Борис Ковальчук: «Хотелось бы больших проектов…»

Академик Геннадий Андреевич Месяц, давний друг и соратник Б.М. Ковальчука (оба стояли у истоков нового направления в физике и создавали Институт сильноточной электроники в Томске, вместе первыми получали премию Ленинского комсомола, а потом оба были удостоены Демидовской) так говорит о нем: «Боря Ковальчук, в нашей профессии делает то, что нельзя объяснить с помощью обычных представлений. Из вещей простых и понятных он делает вещи совершенно фантастические – с точки зрения технологии и тех научных целей, под которые это все заточено».

И продолжает: «Едва окончив институт, он сделал наносекундный импульсный генератор, в котором корпусом коммутатора была обычная кастрюля. Потом – первый в мире пикосекундный сильноточный ускоритель, сверхмощный газовый лазер и много чего еще. Однажды мы под Москвой запускали самый мощный на тот момент генератор – четыре мегаджоуля и четыре миллиона вольт напряжение – гигантское сооружение. И что-то там не пошло – устройство не включалось. Боря, не смущаясь никого, разделся до трусов, залез с головой в бак с трансформаторным маслом, нырнул, что-то там подкрутил, и все наладилось! Хотя уже далеко не мальчик и весь в регалиях, но он отвечал за эту машину, которую сконструировали и построили в нашем Институте сильноточной электроники в Томске… Не устаю удивляться его невероятной скромности при столь очевидном и самобытном таланте…»

Борис Михайлович к журналистам относится настороженно, мол, обязательно что-нибудь напутают. Переубедить его трудно, но мне этого делать не пришлось – добрые отношения с Месяцем «проложили путь» к Ковальчуку, да я и пообещал, что не буду разбираться в тонкостях электрофизики и полностью доверюсь оценкам самого ученого. На том и порешили. Я спросил:

– Борис Михайлович, для вас наука – это творчество?

– Смотрите, художник рисует картину. Она нравится ему или нет в процессе работы. Но когда он ее завершает и представляет на суд публики, то он уже уверен в ней. Нечто подобное испытываю и я.

– Но бывает, что художник и разочаровывается в том, что сделал…

– И такое случается. Только у нас же несколько иное – после создания установки мы идем к другой, более совершенной. Причем идем сознательно, понимая, что иначе просто быть не может. Наука не терпит повторений! Однако не нужно думать, что вся работа у нас состоит только из радостей и удовольствий. Зачастую все идет сложно, со сбоем, а приходишь к финишу и понимаешь, что всего этого делать не следовало. Вот тут уже обрушиваются разочарования, совсем как у художников и артистов. 

– Мне кажется, что у вас это случалось редко?

– Не могу жаловаться, будем считать, что мне везло. Хотя много труда и энергии ушло на проекты, которые не были достаточно проработаны и обоснованы.

– Те же «звездные войны»?

– Да, были такие проекты, когда с помощью СВЧ-излучения предполагалось поражать военные цели. Причем не какую-нибудь электронику в них, а сам объект. Пытались что-то сделать. Создавали гигантские установки, но нужной мощности получить не удавалось. До сих пор одна такая установка стоит в подвале, пылится…

И еще один проект тоже отобрал много сил, времени, денег и энергии. И все – впустую. Речь шла о специальном лазере. Один из инженеров предложил такой проект, вышел с ним на самый «верх», и там утвердили: мол, получим лазер фантастической мощности, как гиперболоид инженера Гарина. Но тот инженер - в романе, а тут в жизни. Проект запустили, все на него работали, а вышел «пшик».

– Время было такое: президент США увлекся «звездными войнами», наши руководители не отставали – и вместо науки чуть ли не фантастические романы в виде постановлений правительства выпускали… Впрочем, и в нынешние времена происходит нечто подобное!

– Я положил несколько лет жизни, чтобы собрать этот комплекс. А потом его разобрал и выбросил на помойку. Это пример «разочарования». К счастью, иных эмоций было намного больше.

– Но ведь если бы военных проектов не было, то и отрасль ваша не развивалась бы столь стремительно, не так ли?

– Трудно сказать… Случилось так, что в 90-е годы нас буквально выбросили «на панель». Под кого мы только ни ложились – под французов, под китайцев, под американцев… Даже чехи заказывали наши установки, и лишь в России они никому не были нужны. Конечно, я не в обиде на зарубежных партнеров. У нас в стране наука кончилась, а там все продолжалось, и это дало нам возможность жить и развиваться. Деньги давали хорошие, что поддерживало наш уровень. Мы покупали ту технику и приборы, которые нам требовались. Востребованность за рубежом побуждала нас оставаться в лидерах. Да и работать было интересно. К примеру, тот же мегаджоульный лазер для термояда. Схема такая: энергия копится в конденсаторах, потом переводится в свет, им накачивается лазерное стекло, потом все превращается в когерентный свет и фокусируется на мишень. Мощный импульс зажигает плазму, и начинается термоядерная реакция. Французы по публикациям нас нашли и запустили-таки этот проект…

Порядка пяти-шести лет я, как директор института горя не знал, работал спокойно – французы платили хорошо. Сделали разрядник. Передали им. Они попросили сделать модуль с таким разрядником. Сделали два модуля. Хорошее взаимодействие было. Они поставляли все необходимые материалы и приборы, и мы с ребятами здесь конструировали и собирали установку. Они начали использовать ее для своего лазера. Тут на меня выходят из Арзамаса-16. У них установка «Искра». Я им говорю, мол, все, что я сделал для французов – документы, ответы, проектные разработки – передаю вам. Они заверили меня, что будем работать вместе. И… исчезли. Потом появляются вновь – видно, у самих ничего не получилось. В общем, все по-русски – поработай на нас. А я ведь десять лет с французами сотрудничаю. Вижу, как там четко, грамотно и доверительно работают – вот у кого поучиться. Ведь два миллиарда евро проект стоит, но там каждую копеечку берегут, тратят с умом и, главное, с уважением к коллегам… И качественно все делают: площадку в четыре футбольных полях выводят с точностью до одного микрона! Любо смотреть. Представьте: тридцатиметровый шар, в нем 240 дырок – для лучей. Они дом специальный построили, чтобы этот шар сваривать – детали-то на разных предприятиях Франции изготовлялись. А потом эту громаду на то «футбольное поле» установят.

и все лазерные лучи по ней будут бить. Грандиозно!.. Я несколько раз ездил туда, на все это смотрел, работал с коллегами… И вот наши ребята приезжают. Показывают мне снимки. Смотрю: на одном из них пленкой затянута аппаратура. Спрашиваю: зачем пленка-то? А мне говорят, что крыша течет, от воды защищаемся. Честно говоря, сразу сник, пропало желание в таких условиях работать. Понимаю, что планы будут сорваны, в смету не улягутся мои партнеры, будут одни неприятности. Кстати, всю документацию мы передали абсолютно бесплатно!

– Казалось бы, в Арзамасе-16 культура работы должна быть на самом высоком уровне!

– Наверное, там, где оружие, так и есть. Ну, а в остальном – как везде…

Первый свой ускоритель для научных целей я отправил в дружественную тогда ГДР. Двое моих ребят туда ездили. Приехали, рассказывали, что весьма своеобразно там работают: приходят к 11-ти, попьют кофе и домой. А мы ведь так не привыкли.

Смешно, конечно, но поездка в ГДР была в то время для нас прорывом. Открылись мы только в 90-е годы, когда государство нас бросило и приходилось зарабатывать самим. Тут начались поиски партнеров, и мы оказались весьма востребованными. Сегодня мы работаем с американцами, французами, китайцами и многими другими.

– А мне говорили, что вы не хотели работать в этой области, попали в нее случайно?

– Не совсем так. Я из Магнитогорска. В том доме, где мы жили, было много эвакуированных во время войны. А когда они уезжали после Победы, то лишние вещи оставляли нам. И мне досталась необычная зажигалка. В Магнитогорск на переплавку свозили тогда танки, их, конечно, тут же растаскивали по частям. С одного, видно, сняли магнето. Приделали ручку, установили фитиль. Крутанешь ручку, искра пробегает, и фитиль начинает гореть. Эту штуковину мне и подарили. Мы с этой зажигалкой экспериментировали. Отец мой металлург, прокатчик. Он не хотел, чтобы я повторял его судьбу. А в Томске в артиллерийском училище служил его брат, мой дядя. Вот и отправили меня сюда. Пришел в институт. Смотрю: написано «техника высоких напряжений». Вспомнил свою зажигалку, и это определило выбор профессии. После института меня хотели отправить строить высоковольтные линии. Однако я приглянулся Месяцу, он и взял меня к себе.

– Будучи аспирантом, вы получили премию Ленинского комсомола?

– Анатолий Петрович Александров вручал ее… Это было во Дворце пионеров. Александров говорит: «Аспирант? Значит, быть тебе академиком!» Отец был счастлив, что у меня все получалось. Он всю жизнь пускал прокатные станы. После Магнитогорска поехал в Мариуполь, там налаживал производство. Там и помер. Там и похоронен. Сестра живет в Донецке. Мать там похоронена. Рядом с церковью, которая находится рядом с аэропортом. А я съездить теперь туда не могу. Не могу понять, как и что происходит! Это же Украина… Так все там было чисто, светло, хорошо… Нет, не понимаю!

– А здесь изменилось многое?  

– Почти все. Ведь я в институте с самого начала. Хотелось бы больших проектов, дружной совместной работы всех коллективов. Хорошие дела ведь мы можем делать…

– Идет реформа науки. Вы почувствовали ее на себе?

– Ничего хорошего! Пока что кучу бумаг только должны писать, причем никому не нужных…

Беседу вел Владимир Губарев