Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
28 марта 2024
Натальин камень в Капитановой слободе

Натальин камень в Капитановой слободе

Рассказ-расследование известного писателя
Николай Черкашин
03.11.2018
Натальин камень в Капитановой слободе

Черкашин Николай Андреевич родился в 1946 г. в г. Волковыск Гродненской обл. Окончил философский факультет Московского государственного университета и заочную аспирантуру на кафедре истории русской философии. Работал в газетах «Комсомольская правда», «Красная звезда» (специальным корреспондентом), «Гудок», «Российская газета» (обозревателем), в журналах «Наш современник» и «Воин», в интернет-газете «Столетие. Ру». В 1992-1995 годы был главным редактором издательства «Андреевский флаг». Служил на подводных лодках Северного флота. Капитан 1 ранга запаса. Награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных силах СССР» III степени, медалями, общественными наградами. Почетный гражданин ассирийского села Урмия.

За первую книгу очерков «Соль на погонах» был удостоен литературной премии им. Николая Островского и премии Ленинского комсомола. Автор многих книг, киносценариев и пьес. Некоторые из них экранизированы и поставлены на сценах разных театров. Лауреат международной премии «Золотой морской кортик», премии имени Михаила Булгакова, первый лауреат международной премии Всехвального апостола Андрея Первозванного «За веру и верность», лауреат всероссийской литературной премии им. Александра Невского, а также премий ряда московских журналов и газет. Произведения Н. Черкашина издавались за рубежом и переводились на языки народов СНГ.

***

Вот уже шестьдесят с лишним лет из-под ног прохожих несется этот женский вопль: «Мужу-другу...Милый... Когда день настанет ужасный... С тобой...»

— Осторожно, не насту­пай! — Толкнул меня при­ятель, и я испуганно отдер­нул ногу: по бордюрному камню тротуара проступали старинные буквы. Пригля­девшись, я понял, что это во­все не бордюрный камень, а гранитный брус, вытесанный из надгробной плиты и уло­женный в бровку тротуара.

Я оглянулся: вокруг шумела летняя Мо­сква. По Новой Басманной почти вплотную к могильному камню проносились колеса троллейбусов и машин, сновали прохо­жие; не глядя под ноги, они наступали на неистертую полировку гранита, на почти не выщербленные буквы надписи и спе­шили дальше по своим вечным житей­ским делам. Справа маячила спина брон­зового Лермонтова, слева вздымал в небо обескрещенные главы храма Петра и Павла, что в Капитановой слободе, между Красными воротами и Разгуляем. Я пере­писал надпись в блокнот; от нее осталась только левая половина эпитафии, правая была стесана, отчего текст напоминал об­рывок записки, найденной детьми капитана Гранта в бутылке:

...«Нещастн...     

...миръ пра...     

...супругь

...iя Хрис...

...Вселись...

...трудный...

...мужу дру..-

...милый ...

... когда ден...

...настанет...

...ужасный...     

...съ тобой...  

   ...огорчен...»

Но даже из того, что сохранилось, можно было понять, что в красном грани­те застыл еще один плач еще одной русской Ярославны...

Об этом камне я узнал лет двадцать на­зад — с тех пор как мой приятель, Михаил Копытин, остерег меня от невольного ко­щунства. Но за эти строки я сел только вчера, потому что вчера утром, спеша по Новой Басманной, увидел, как некая бабуся, выйдя из храма, прилепила к бордюр­ному камню свечечку, зажгла ее и поло­жила к надписи букетик незабудок. Пере­крестилась и пошла дальше. Так странно было видеть горящую свечу на обочине тротуара... Я догнал старушку, расспро­сил. Рассказала она немного, но и это не­многое замкнуло двадцатилетний круг моих хождений мимо Натальиного камня. Натальиного — так назвала его моя собе­седница.

— Натальин, Натальин, — подтвердила она. — А поставила она его в память мужа Андрея. Фамилии я не знаю. Я почему так помню, потому что я сама Наталья Андре­евна. И маму мою Натальей звали. Мне бабушка этот камень показывала, когда он еще вон там стоял — на погосте наше­го храма Петра и Павла. Иду здесь и вдруг будто кто позвал! Глянула под ноги — батюшки-светы! — Натальин камень из тро­туара торчит. Тут как храм закрыли, плиты с погоста пустили на тротуар и дорогу. Вон видите, сколько их еще. На пол-Бас­манной хватило! А для меня тот камень особый был. Отец мой, Андрей Иванович, в гражданскую без вести погиб, ну а маму, как жену белого офицера, в Соловки от­правили. Там она и сгинула. От обоих ни креста, ни могилки. Меня бабушка вырас­тила. Вот сюда мы с ней и ходили, цветы клали к Наталье и Андрею.

— А кто они такие были?

— Бог их знает... Вы про Ксению Пе­тербургскую слышали? По мужу так уби­валась, что юродивой стала, а потом свя­той. Вот и она вроде нее — Наталья Мос­ковская. Муж у нее в море пропал. Так она, говорят, ездила на те скалы, где ко­рабль его разбился, и камень оттуда при­везла. Очень любила Андрея своего...

Вот и вся беседа... Но корабль-то, ко­рабль! Он во второй раз возникал, и все здесь же, в Капитановой слободе.

Теперь о моем приятеле. Михаил Копытин — личность весьма колоритная и хорошо известная когда-то в кругах бывшего Литературного фонда СССР. Служил он похо­ронным агентом при Литфонде и нес на се­бе бремя всех печальных хлопот после смерти какого-либо московского писателя. И, увы, в силу столь мрачной про­фессии отчаянно пил, тем более что делать ему это приходилось еще и вроде бы как по работе — поминать покойного и на кладби­ще, и дома.

Жил Копытин в сталинской высотке на Красных воротах один-одинешенек, не­смотря на свои сорок пять, в огромной квартире, доставшейся от отца — извест­ного конструктора авиационного оружия, лауреата Сталинской премии. На месте этого здания стоял в незапамятные време­на дом, где родился великий сын Москвы Михаил Юрьевич Лермонтов. Об этом и сейчас еще возвещает мемориальная дос­ка на цоколе кремлеверхого небоскреба. По этой ли, чисто топографической причи­не, по иным ли обстоятельствам, но тезка гениального поэта тоже писал стихи. Правда, не под Лермонтова, а под Петра Ершова, автора бессмертного «Конька-Горбунка». Копытинские поэмы я уносил с собой в преиз­бытке всякий раз после гостевого визита. Автор очень надеялся, что мне удастся опубликовать хотя бы одно четверостишие, и обещал похоронить меня, когда настанет срок, по первому разряду аж на Ваганьков­ском кладбище, где в друзьях у него были все — от директора до землекопов. Но по­скольку муза к Михаилу приходила со дна граненого стакана, стихи, несмотря на от­дельные, явно талантливые строчки, в пе­чать не годились. И только сегодня я, ка­жется, смогу отдать ему крохотную толику давнего долга. Дело в том, что однажды я посоветовал Копытину написать стихи о том бордюрном камне, который он мне по­казал. Я даже оставил ему копию полусби­той надписи. Миша прочитал. И случилось чудо: он перестал пить. Он продержался целый месяц, захваченный идеей написать «Поэму о бордюрном камне». По счастью, и похорон никаких в тот месяц не случилось. Миша рылся в библиотеках, расспрашивал московских старожилов, знатоков истории города, кладбищенских знакомцев, коллег по похоронному цеху...

По­эма обещала быть событием. Время от времени он делил­ся со мной своими открытиями: храм, вокруг которого находился уничтоженный погост,— Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла был заложен на месте де­ревянной церквушки в Капитановой слободе по именно­му царскому указу Петра Великого в 1706 году. Освящен спустя 18 лет. Причем архитектурный рисунок будущего храма был сделан императорской рукой. В 1934 году цер­ковь закрыли, а мраморные плиты погоста пустили на ве­ликую реконструкцию столицы, пытаясь построить свет­лое будущее прямо на отеческих гробах.

Самым непостижимым в копытинских изысканиях бы­ло то, что ему удалось вызнать, будто бы Лермонтов неза­долго до гибели просил руки некой москвички, которая предпочла ему морского офицера. Спустя год после ги­бели поэта на дуэли погиб в море и счастливый избран­ник московской красавицы. Невероятным было то, что жизнь Лермонтова, изученная биогра­фами если не по дням, то по неделям, не сулила никому никаких открытий. Состав­лена целая энциклопедия по лермонтоведению. После Ираклия Андроникова ника­ких загадок в жизни автора «Героя на­шего времени», «Бо­родино» и «Демо­на», кажется, не ос­тавалось. И вдруг какой-то похорон­ный агент лезет со своей апокрифиче­ской версией... Что-то в этом роде я и сказал своему при­ятелю. «Поэма о бордюрном камне» так и не была созда­на. Когда спустя ме­сяц я навестил Копытина, тот носился по своей огромной квартире в горячеч­ном возбуждении, грозил памятнику Лермонтова из ок­на:

— Ты знал! Ты все знал! У, анчар! Пророчище... Это ты все учинил. Отмстил! Ты знал!.. Ты знал!..

Расспрашивать его о чем-либо в силу начавшегося запоя было бесполезно. На столе лежал придавленный пустой бутыл­кой листок. Это была стихотворная рекон­струкция полустесанной эпитафии. Я взял ее с собой, чтобы не пропала в хмельном разгуле автора.

Нещастная, взываю к небесам...

Мир праху твоему

Супруг, отнятый морем.

И я Христа молю: будь там!

Вселись в ковчег его, объятый горем.

В сей трудный час спаси и помоги

Ты мужу-другу в ледяной пустыне.

Мой милый, сердце стынет,

Когда день гибели твоей

Настанет вновь и календарь

Ужасную напомнит дату... Но

Я с тобой пребуду и за гробом.

Так прочитал эту надпись не признан­ный никем поэт, земляк и тезка Лермонто­ва, похоронный агент Литфонда СССР Ми­хаил Копытин.

Я уехал служить на Север, и мы надолго, точнее навсегда, потеряли связь друг с другом. Зеленый змий и похоронному агенту приискал гробовщика. Но корабль! Эта вчерашняя встреча, нечаянное — пере­крестное — подтверждение копытинской версии... Я засел за справочники и энцик­лопедии. Что за кораблекрушение могло произойти спустя год после гибели Лер­монтова? Ответ на свой вопрос я получил неожиданно скоро... Поэт убит в 1841 году. Не составило большого труда перелистать Морские хроники за 1842 год. Самая круп­ная морская катастрофа на русском флоте разразилась в лето того года: парусный ли­нейный корабль «Ингерманланд» с коман­дой и пассажирами на борту, попав в жес­токий шторм, разломился и затонул у бере­гов Норвегии. Ничего более трагичного, чем эта беда, в России тогда не случилось. Значит — «Ингерманланд»...

Я не берусь утверждать, что между гибе­лью «Ингерманланда» и судьбой Лермон­това существует некая связь, но поражает ряд странных совпадений. Например, ко­гда корабль спускали на воду, гроб с телом поэта опускали в тарханскую могилу. И то, что Натальин камень лежит перед входом в храм, где Лермонтов не раз бывал, да еще неподалеку от дома, где он родился...

По странной игре случая именно вблизи Красных ворот, где жил Копытин, где стоит памятник Лермонтову и где лежит в тротуаре Натальин камень, вышла в издательстве «Андреевский флаг» (и имя Андрея невольно помянуто) небольшая книжица, приуроченная к 150-летней годовщине гибели «Ингерманланда». Моряк-писатель Вла­димир Шигин взволнованно рассказал о забытой драме. Суть дела такова: в июле 1842 года линейный корабль, только что спущенный на воду в Архангельске, отправился в свой первый рейс вокруг Скандинавии в Кронштадт. На его борту находились жены и семьи моряков, которые с оказией надеялись попасть в невскую столицу. Коман­довал 74-пушечным линейным кораблем капитан 1 ранга Павел Трескин. Вместе с ним была его жена Марья Давыдовна, а также жены других офицеров и корабельного боцмана Завьялова.

Из корабельных офицеров «Ингерманланда» я искал тех, кто носил имя Андрей. На какой-то странице мель­кнуло: Андрей Истомин, капитан-лейтенант, старший офицер корабля. Других не было. Может, остался в числе живых? Нет, погиб. Читаю: «На шканцах переброску матросов, пассажиров и офицеров на ют осуществляли ' трое: старший офицер корабля Андрей Истомин, штаб-лекарь Александр Сакович и корабельный батюшка отец Василий... Когда же на их пути сорвало с креплений барказ и понесло прямо на отважных людей, капитан-лейтенант Истомин не растерялся. В какую-то последнюю до­лю секунды он все же сумел оттолкнуть в сторону доктоpa и священника. Сам отскочить не успел... Тяжелый барказ с размаху вдавил капитан-лейтенанта во вздыблен­ный палубный настил. Смерть старшего офицера была мгновенной...»

На любой катастрофе лежит печать Божиего промыс­ла. Разгадывать ее знаки — безнадежное дело. Вот и в ко­раблекрушении «Ингерманланда» проявилась непости­жимая алгебра роковых обстоятельств и счастливых слу­чайностей. Пять раз смывала штормовая волна с гибну­щего корабля жену командира Марью Давыдовну, и вся­кий раз ей удавалось как-то зацепиться, вскарабкаться на обломки судна. Мужа — капитана 1 ранга Трескина — унесло в бушующее море на полузатопленном барказе. И все же супруги остались живы и через несколько дней радостно обнялись в прибрежном норвежском городке.

Судьба. Или как говорил лермон­товский герой — кисмет. Капитан-лей­тенанту Истомину выпала черная мет­ка.

Так, значит, Истомин? По нему зво­нили колокола в Капитановой слобо­де, по нему рыдала невеста Наталья? Других кораблекрушений в 1842 году в России не было. Других Андреев на «Ингерманланде» не служило.

Истомин — имя громкое. Контр-адми­рал Владимир Истомин обессмертил себя на севастопольских редутах, там и погре­бен — в подклете главного собора Сева­стополя. В Москве живет его потомок—ин­женер Олег Игоревич Филимонов. Разы­скиваю, знакомлюсь, спрашиваю — не род­ственник ли Андрей Истомин знаменитому адмиралу?

— Брат его родной, — отвечает. — Пять братьев Истоминых было, пятеро моряков: Андрей, Владимир, Александр, Павел и Кон­стантин. Лишь один умер своей смертью: участник Наваринского сражения Павел Иванович Истомин стал впоследствии пол­ным адмиралом, членом Адмиралтейств-совета и почил в Бозе в Санкт-Петербурге

Было ли тело Андрея найдено в море и доставлено в Москву? Ни потомок именитого рода, ни автор книги «Ингерманланд» ответить мне не смогли. Скорее всего, камень из красного норвежского гранита его вдова поставила на месте символической могилы, под сте­нами храма Петра и Павла. Я обошел их по кругу. В церкви вовсю шли реставрацион­ные работы. Землю на бывшем погосте строители перекопали весьма основатель­но. То тут, то там желтели полуистлевшие косточки. Местный священник собрал их сколько смог в ковчежек и поставил в верх­нем храме под иконами с поминальной свечой.

Во взрыхленной земле я увидел некий круглый предмет, поднял, оббил землю. То была керамическая трубка-люлька, какие курили моряки в середине прошлого века. На то она и Капитанова слобода...

Я показал храмовой служительнице мо­гильный камень в тротуаре.

— Господи, — горестно изумилась она, — сколько тут ходила, ни разу не замечала! Ой, я батюшке скажу, мы его в погост пере­несем...

А может, оставить все как есть. Пусть ле­жит Натальин камень на виду у всех, как па­мятник верному женскому сердцу и как свидетель вандализма 30-х годов. Только бы легкой оградкой его обнести, чтоб не затоптали...

Мы стояли у Натальиного камня, поста­вив на него купленную в храме свечу.

Словно обломки затонувшего корабля всплывали в памяти строчки разных сти­хов:

«О, вопль женщин всех времен...»

«С любимыми не расставайтесь... »

«Белеет парус одинокий... »

«Мой милый, сердце стынет...»

В мире немало памятников влюбленным сердцам. В Италии увековечены в мраморе Ромео и Джульетта. Тиль Уленшпигель с подругой отлит в бронзе на одном из брюс­сельских скверов. Но этот московский ка­мень лучший из всех них. Какой силой об­ладала любовь этой женщины, что даже уничтоженный, повергнутый в прах могиль­ный камень заставила перевернуться и кричать о ней из-под ног прохожих.

Специально для «Столетия»


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..