Черные мысли, Черная речка, черная печаль…

«Полициею узнано, что вчера, в 5-м часу пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуель между камер-юнкером Александром Пушкиным и порутчиком Кавалергардского ее величества полка бароном Геккереном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. – Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. – О чем вашему превосходительству имею честь донесть».

Злая усмешка судьбы – рапорт старшего полицейского врача Петра Юденича, написанного «28-го Генваря 1837-го года» (по старому стилю) о смертельном ранении Пушкина затерялся между донесением «о покусах супругов Биллинг кошкой, подозреваемой в бешенстве» и сообщением о грабеже и отравлении «содержательницы известных женщин».

Петербургская жизнь шла своим чередом, падал снег, скрипели сани, зазывали покупателей разносчики, спешили по своим делам прохожие. И многим было невдомек, что в квартире на Мойке умирал в муках раненый на дуэли великий русский поэт. За 46 часов 15 минут болезни Пушкина у его постели побывало множество людей: родные, друзья, врачи. Медики, коих было множество, почти сразу после ранения оставляли Александру Сергеевичу мало надежд на исцеление…

Обратимся к еще более далекому времени, когда Пушкин был жив-здоров и не помышлял ни о чем плохом.

В конце декабря 1836 года поэт в письме к отцу, Сергею Львовичу, сообщал: «Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый, и на четыре года моложе своей невесты. Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и сестер, меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и белья». 

Выходит, Пушкина злил не выбор сестры жены, а лишь суета и беспорядок в доме? Вовсе нет. Конфликт между 36-летним русским поэтом и 24-летним французским кавалергардом не был исчерпан.

Ранее, в ноябре 1836 года Александр Сергеевич получил анонимное послание, в котором содержался намек на чрезмерное внимание Дантеса к его жене. Впрочем, это не было тайной – кавалергард действительно волочился за Натали. И это при том, что он объяснялся в любви ее сестре! Каков ловелас, сей пройдоха!

Да и сам Пушкин знал об интересе Дантеса к супруге. «И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих…» – писал он жене в мае 1836 года.

В письме Пушкин был спокоен, когда же супруги оказывались наедине, подозрения оживали с новой силой, и в нем просыпался бес. Драматург и поэт Владимир Сологуб вспоминал, что Пушкин в припадках ревности с кинжалом в руках допрашивал бедную женщину о ее отношениях с Дантесом. Что уж она лепетала, неведомо…

Итак, получив гнусное анонимное письмо, Пушкин вспыхнул. Рассудок его затмила месть, он решил, что автором послания был голландский посланник Луи ван Геккерен, приемный отец Дантеса. Именно его сыну Жоржу и был отправлен вызов на дуэль.

И. возможно, стрелялись бы Пушкин и Дантес не в начале 1837-го, а раньше, в конце 1836 года. Но поэт, узнав, что Жорж сделал предложение сестре Натали, драться на дуэли раздумал. Вернее, его отговорили – ну, как же, вы теперь свояки, надобно как-то уживаться…

Впрочем, Пушкин не слишком надеялся, что Дантес уймется, прильнет к молодой жене, не станет больше нахальничать. И потому был с ним сух, общества родственника избегал. И даже на свадьбу кавалергарда и Екатерины в январе 1837 года не приехал. Натали, побывав на венчании, как и велел муж, вернулась домой, избегнув торжества.

Дантес вроде бы имел намерение примириться. Во всяком случае, делал такие попытки в письме. Однако Пушкин ему не ответил. Но Дантес не успокоился и вскоре с женой отправился к поэту домой. Тот к гостям не вышел.

Пытался примирить Пушкина и Дантеса Геккерен. Однако и в этом случае Александр Сергеевич оставался непреклонен и сухо отвечал, что, невзирая на родство, не желает иметь никаких отношений с его Жоржем.

Но Петербург тесен, и судьба сводила двух недругов еще не раз – на светских раутах, в знатных домах. И снова, всякий раз Дантес оказывался возле Натали. «Молодой Геккерен продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной, – вспоминал вскоре после роковой дуэли друг Пушкина, поэт Петр Вяземский. – Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах…».

Дантес уж не волочился за Натали, а ее преследовал. Повеса, едва выйдя из-под венца с одной сестрой, тут же пошел на штурм другой! Дошло до того, что Николай I, которому докладывали обо всем происходящем в Петербурге, многозначительно советовал Натали «быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности».

Нрав Пушкина и без того был горячий, уже походил на костер, в который без устали бросали сухие поленья. До него не только доходили грязные слухи, он получал мерзкие анонимные письма, а однажды, явившись домой, застал у себя дома Дантеса, который весьма игриво беседовал с его женой.

Пушкин сверкнул глазами, но сдержался. Принял участие в разговоре, но, сославшись на какую-то необходимость, вышел. Закрыл за собой дверь и замер, прислушиваясь. Через некоторое время он услышал нечто, напоминающее звук поцелуя…

«Она (Натали – В.Б.) никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина – писала дочь историка Карамзина, княгиня Екатерина Мещерская. – В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».

Январские дни текут, роковая развязка все ближе. 21-го числа – бал у австрийского посланника. Дантес и Пушкин, повстречавшись, лишь холодно кивнули друг другу. Спустя три дня поэт с женой явился в дом Мещерских.

Пушкин уселся с хозяином за шахматную доску. К ним подошел офицер Аркадий Россет. Пушкин, отвлекшись от игры, спросил: «Вы уже были в гостиной? Этот человек рядом с моей женой?». Россет смущенно пробормотал: «Да, Дантеса я уже видел». Пушкин ответил смехом, но так, возможно, он пытался скрыть другие чувства…

В последний месяц своей жизни Пушкин не написал ни строки. Понятно почему. Голова его была затуманена – он беспрестанно думал о происходящем. Но надеялся, что все образуется, хотя и неведомо, каким образом.

Надворный советник Дмитрий Келлер, побывавший у поэта недели за три до дуэли, приводил слова поэта: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам».

Благим намерениям, однако, не суждено было сбыться. Пушкин за письменный стол так и не сядет. Он даже не мог толком сосредоточиться в свои последние дни. По свидетельству няни детей поэта, в декабре 1836-го и в начале января 1837 года Александр Сергеевич целыми днями разъезжал по Петербургу или, запершись в кабинете, бегал из угла в угол. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге: «Если письмо по городской почте – не принимать!», а сам, вырвав письмо из рук слуги, бросался опять в кабинет и что-то громко кричал по-французски. «Тогда, бывало, к нему и с детьми не подходи, – заключала няня, – раскричится и вон выгонит».

Еще бы Пушкину не волноваться! Дантес, то ли и действительно влюбленный в Натали, то ли решивший окончательно взбесить Пушкина – потребовал у нее свидания. И она согласилась!

В этом незадолго до смерти призналась сама Наталия Николаевна, по заверению ее дочери Александра от второго брака, Но оговаривалась: «Бог свидетель, что оно было столь же кратко, сколько невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на почве страдания...».

Свидание состоялось в доме мадам N.N. (за двумя буквами скрывалась Идалия Полетика, незаконная дочь графа Григория Строганова – В.Б.). Эта женщина, троюродная сестра Натали, сговорилась с Дантесом, пригласила ее к себе, а сама покинула квартиру.

Когда Натали «осталась с глазу на глаз с ним, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя». Так утверждала княгиня Вера Вяземская, которой принесла слух интриганка Полетика. Что было дальше, Бог весть, никто свечу не держал. Мерзкий петербургский свет дрожал от возбуждения, неистового желания узнать новые подробности разрастающегося скандала…

Пушкин был уведомлен о происшедшем. Он учинил пристрастный допрос жене. Получив ответы, разгневанный поэт отправил Геккерену письмо, которое оставляло лишь одну возможность – стреляться, чтобы очиститься от оскорблений. Убить недруга или пасть самому…

Слова слетали с разъяренного пера поэта: «…Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына!». «…Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее – обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай…».

Вскоре последовал ответ Геккерена. Тот писал, что Дантес вызывает Пушкина на дуэль, и поединок должен состояться в «кратчайший срок». Для Пушкина это был двадцать первый вызов на дуэль. Но состоялись всего четыре схватки. Да и называть их так было бы преувеличением – они были бескровными. Но в предстоящей дуэли кровь неминуемо должна была пролиться…

Пушкин понимал, что о примирении не может быть и речи. Да и не хотел этого, ибо Дантес все равно бы не успокоился. И сам он уже не мог охладить кипящую в его жилах кровь. Так пусть все идет своим чередом!

Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спросил, о ком она будет плакать. «О том, кто будет убит», – ответила Натали. Неужто ей было все равно? Ему же – нет. Перед самой кончиной Пушкин говорил жене: «Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона».

…Последние часы перед дуэлью Александр Сергеевич был удивительно спокоен. Утром, в день поединка, проснулся в хорошем расположении духа. По свидетельству поэта Василия Жуковского, «его спокойствие было удивительное; он занимался своим "Современником" и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице "Русской истории для детей", трудившейся и для его журнала)».

Днем Пушкин заехал в кондитерскую Вольфа на Невском проспекте, дождался Константина Данзаса, своего секунданта. Оба сели в сани, чтобы ехать на Черную речку к месту дуэли. И тут… У Дворцового моста им встретился экипаж, в котором сидела Натали. «Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону…».

День дуэли выдался ясный, морозный. Многие петербуржцы катались на санях с гор, иные уже возвращались с гулянья. На пути Пушкину и Данзасу встретилось немало знакомых. Но никто не догадывался, куда они едут, хотя о конфликте Пушкина и Дантеса знал весь Петербург.

На месте, у Черной речки, все было как в «Евгении Онегине»: «Вот пистолеты уж блеснули, / Гремит о шомпол молоток. / В граненый ствол уходят пули, / И щелкнул в первый раз курок…»

Из письма Жуковского: «Снег был по колена; по выборе места надобно были вытоптать в снегу площадку, чтобы и тот и другой удобно могли и стоять друг против друга, и сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою; Пушкин сел на сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец, вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною; плащами означили барьеры.

Пушкин первым дошел до барьера, которым служила брошенная на снег шинель, и стал целиться. Однако противник выпалил первым. Падая, поэт воскликнул по-французски: «Je crois que j'ai la cuisse fracassee!» (Кажется, y меня раздроблено бедро).

Снег густо обагрился кровью, но упавший Пушкин нашел в себе силы для ответного выстрела. Когда Дантес рухнул наземь, Пушкин вскричал: «Браво!». Но все закончилось для кавалергарда счастливо – пуля попала ему в руку, которой он закрывал себе грудь, и ударилась в пуговицу подтяжки, держащей панталоны.

Узнав, что лишь ранил Дантеса, поэт не огорчился: «Странно. Я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет... Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, снова начнем».

Пушкина привезли домой и уложили на диван, с которого он уже не поднялся. Держался Александр стойко, несмотря на тяжелые страдания, причиняемые ранением. Этим он поразил доктора Николая Арендта: «Я видел много умирающих, но мало видел подобного»…

Современник вспоминал: «Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто от мала до велика не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить».

После смерти поэта, количество его читателей сильно возросло. Все бросились в книжные лавки, покупать новое миниатюрное издание «Евгения Онегина». Книжку, изданную тиражом в две тысячи экземпляров, раскупили за три дня…

С тех пор прошло много десятков лет. И сейчас Пушкин не забыт. Александра Сергеевича читают, любуясь тонко выписанными характерами его героев, поражаясь легкости строк, меткости суждений. Творчество Александра Сергеевича по-прежнему свежо, оно – отдохновение для души и радость для сердца.