Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
29 марта 2024
А я иду на праведное поле…

А я иду на праведное поле…

Интерес к творчеству замечательного русского поэта растёт
Вячеслав Богданов
23.11.2020
А я иду на праведное поле…

Вячеслав Алексеевич Богданов (1937-1975) входит в золотой круг русских поэтов, тех, кто к великому сожалению, рано и трагически распрощался с жизнью. Это круг Николая Рубцова, Бориса Примерова, Дмитрия Блынского, Николая Анциферова, Анатолия Передреева... Раздолье полей, запах трав, дыхание природы, светлый образ сельского и заводского труженика — все это отражено в лирических стихах Вяч. Богданова. В последние годы интерес к его творчеству растет.

На родине поэта, на Тамбовщине, его именем названа центральная районная библиотека, улица, двадцать лет действует музей, установлен памятник, ежегодно присуждается литературная премия его имени «Светунец», ежегодно проводятся Богдановские чтения.

На второй малой родине, в Челябинске, действует областной поэтический клуб имени Вяч. Богданова «Светунец», проводятся поэтические фестивали, чтения, посвященные поэту.В 2019 году на доме, где он жил, была установлена мемориальная доска.

Имя поэта вошло в энциклопедии Тамбовской, Липецкой и Челябинской областей, в антологию «Писатели, поэты и драматурги XX века».


Неповторимость

Я молодость, как буйного коня,
Все гнал,
Все гнал по кручам
И долинам.
И не вгляделся на пути недлинном
В ночную мглу,
В простор зеленый дня.
Мы в молодости временем щедры.
Бросал я дни налево и направо.
Безумно жег высокие костры,
Беспечно падал в луговые травы.
Судить себя за это не берусь.
Всему свой час,
Всему земные сроки…
И счастлив я,
Что под звездой высокой
Она всегда неповторима – Русь!
И день ко дню склоняет время плотно,
И удаляет молодость мою.
Где раньше я промчался мимолетно,
Теперь в большом раздумии стою.
Из мглы ночной продвинулись ко мне
Высокой тайной вековые сосны
В игольчатой сквозистой тишине
Ушедшие кольнули в сердце вёсны.
И увели в простор зеленый дня,
Где даль встает дымами и стогами…
Земля качнулась тихо под ногами
И понесла – усталая – меня.
К раздумиям о буйствах тишины,
О тишине кипенья грозового…
А для чего мы в мире рождены
И для чего родятся люди снова?
Им снова жить бездумно до поры
И дни бросать налево и направо…
И разжигать высокие костры,
Беспечно падать в луговые травы…
И к ним придут раздумья – жизни груз,
Всему свой час,
Всему земные сроки…
И скажут вновь,
Что под звездой высокой –
Она всегда неповторима – Русь!

1974


Светунец

Ходят ветры вечерние кротко.
Гнутся травы от росных колец…
Новый месяц обрамился четко,
— Наполняйся огнем, светунец!
Восходя из росистой низины,
Из простора лугов и полей,
Зачерпни свет серебряно-синий
И обратно на землю пролей!
И замечутся тени в тревоге,
Ослепленные острым огнем,
И никто не собьется с дороги
В неподкупном свеченье твоем.


Слово

Каждый день идут дожди сурово.
Заслезились думы и глаза.
Залегло несказанное слово,
Где с землей сомкнулись небеса.
Слово,
Слово — дальняя жар-птица!..
На каком искать его пути?
И с небес к нему не опуститься,
По земле к нему не подойти...
Погляжу во все концы без страха
И спрошу,
Как самый давний друг:
— Подскажи,
Ты слышишь, славный пахарь,
Подскажи, известный металлург?!
Перед правдой — дело не уроним!
Добывая слово,
Словно честь...
Чтоб его,
Как яблоко в ладони,
В час усталый людям преподнесть.


Памяти поэта

И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Сергей Есенин

Улеглась в гостинице гульба,
Желтый мрак качался в коридоре.
Как смогла ты,
Подлая труба,
Удержать такое наше горе?!
Не вино сдавило вдруг виски,
Не метель,
Что выла, словно сука, —
Это пальцы подлостей людских
Прямо к горлу подступили туго.
Спал подлец,
Напившись в кабаке,
Над поэтом зло набалагурясь…
Смертный миг…
Лед треснул на Оке…
Только мать на всей Руси проснулась…
Что же ей почудилось тогда?
Может быть,
Взаправду увидала,
Как с небес
Горючая звезда
На крыльцо морозное упала.
И зажгла зарю в селе звезда.
Мать у русской печки суетилась.
По снегам глубоким,
Как беда,
Весть на санках к дому подкатилась.
Рухнул месяц с голубых высот.
И березы
В дымной круговерти,
Словно петлю,
Рвали горизонт
И стонали голосом бесмертья.

1969


Озеро

Откипело озеро степное,
Синевой пронизано насквозь,
В берега,
Оплавленные зноем,
Присмирев на время,
Улеглось.
Что его негаданно
взъярило?
Не бывает бури
без причин!
И какая
Зоревая сила
Вырывала камни из глубин?
Озеро бунтует
не впервые,
Раздвигая берега,
Как тьму.
Назвенели воды дождевые
Про свободу-волюшку ему…
Потому металось так мятежно!
Может быть,
Поднявшись на дыбы,
Океан увидело безбрежный
Из своей
Кольцованной судьбы!
Но ему
Из берегов разбитых
В океан прорваться не дано!
И крутые камни,
Как обиду,
Засосало илистое дно.

1970


На Бородинском поле

Недаром помнит вся Россия
про день Бородина!
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ

По жгучим волнам ветра и зари
Былого эхо возвратилось с болью.
И в небе соколом парит,
А я иду на праведное поле.
Здесь предок поле сердцем распахал
И кровью полил,
Ожидая всходы…
За все потери, Русь,
Твои невзгоды –
Высокий дуб ветвями замахал.
И как стрела пронзает тишина,
И звезды взвились,
Словно стук копытный…
Но мне не битва смертная страшна, -
Ведь тишина – страшнее битвы!..
Здесь славой русской ветер напоен,
Он входит в грудь.
И пахнет вечность – лесом…
Не страшен, Русь, тебе Наполеон,
Страшней они – заезжие Дантесы!..
…Ушла заря.
И сполз туман с холмов,
И дуб обнял соседские березы.
И мужики так звонко у домов
По всей округе отбивают косы!..

1974


Во Владимире

С. Никитину

Здесь Русь моя на все четыре стороны
В зеленой вьюге
Вешнего огня.
Зубчатыми лобастыми соборами
Устало смотрит древность на меня.
Пусть опустели башни колокольные,
И ржавь легла от вековых ветров.
Но слышу я – идут на битву воины
Под перезвон седых колоколов.
Лежат равнины,
Росами омытые,
И Русь моя огнем озарена.
Дрожит земля под конскими копытами,
И на крестах распята тишина.
Я слышу гром
И стон за перелесками,
А у Кремля
Рыдающий народ.
О, дайте мне
Доспехи князя Невского
И верный ключ
От Золотых ворот…

1966


Отгуляет зима по Уралу

Отгуляет зима по Уралу,
Даль разбудят ручьи ото сна.
И опять
Как ни в чем не бывало
Заторопится в гости весна.
Заторопится дождиком,
Громом,
Майским лугом взойдет надо мной…
И под парусом белым
черемух
Поведет стороною родной.
Поведет по равнинам,
Озерам,
Тишиной приласкает в краю,
Где о наши
Скуластые горы
Точит молния
Саблю свою.
Там рога запрокинули лоси,
Шаг далеко заслыша чужой…
По озерам
Прошедшая осень
Карасиной рябит чешуей…
Там,
Тревожа окрестные села,
Зазывает огнями завод.
И в чащобах,
Как мудрый геолог,
Ищет клады уральские крот.
Тянут ветры сквозные из леса
Запах липы в озерную синь.
Здравствуй, край
Красоты и железа –
Молчаливая гордость Руси!

1968


Стог

- А какой тебе годик?

- Шестой миновал.

   Н.А.Некрасов

Тяжелый год. Нетопленная печь.
Глухая ночь,
А в доме – ни полена.
Над стогом месяц высится,
Как меч,
Крадусь в степи,
Как будто бы из плена.
Огонь в избе объездчика потух…
И не страшны мне ни погост,
Ни волки…
Лишь скрип салазок напрягает слух,
Торчит стерня,
Острее, чем иголки…
Я стогу в бок вогнал железный крюк,
Обучен рано ремеслу такому…
Но только стог упрям, как жадный друг,
Мне по клочочку выдавал солому.
И дергал я солому сколько мог,
Искал места, где легче подступиться.
Вгонял я крюк.
И, оседая, стог
Стонал в ночи, как раненая птица.
И я, мальчишка десяти годов,
По-взрослому,
Совсем не без опаски,
Между чужих запутанных следов
Тянул домой с соломою салазки.
Такая даль искрилась впереди!
Такие звезды крупные сияли!
Хотелось всю деревню разбудить,
Но брел тайком,
Чтоб люди не видали…
Я отдохнуть присел на бугорке, —
Спасителем от всех морозных бедствий
Колхозный стог виднелся вдалеке,
Раздерганный кругом,
Как наше детство.
Я это все запомнил и сберег.
И сердце оттого не каменеет…
И душу мне,
Как тот колхозный стог,
Никто вовек раздергать не сумеет!..

1972


Конь

Мой добрый конь,
Не порти борозды,
Тяни свою,
Как подобает,
Соху.
Ты потрудись,
Я дам тебе обсохнуть,
Поставлю корм
И принесу воды.
Ты привыкай к седелке,
Хомуту…
Тебе в раздольях
Травяного луга
Не снилась,
Вижу,
Тяжкая подпруга
И удила холодные
Во рту.
А видел я,
Когда луга свежи,
Когда зарей распахнута долина,
Когда ты, шею выгнув лебедино,
Скакал навстречу верстам
Для души.
И, доскакав до зыбкого пруда,
О берег бил неистово копытцем,
Но, сунув морду в гриву кобылицы,
Ты был смиренен в час такой
Всегда…
Теперь в упряжке рвешься на дыбы
И мечешься,
Как будто от удушья,
Но две оглобли,
Как конвойных ружья,
Стоят на страже
У твоей судьбы…
Угомонись,
Неугомонный конь!
Артачиться,
Как видишь,
Бесполезно.
Удил вовек не перегрызть
железных
И не порвать
Жестокую супонь…
Ты с хомутом смиришься
Навсегда.
Но только вот
До боли будет сниться
Весенний луг,
Гнедая кобылица
И ты,
Летящий к берегу пруда…


Древняя степь

Лежит земля, обжитая веками.
И на закат, темнеющий вдали,
Идут в степи седыми стариками
Нагруженные синью ковыли.
Так шли они и двести лет, и триста…
И добрели до нынешнего дня.
В который раз волною серебристой
Они ложатся под ноги коня!
И степь хранит их твердо—целиною,
Хоть жмется к ней весною борозда…
Из века в век — в луга и к водопою
Ведет она — звенящая — стада!
Мне изначальный путь ее неведом,
Но знаю я одно наверняка —
Вот в эту степь пришел мой русый предок,
С косой в руке, с правами бедняка.
Он снял армяк и бросил, словно горе,
И выпустил на пастбище коров.
Еще тепла земля на косогоре
От ног босых и от ночных костров…
Пронизанный и солнцем и ветрами,
Он шел по росам к речке выбрать сеть.
И голосом зари и разнотравья
В крови свободу пробуждала степь!
Дождем умыт и пятерней причёсан,
Гася утрами на судьбину злость,
Так отбивал он говорливо косу,
Что барину ночами не спалось…
…Вновь ковыли меня уводят в древность,
Гулки шаги по вечной целине…
Целует степь вечерняя деревня
Коровьими губами в тишине…

1970


На реке

Закат стекал лениво с жёлтых крыш,
И горизонт сужался постепенно.
В реку входил, сгорбатившись, камыш,
Ему любые глуби — по колено.
Среди реки я отпустил весло,
Отдав себя душе на попеченье…
Меня в былое с лодкою несло
Упругое и чистое теченье.
Несло к любви, разлуке, торжеству…
Что надо мной всходили, словно звёзды, —
Всем, чем сегодня тайно я живу,
О чём всерьёз задумался так поздно…
Я опустил ладони в быстрину,
Вода меж пальцев шустрая, как рыба.
И вот в селе — калитка с острым скрипом
Разрезала ночную тишину.
От фонарей струился свет большой
И до ладов баяна прикасался…
И чей-то голос дальний и чужой
Таким родным и близким показался.
Камыш, и тот, заслушавшись, притих.
Звала меня таинственная сила,
Но песня глуше, глуше каждый миг,
Как молодость, всё дальше уходила.
И чувство вдруг года переросло.
Поддался вновь былому увлеченью.
Напрасно я хватался за весло,
Стремился плыть наперекор теченью…

1974


***

Виктор Сошин

О моем брате

Мне доводилось часто слышать от него, что он великий русский поэт. Это было не бахвальство, не заносчивость, это было душевное стремление к вершине поэзии, это была здоровая зависть к таланту великих, к тем, перед кем он преклонялся: М. Лермонтову, А. Блоку, С. Есенину. К тому же он был, бесспорно, талантлив.

Об этом высказывались известные русские поэты: Вас. Федоров, В. Боков, Мих. Львов, Н. Тряпкин, Вал. Сорокин и другие.

Некоторые вправе задать вопрос: почему же он в трид­цать семь лет не стал очень большим поэтом? Он бы им стал, получив своевременно образование и нужные знания.Тяжелые военные годы, потеря отца на фронте, неболь­шие материнские трудодни, наличие в деревне Васильевка только начальной школы не дали возможность ни ему, ни его брату и сестре получить нужные знания.

Богданов1.jpgНо уже в те годы у него проявлялась тяга к поэзии. Его мать, Пелагея Михайловна, рассказывала мне, что он, сидя на русской печке, при керосиновой лампе, сочинял свои первые стихи, некоторые отправлял в газету. В деревне пели его частушки.

Стремление к познаниям, пробуждающаяся поэзия, ран­няя самостоятельность, большое желание увидеть окружаю­щий мир во всех его красках вынудили Вячеслава оставить родные поля и вступить «под железное пламя Урала».

В неполные шестнадцать уехал Вячеслав на границу Ев­ропы и Азии познавать жизнь. Здесь он приобрел рабочую сноровку, рабочую спецовку, рабочую закалку.

Труд и только труд позволил ему стать профессиональ­ным рабочим-металлургом, а затем профессиональным по­этом.

Без отрыва от производства Вячеслав заканчивает ус­пешно школу рабочей молодежи, одновременно посещает занятия литературного объединения. Тяга к знаниям, упор­ный труд к достижению поставленной цели позволили Вя­чеславу подняться на вершину уральской поэзии. Он стал достойным преемником наследия уральских поэтов: Б. Ручьева, Л. Татьяничевой, М. Львова.

Вячеслав не успокаивался на достигнутом, он был в по­стоянном движении. Его стих креп из года в год, от сборни­ка к сборнику. А главное, он уже в то время нашел стержне­вую тему своего творчества: «Земную славу хлеборобов // Роднить со славой заводчан!»

Названия сборников стихов: «Звон колосьев», «Голубой костер», «Гость полей», «Звено», «Перезвон» са­ми говорят о главной теме поэта.

Вячеслав стремится соединить в себе, в эмоциональной жизни героя поля и цехи, гул и тишину, пытается сомкнуть н каком-то едином ряду и земляков-сельчан, и друзей по це­ху.

А мы спешим,
А мы уже сошлись!
И кажутся все дали голубыми...
И я –
Звено единства между ними.
(Поэма «Звено»)

Вячеслав как-то в беседе со мной говорил, что ему не хватает глубоких знаний в области литературы, философии, политэкономии и других общественных науках. Он горел жаждой знаний, они ему были необходимы для совер­шенствования и развития своего творчества.

Уже будучи членом Союза писателей СССР, выпустив три поэтических сборника, Вячеслав поступает на Высшие литературные курсы при Литинституте им. Горького.

За годы учебы в Москве Вячеслав стал в полном смысле слова другим. Чувствовался его стремительный творче­ский рост. В это время им написано много сильных стихов, которые печатались в журналах «Москва», «Молодая гвар­дия», «Огонек», в газетах «Правда», «Литературная Россия», издана книга в издательстве «Советский писатель».

О Вячеславе заговорили критики и крупные поэты: Г. Маршалов, О. Поскребышев, М. Львов, Вас. Федоров, Е. Исаев, А. Межиров и другие.

Чувствовалось – он набирает зрелость, уверенно идет к вершине своей поэзии.

Мне было особенно это приятно, поскольку я истинный любитель его поэзии. Я следил за каждым его стихотворением, радовался его выступлениям в печати, в аудиториях и среди то­варищей.

Частое общение с ним помогли мне найти ключ к пони­манию поэзии.

При встречах Вячеслав всегда любил читать новые сти­хи, позволял мне высказываться о них честно. Правда, кри­тику воспринимал болезненно. В то же время с большим удовольствием по моей просьбе рассказывал о природе ка­кого-либо стихотворения, о том, как в целом формируется произведение.

Мне посчастливилось часто встречаться с Вячеславом в тот период, быть в кругу его друзей, слушать его выступле­ния.

Как-то однажды мы с Вячеславом были в гостях у ведущего критика Вадима Кожинова. После прослушивания стихов «Дом», «Родимый дом» и других Кожинов заметил, что у него дома находится настоящий русский поэт. Отрад­но было это слышать, особенно в присутствии других мос­ковских поэтов.

Вячеслав, или просто Слава, как называли его мы, родст­венники, был очень общителен, прост в обращении, знал це­ну товарищества и дружбы.

У него был настоящий друг, с которым прошли его годы юности, возмужания, становления, – это ныне известный русский поэт Валентин Сорокин.

Два друга. Два поэта. Валентин Сорокин и Вячеслав Бог­данов. Люди схожей судьбы: обоих вырастил Челябинский металлургический завод, обоим рабочий класс дал поэтиче­ские крылья.

Я был свидетелем их встреч и бесед, обсуждений, взаим­ных требований к настоящей поэзии. Они критически отно­сились друг к другу, при необходимости высказывались от­крыто, обращая внимание на слабые стороны отдельных стихов. Они помогали друг другу расти, набирать силу в по­эзии.

После завершения учебы Вячеслав возвратился на Урал, где возглавил литературное объединение «Металлург», стал членом редколлегии журнала «Урал».

«Его стихи стремительно набирали высоту. Особенно – после учебы в Москве на Высших литературных курсах. Ка­залось, появился новый Богданов: чуточку злой, иронично настроенный к самому себе...», – говорил Валентин Сорокин.

Вячеслав, вобрав в себя необходимые знания, расширив кругозор, сформировался как профессиональный поэт.

На протяжении своего творчества он постоянно поддер­живал связь с малой родиной – Тамбовским краем, с дерев­ней Васильевкой. Ежегодно он проводил среди земляков, среди тамбовских полей свои творческие отпуска. Здесь у него рождались стихи, поэмы. Многие его хорошо знали: он был частым гостем редакции мордовской районной газеты «Новая жизнь», не часто, но выступал в районном доме культуры, Оборонинской средней школе, в клубе деревни Васильевка, на токах и просто среди друзей и знакомых. Обычно приезжал на все лето. Сама деревня Васильевка ни­чем не примечательна, расположена на границе Тамбовской и Липецкой областей. Клуб находится на территории Ли­пецкой области, а школа (сейчас ее нет) и погост в Тамбов­ской.

Деревня окружена полями и прудами с пескарями.

Во время одного из приездов, до ухода в армию, он влю­бился в красивую черноволосую Томку. Женился и увез ее в Челябинск. Сама она родом из деревни Васильевка, но ро­дители к тому времени жили в г. Ростове-на-Дону. У него есть строки: «...И в свою двадцатую весну я такую девушку сосватал в городе Ростове-на-Дону».

Привез ее в небольшую коммунальную квартиру из од­ной комнаты, но прожили они там недолго. Не выдержала Томка необустроенный быт, а, может быть, не поняла душу поэта. Кто знает. Слава любил Тамару, рассчитался и уехал с ней к теще в Ростов-на-Дону, устроился сварщиком на заво­де.

Но от Урала и друзей оторваться было ох как тяжело, и он возвращается один обратно в Челябинск... Знаю, что звал жену с собой, но, увы. Значит, не судьба. Прожили они вме­сте два года.

Возможно, по-другому сложилась бы у него жизнь, да и творчество, если бы Тамара была с ним рядом. У него есть строчки:

До свиданья, Томка, –
Незабудка Томка.
Кто же наше счастье,
Дорогая, скомкал?

Да, все было бы по-другому. Были бы дети, а они были бы обязательно. Слава очень хотел своих детей иметь.

Тамара прервала беременность в связи с разводом... Тра­гедия... Спустя много лег он вновь встретился с Тамарой, она также была в отпуске в деревне Васильевка. Слава в то время был еще не женат. Была у него мысль восстановить семейную жизнь. Но после нескольких вечеров, проведен­ных вместе, он пришел к выводу, что ничего не получится. Все ушло в прошлое, как говорится, перегорело. И больше они не встречались.

Затем он встретил в Челябинске Женю, полюбил ее и же­нился. В этот период он написал целый цикл стихов о люб­ви. Счастлив ли был он или нет? Не знаю, не мне судить. Прожили они вместе более восьми лет. Детей от второго брака у него также не было. По этому поводу в поэме «Рож­дение» он сказал:

Ребенок – груз в семье не лишний.
Покоем нежитесь пока...
Но глух покой без ребятишек,
Что колокол
Без языка…

Два года учебы на Высших литературных курсах в Моск­ве они были вместе с Женей. Жили у ее сестры в Сокольни­ках, в старом деревянном доме с садом. Он говорил, что по­жил достаточно в общежитии, хотелось обустроенного быта, да и рядом с Женей.

на гл..jpg

Вообще Слава любил порядок, чистоту. Ходил всегда оп­рятным, выглаженным, всегда, как говорится, при галстуке. Любил белые сорочки и черный костюм. Быт у него был, как и у многих, скромный. Вначале общежитие, а затем коммуналка, где и жена, и мать, приехавшая из деревни.

И лишь после возвращения с учебы ему выделили трех­комнатную квартиру. Он так мечтал о своем рабочем каби­нете. И поработал он в нем всего лишь три года. За это вре­мя Слава много написал прекрасных стихов: «Победа», «Ночью», «Деревушка», «Подсолнух» и ряд других. Новые стихи он сразу же стремился донести до близких друзей, с горячим задором читал их.

С любовью декламировал стихи Есенина, знал много наизусть. Вообще его отличительная черта: читал стихи по памяти, как говорят, без бумажки. Его разговорную речь сопровождали постоянные шутки, каламбуры.

К примеру, обращаясь с большой теплотой к своей мате­ри, он в шутку говорил: «Не грусти, Полина, – у тебя два сына», или интимное: «Не грусти, моязалетка, никуда не де­немся. Пройдет год, пройдет два – все равно сустренемся». И таких каламбуров было очень много, только, жаль, они нигде не записаны. Кто же думал...

Да, этого никто не ожидал. На тридцать восьмом году жизни Вячеслав Богданов скоропостижно скончался. Это произошло в Москве, в общежитии Литературного институ­та. За два дня до этого, еще будучи в Челябинске, я с ним долго разговаривал по телефону о жизни, о поэзии. Догово­рились встретиться в Москве, после чего он собирался пое­хать в Тамбов, где должны состояться выступления с уча­стием местных поэтов: Майи Румянцевой, Ивана Кучина, Семена Милосердова, а затем встретиться с малой роди­ной – деревней Васильевкой. Он говорил: «Бывает так необ­ходимо, – ветрами родины вздохнуть». Ехал с отчетом пе­ред земляками. Сказать «спасибо» своей малой родине:

Ты сумела мне судьбу пророчить.
Я в свои шестнадцать полных лет
Был тобою послан в край рабочий,
И теперь представлен как поэт!

А было чем отчитаться перед земляками.

Насколько я знаю и разбираюсь в поэзии, так проникновенно, с такой нежной любовью про тамбовские просторы, про деревен­скую жизнь из местных тамбовских поэтов еще никто не на­писал.

Но судьба распорядилась иначе... Он умер с билетом в кармане на тамбовский поезд. В расцвете творческих сил...

Жаль, очень жаль.

Почему он так рано ушел из жизни? Вопрос очень слож­ный и неоднозначный. И я хотел бы осветить некоторые мо­менты. Официально причиной смерти называют сердечную недостаточность. Друзья говорят, что его отравили. Некото­рые утверждают, что он умер от водки. Где же правда? Ее сейчас установить трудно. Времени прошло много. Свидете­лей уже нет в живых. Теперь можно только размышлять.

Проще всего, конечно, сказать: умер от водки. Я не при­держиваюсь этой точки зрения. Почему? Во-первых, уж слишком часто поэты умирают от водки! Наверное, кому-то надо, чтобы бытовало такое мнение.

Славу я знал очень хорошо, всю свою сознательную жизнь. Он был для меня по духу самым близким из братьев.

Выпивать он выпивал, да и многие выпивают. Я и сам выпиваю неплохо, но это не значит, что все должны быть алкоголиками и все должны умереть от водки. Кстати, перед учебой на ВЛК он два года не пил вообще. За этот период он очень много написал, выпустил большой сборник «Пере­звон».

Поступив на ВЛК, вновь начал выпивать. Однажды я увидел его за бильярдом в ЦДЛ (он очень любил ЦДЛ), иг­рал с Сергеем Орловым и Николаем Глазковым. Я понял, что Слава навеселе. Говорю ему: что же ты выпил, как хоро­шо, когда ты не пьешь. А он в ответ: «Если я еще год не буду выпивать, то с ума сойду. Так тяжело внутри. Так тяжело на душе». Вот где трагизм, вот где причина!

Значит, много было вопросов в жизни, в обществе, кото­рые будоражили душу.

…Перед роковым утром 11 июля 1975 года вечер он провел с писателем из Самары Олегом Осадчим (тоже уже ушед­шим от нас) в ЦДЛе. Олег мне говорил, что Слава весь вечер пил только пиво. Был очень весел, к ним подходили другие поэты, Слава подсаживался к другим столикам. Ночевать уехали к Олегу в общежитие Литературного института. Он был в хорошем настроении.

Слава до 12 ночи на вахте дежурным читал стихи, рассказывал анекдоты, сыпал каламбурами. Затем Олег позвонил жене – Евгении – и сказал, что со Славой плохо.

Женя по каким-то мотивам решила не ехать из Сокольников в общежитие. Почему не вызвал Олег «скорую помощь»? Наверное, не думал о плохом исходе...

Утром в 7 часов Олег проснулся и увидел, что Слава уже мертв. Слава лежал с кровяным выделением изо рта.

Проведя обследование трупа, врач, выйдя на улицу, заку­рил и, не обращая на нас, близких, внимания – да он и не знал нас, – с резкой нервозностью сказал: «Отравили парня, сволочи...»

Кто отравил, чем отравили? Осталось все это загадкой.

Почему не проводилась судмедэкспертиза, почему не было заведено расследование? Не знаю. Я был в тяжелом ду­шевном состоянии, и меня этот вопрос на тот момент не интересовал.

Во время подготовки похорон от Союза писателей СССР приезжал известный поэт Евгений Долматовский. Ему ска­зали, что Слава отравлен. Но он посоветовал не ворошить эту тему, что Славу уже не вернешь и что надо сейчас похо­ронить его нормально. На этом все и закончилось.

Был июль 1975 года, стояла жара. Поступило предложе­ние похоронить Славу в Москве. Урал сказал: «Нет, он наш и будет похоронен в Челябинске». По­мню, секретарь Челябинского обкома партии Петр Шарков, друзья Славы настояли на этом решении.

И вот мы, родственники, Геннадий Суздалев, Олег Осадчий и другие поэты повезли Славу на Ту-154 на его родной Урал. Олег все время подходил ко мне и говорил: «Знаешь, такое ощущение, что все ваши родственники, в том числе и Женя, считают меня виновным в гибели Славы».

Я ему ответил: «Не переживай, это не так».

Он действительно был очень приличным человеком и хорошим прозаиком.

Нас встретили в аэропорту друзья Славы А. Куницын, И. Картополов, Н. Валяев и другие члены литературного объединения.

Поэты-друзья сказали, что Слава будет последнюю ночь находиться во Дворце метал­лургов, там, где он проводил занятия литературного объеди­нения. Так и сделали, и друзья его не уходили от него всю ночь.

После похорон друзья – поэты и прозаики – выступили на литературном вечере в городском парке культуры и отды­ха. Читали стихи, рассказывали о Славе. Слава был с ними вместе, как и всегда.

Отравлен ли, умер ли от сердца – те­перь это уже не имеет большого значения. Главное, можно сказать, что смерть его была вызвана трагедией русского на­рода, и наступила она от его боли за светлую Россию, землю нашу.

Сколько у него было задумок... Он делился со мной, что приступил к поэме про сталеваров, готовил себя к крупной поэме про Красную площадь, где должен был увязать ее ис­торию с историей России, показав мужество и героизм рус­ского народа в годы Гражданской и Великой Отечественной войн. Говорил, что скоро выйдет подборка стихов в журнале «Огонек» (она вышла спустя 10 дней после его смерти).

Были у него задумки переехать жить и работать в Моск­ву, требовалось высокое поэтическое общение.

«Если бы дала судьба Вячеславу Богданову пожить еще десять-пятнадцать лет, он стал бы, несомненно, очень крупным поэтом», – сказал его друг – поэт Валентин Соро­кин. Очень крупным не успел стать, но стал ярким певцом Урала и земли русской.

Его поэзия живет. Творчество Вячеслава Богданова про­должает жить среди нас. Он в наследство оставил нам десять поэтических сборников, множество проникновенных стихов о родине, любви, труде и природе.

Урал, край, который им воспет в стихах, помнит о нем: стихи его часто печатаются в сборниках, в газетах, издано в последние годы три книги стихов, литературный клуб в Че­лябинске назван именем его книги «Светунец», друзья его – писатели, поэты – в память о нем посвящают ему книги, стихи.

Уральский поэт Иван Картополов сказал о нем:

Его никто не видел грустным:
Ни город наш, ни коксохим.
Озёрноглазым, темно-русым,
Таким он помнится, таким. 

Мечта ничем неистребима,
Как труд монтажный ни тяжел.
С высот железных коксохима
В литературу он вошел. 

Не зная грани дня и ночи,
Усталых не смыкая глаз,
Он доказал, что класс рабочий
Повсюду работящий класс.

Малая родина, тамбовские поля, также помнят его. Часто печатаются его стихи в районной и областной газете, в шко­лах и библиотеках проводятся литературные вечера, посвя­щенные его творчеству.

4.jpg

Жители края любят и помнят его стихи. Они их задевали за живое. В этом я убеждался неоднократно, встречаясь с его земляками. А если его помнят на Урале и в Тамбовском крае – значит, его поэзия нужна людям, помогает им жить правильно. Значит, пришло время увековечить память о са­мобытном русском поэте Вячеславе Богданове на его роди­не – Тамбовщине и на его озёрном Урале. Не потребуется больших затрат на присвоение школе, библиотеке, улице имени поэта Вячеслава Богданова. От этого мы станем не беднее, а богаче духовно, мы не отдадим забвению своих та­лантливых самородков.

Когда народ забывает своих поэтов – этот народ стано­вится одиноким. Живые русские поэты, предавая забвению память о своих друзьях-поэтах, становятся еще более оди­нокими, чем свой русский народ.

Поэзия Вячеслава Богданова выдержала испытание вре­менем. И он заслуженно должен и дальше самобытно и ярко звучать в органной музыке стиха русской поэзии в XX–XXI веках.


Специально для «Столетия»


Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..