занесём в его пассив нежелание внедрять технические новшества: ‘водную повозку Фултона, приводимую в движение паром’ [пароход], пороховые ракеты Конгрева, телеграф Жана Александра, аэростат наблюдения майора Кутеля. Его победоносная армия была вооружена унаследованными от старого режима ружьями образца 1777 года (с внесёнными в 1803 году незначительными усовершенствованиями) и пушками конструкции Жана Батиста Грибоваля. Наполеон продемонстрировал полнейшее равнодушие к открытию Бертолле, заменившему при производстве пороха селитру на хлорат калия, пренебрёг изобретением Форсита, отказавшегося от кремнёвого запала в пользу затвора, расположенного непосредственно возле заряда. Он знал, что прусское ружьё снабжено специальным лезвием, с помощью которого пехотинец надрезал (а не надкусывал) патрон. Это простое усовершенствование обеспечивало ружьям пехоты Фридриха-Вильгельма III куда больше скорострельности, чем французским… Почти не вспоминают о его поразительной неосведомлённости в климатологии и географии, повлекшей за собой неисчислимые людские потери в Египте… Забывают о проявленной им в 1806 году неосмотрительности при форсировании Одера, когда он не подумал о грязи, снеге и холоде. Плохое знание местности и отсутствие разведданных поставили его в тяжёлое положение при Маренго и Эйлау».

Сомневается французский историк и в оригинальности полководческого таланта Наполеона. Гибкая оперативная организация «Великой армии» не была его изобретением.

«Стратегические взгляды Наполеона нельзя считать новаторскими. Они восходят к доктрине Гибера де Ножана, предусматривавшей деление армии на автономные корпуса, состоявшие из 2-3 пехотных дивизий, одной кавалерийской, артиллерии и службы обеспечения. Главная причина его побед заключалась в том, что он ввёл разграничение между растянутым походным и концентрированным боевым порядком. Растягивая походный порядок на марше, он вольготно чувствовал себя на местности, поскольку его армия представляла собою как бы сеть, в которой запутывался маневрирующий в боевом порядке неприятель… Однако Европа довольно быстро усвоит правила этой новой игры и перестанет попадать в расставляемые ей императором сети. Наполеон столкнется уже не с армиями на равнине, а с глубоко эшелонированной обороной... Он всё реже маневрирует… В таких случаях сражение превращается в бойню».

К этому добавим, что неудачный Египетский поход был вообще отмечен недостойным поведением Бонапарта как военачальника.

Отправившись туда с согласия Директории, бывшей не прочь «сплавить» популярного генерала, он не подумал ни о климате, ни о расстояниях, ни о враждебном населении. Заведя армию в дебри, он бросил её остатки на произвол судьбы и помчался в Париж, чтобы принять участие в намечавшемся дележе власти. Забытые последние французские солдаты держались в крепости Дамиетт до 1800 года, пока не были перерезаны турками – Бонапарт, к тому времени уже первый консул, не сделал ничего для их спасения. А что тут говорить об убийстве 4 тысяч турецких военнопленных в Яффе… Спаслись из Египта лишь несколько генералов и офицеров, вовремя сбежавших вместе с Бонапартом… Египетский поход стал в каком-то смысле роковым предвестием несчастного Московского похода.

Столкнувшись с «кунктаторской» стратегией русских военачальников Наполеон просто растерялся и не знал, что предпринять. Это была, в его понимании, какая-то «неправильная» война. Широко известно ещё одно изречение, приписываемое Наполеону: «Взяв Киев, я схвачу Россию за ноги; овладев Петербургом, я возьму Россию за голову; вступив в Москву, я поражу Россию в сердце». Это уже непонимание основ политической и экономической географии, столь необходимых стратегу! Мы даже не будем касаться полного игнорирования Наполеоном расстояний и климата, что его погубило в первую очередь. Просто Москва в ту пору не являлась столицей Российской империи! Важным транспортным узлом в до-железнодорожную эпоху она тоже не была. И овладение ею в военно-политическом отношении никаких выгод «корсиканскому гению» дать не могло!

Наполеон жил в мире построенных им химер о «боярах», кои вынесут ему на подушечке ключ от города. И это – гений?!

Так что единственным виновником «неправильности» той войны был он сам, чудо-гений.

Если и существовала в тот момент хоть какая-то возможность победить Россию на её территории, то она могла заключаться лишь в следующем. Это движение на Петербург –фактическую столицу Империи. Правда, овладение им не гарантировало окончательной победы (если таковая вообще была возможна), но сильно испугало бы двор, привело бы к бегству государственных учреждений, дезорганизовало бы на время управление Империей. Тогда можно было бы продолжать долгосрочную (не один год!) войну с шансами на успех. На этом пути не было бы таких проблем с коммуникациями, как по дороге к Москве, ибо «Великая армия» могла снабжаться через балтийские порты с помощью флота Дании – французской союзницы. Далее, население на этом пути – совсем не те «тёмные русские мужики», которые при приближении «воинства антихриста» жгли хлеба, бросали дома и бежали в леса, обрекая свои семьи на голод, но чтобы продолжать всеми средствами бить окаянных супостатов. Здесь – окультуренные литовцы, латыши, эсты с их хозяевами, остзейскими помещиками. Последним можно было подать мысль к отделению от России. А тут ещё рядом шведы, которые, при перспективе вновь утвердиться в Прибалтике и устье Невы, легко могли переметнуться от англичан к Наполеону.

Одна лишь угроза навсегда потерять край, завоёванный Петром Великим, новую имперскую столицу, сделала бы российский двор гораздо более сговорчивым. А ведь если Наполеон не юлил душой, называя эту войну «войной кабинетов», то она реально могла превратиться в таковую только так. Короче, Наполеон не понял, что если есть шанс победить Россию, то политическим путём в первую очередь, и лишь потом – военным. Это же, впрочем, относится решительно ко всем странам.

Наполеон же действовал совершенно в иной последовательности, чем советовал древний китайский мудрец Сунь Цзы.

Даже если бы он и знал о его учении, наверное, всё равно поступал по-своему, считая свой гений выше. Он с ходу брал крепости, сражался с войсками, затем, если дело встречало затруднения, брался разрушать союзы врага и только уж потом задумывался о его замыслах. Поневоле поверишь в авторство того афоризма о драке. Ну прямо лихой рубака во главе не им созданной народной армии, которая побеждала извечных врагов своей страны, только пока отгоняла их подальше от границ…

4. Европа – не Корсика, одной лишь вендеттой не вразумить

Ж. Тюлар считает апогеем могущества Наполеона 1806 год. Именно тогда Франция решила свои геополитические задачи, связанные с безопасностью собственной страны и положением великой европейской державы. Эти победы были созданы по сути армией Революции.

Справедливости ради нужно признать, что Наполеона вынудили воевать дальше. Англия и феодальная Европа не смирились бы с таким нарушением привычной системы, с низвержением династий, с новыми границами… Силы, приведённые в действие Великой революцией оказались таковы, что вопрос стоял только так: или Франция будет «наказана», или она и революционные принципы станут господствовать на континенте. Обе стороны шли ва-банк.

Наполеона мог в перспективе спасти только союз с Россией, ибо противоречащих интересов в Европе эти страны не имели. Это понимал Павел I, но не до конца понял или не захотел понять Александр I. Да не вполне это осознавал и французский император.

Политика – дело тонкое не только на Востоке. Наполеон познал это на себе в полной мере. Насколько понял – эту тайну он унёс в могилу.

Мы почти не коснёмся драконовских мер по борьбе с преступностью и водворению порядка в стране, предпринятых Бонапартом сразу после взятия власти. Наверное, они были необходимы в то время, хотя сейчас это стало бы предметом похода всего либерального мира против Франции.

Расстреливать на месте человека, идущего ночью по дороге, лишь за то, что он не может представить письменных доказательств, куда и зачем направляется… Тогдашнее французское правосознание терпимо и даже с одобрением воспринимало такие случаи. Хотя уже восемь лет, как была провозглашена «Декларация прав человека и гражданина»…

Мы больше затронем строительство Империи. Директория пыталась обезопасить Францию на суше системой «дочерних» республик – Гельветической, Цизальпинской и т.д. Той же политики придерживался и первый консул Бонапарт. Но эта система была ненадёжной. Население новых «республик», не очень-то принимавшее новую систему ценностей, постоянно восставало, пыталось призвать старые династии, что требовало постоянного присутствия там французских войск. Это ещё больше разжигало страсти. Возлагая на себя корону императора, Наполеон решил, что тем самым даёт более прочное основание стабильности системе. Но это же логически требовало перейти от «республик» к королевствам. Правда, с новыми династиями. А где взять новых монархов? О, любое корсиканское семейство достаточно многочисленно!

И Наполеон с лёгкой душой начал раздавать троны старых и новых королевств и герцогств своим братьям и сёстрам, а также соратникам по оружию. Вмешавшись в династический спор двух ветвей испанских Бурбонов, он не нашёл ничего лучшего, как интернировать их обе и назначить королём своего брата Жозефа. Это, как известно, стало одной из роковых ошибок Наполеона, так как породило герилью.

Однако на практике система контроля Европы с помощью воцарённых родственников или боевых камрадов оказалась ненадёжна.

Первые переставали быть членами корсиканского клана и становились государями, тесно связанными с нуждами вверенных им стран и народов. «Континентальная блокада» приносила Голландии убийственные убытки, и новый король Луи, младший брат Наполеона, был вынужден лишь по видимости бороться с её нарушениями. Разгневанный император лишил Луи его трона и присоединил Голландию к Франции. Но ни успехов «блокаде», ни лояльности голландцев Наполеону это не прибавило. Жозеф бежал из восставшей Испании. Маршал Бернадотт, ставший шведским королём, был связан решениями риксдага, а тот постановил примкнуть к антифранцузской коалиции. Маршал Мюрат после Лейпцигского поражения поспешил в Неаполь выслуживаться перед союзниками и спасать трон (но не спас, равно как и голову).

Наполеон мог предвидеть все эти результаты. Вся история Европы говорила ему о предательствах и войнах между царственными братьями. То ли он слишком надеялся на традиции корсиканского клана, то ли… Во всяком случае, эта история с новыми «династиями» характеризует государственные способности Наполеона не с лучшей стороны.

Будучи властелином Европы, он продолжал мыслить понятиями корсиканского клана.

И ещё один эпизод ярко показателен. Эрфурт, сентябрь 1808 года. Саммит, как бы мы сейчас сказали, европейских монархов. На саммите негласно царят два единственных оставшихся суверенными государя – императоры русский и французский. Где-то в кулуарах ошивается отставленный незадолго до этого (по подозрению в каких-то связях с Англией) с поста министра иностранных дел Франции Шарль Морис Талейран, вопреки всякой логике взятый Наполеоном в свою свиту в Эрфурт (может, для лучшего за ним наблюдения?). Оба императора клянутся в вечной дружбе, обоим понятно, что франко-русский союз отвечает интересам обеих держав. Талейран, почти не таясь, пытается стравить Францию и Россию, отлично понимая, что это единственная возможность покончить с господством Наполеона. Наполеон ясно видит все эти интриги, даже даёт гневную отповедь Талейрану, но… что делает? Сразу после Эрфурта начинает готовиться к войне, к которой его совершенно явно подталкивают враги. Где тут государственный ум и логика?!

5. Миф о «людоеде»

Мы говорим «наполеоновские войны», но исторически правильно было бы весь период 1792-1815 гг. считать одним сплошным периодом войн, с короткими передышками. Эти войны начала революционная Франция, а продолжала уже Франция наполеоновская.

Притчей во языцех стало обезлюдение Франции после этих войн.

Известно, что в кампанию 1814 года рекрутами набирали 14-летних подростков. Впрочем, явление юношеского добровольчества было известно во Франции ещё в революционные войны, поощрялось и не было связано ни с каким демографическим спадом.

Историки всё же спорят: какой цифрой исчисляются человеческие жертвы тех войн? При этом, конечно, среди жертв 1792-1794 гг. очень трудно отделить павших на поле брани от жертв революционного террора (число коих тоже неизвестно). Собственно наполеоновскими правомерно считать лишь те войны, которые Франция вела с того момента, когда первым консулом стал Бонапарт, то есть с 1800 г. Известный демограф Б. Урланис в своём часто критикуемом, но остающемся классическим, труде «Войны и народонаселение Европы» исчисляет убитых в революционных войнах конца XVIII в. с разных сторон в 290 тысяч. Из них на долю Франции приходится 120 тысяч.

Сколько же убитых французов «на совести» Наполеона, когда тот единолично возглавил государство? Урланис ведёт им счёт почему-то с 1805 года, хотя ещё в 1800-1801 гг. шла война с Австрией. За время 1805-1815 гг. число безвозвратных потерь не только французской, но и союзных с ней армий историк исчисляет в 370 тысяч. «Число же убитых на поле брани в период наполеоновских войн выразится цифрой в 560 тыс. человек. Распределение по национальностям всей этой массы жертв наполеоновских войн может быть сделано лишь приближенно», – пишет историк.

Во всяком случае, общее число жертв войн периода 1792-1815 гг., согласно этим подсчётам, не превзойдёт одного миллиона (за 23 года). Это по всей Европе. Ясно, что не более половины этой массы приходится на коренных французов, т.е. живших в стране в границах до 1792 года. Правда, есть и другие подсчёты.

Но нет никаких оснований говорить о «нескольких миллионах» французов (а равно и европейцев в целом), павших по вине воинственных наклонностей Наполеона. Неоспоримые демографические данные показывают, что все эти годы население Франции (в старых границах) неуклонно росло.

Однако для тех времён человеческие потери были шокирующими. Было и немало уничтоженных культурных ценностей. Существенный людской и материальный ущерб от «неспровоцированной агрессии» 1812 года понесла наша страна. А не пора ли…?

6. А не осудить ли «бонапартизм» наравне с нацизмом и «сталинизмом»?

Французы, недавно вместе с другими европейцами высокомерно осудившие «сталинизм», были бы, наверное, очень удивлены, если бы в какой-нибудь международной организации (пусть не столь авторитетной, как ОБСЕ) был бы поставлен вопрос об официальном включении бонапартизма в число агрессивных идеологий и осуждении бонапартизма за преступления против человечества и человечности? Как можно сравнивать: кровавые деспоты Гитлер и Сталин и наш человеколюбивый, гуманный, просвещённый, просто душка Наполеон?,,

Между тем формальных оснований для этого более, чем достаточно. Попробуем составить гипотетический перечень обвинений бонапартизму… с точки зрения современных господствующих «демократических» ценностей.

1. Развязывание агрессивной войны против России в 1812 году (в остальных случаях противники формально первыми объявляли войну Наполеону).

2. Систематическое нарушение законов войны. Сюда войдут:

а) нарушение прав военнопленных. Французские солдаты расстреливали на месте взятых в плен испанских герильерос, не признавая их армию регулярной. Ну и, конечно, те самые турки, имевшие несчастье быть пленёнными в Яффе.

б) негуманное обращение с гражданским населением. Случаев изнасилований со стороны французской солдатни наверняка были тысячи. Достаточно показать, что с этими случаями боролись недостаточно сурово.

в) непропорциональное применение силы. Достаточно вспомнить хотя бы массовую резню при взятии Сарагосы в феврале 1809 года.

3. Нарушение международного права, похищение и уничтожение людей (расстрел герцога Энгиенского).

4. Незаконные аннексии и оккупации иностранных государств, территорий иностранных государств.

5. Намеренное варварское уничтожение культурных ценностей иностранных государств (взрыв Московского Кремля).

6. Намеренное непринятие мер для спасения огромных масс мирного населения (при пожаре Москвы).

7. Систематическое нарушение прав человека внутри своего государства, создание в нём антидемократического террористического режима личной власти. Бонапарт пришёл к власти путём антиконституционного военного переворота, распустил парламент, запретил свободные СМИ и т.д.

8. Осудить идеологию бонапартизма как преступную, антидемократическую, нетолерантную, оправдывающую преступления против человечества и человечности, утверждающую систематические нарушения прав человека и подавление личности.

Принять решение, что любое упоминание не в отрицательном контексте о Бонапарте и бонапартизме аморально и несёт в себе угрозу основополагающим демократическим ценностям.

Для первого обвинения, кажется, довольно.

В наше время одного этого было бы достаточно, чтобы упечь руководителя государства на скамью Гаагского трибунала.

А если он уже мёртв – стирать о нём всякую память: сносить монументы, переименовывать улицы, вырезать из школьных учебников…

Но Наполеон Бонапарт, к счастью, жил в иное время – в свою эпоху, Эпоху Наполеона. Там подобные филькины грамоты «от лица мирового сообщества» были невозможны по определению. Поэтому французы и дальше будут с благоговением взирать на его памятники, а мы едва ли не готовы простить ему глупый взрыв Кремля и даже самый пожар Москвы только за то, что он в 1812 году дал ярко проявиться Русской Славе.