Вечно мятущийся Джек Лондон

«Принимайте меня таким: неожиданным гостем на короткий миг вашей жизни, перелетной птицей, пахнувшей солеными ветрами – грубой и неуклюжей птицей, привыкшей к широким просторам и огромным пространствам, и неприспособленной к уютному и упорядоченному существованию. Гостем, не ожидающем ничего, кроме радушия, еды и одеяла». Это – мимолетный автопортрет Джека Лондона, отраженный в одном из его писем. Впрочем, каким он был на самом деле, лучше говорят о нем его книги. Их было сорок четыре, написанных за сорок лет жизни писателя.

Писать отстраненно о Джеке Лондоне трудно, да и не хочется. Надо прильнуть к его книгам, погладить переплет, корешки, снова пробежаться по строкам. Вспомнить, как писатель пришел впервые, завел беседу, увлек и больше уже не отпускал…

Мое детство пришлось на времена, когда не было компьютеров, айфонов и смартфонов. Телевизор был спутником жизни, но – скромным, ненавязчивым, радио и вовсе не лезло в людские дела – что-то бормотало целый день где-нибудь в углу или разливалось бодрыми мелодиями.

Тогда много, очень много читали. Девчонки, как водится, книги о любви и дружбе, мальчишки – про путешествия и приключения. Уж не помню кто, посоветовал мне Джека Лондона. Убедил одними эмоциями, самой убедительной из которых была самая короткая: «Закачаешься!»

В районной библиотеке на Лондона была очередь. Я приходил и спрашивал: «Есть?» Библиотекарша, женщина с добрыми усталыми глазами, тихо и почти виновато отвечала: «Извини, Валер, еще читают…»

Наконец, очередь дошла до меня. Я принес домой истрепанный, разваливавшийся от многочисленных прикосновений том Джека Лондона. В тот вечер я оказался один – мама работала во вторую смену на заводе, сестры куда-то ушли. Я торопливо проглотил котлеты с гречневой кашей, спрятанные под подушкой, чтобы не остыли. И стал читать «Любовь к жизни». Думал, одолею страниц пятнадцать и возьмусь за уроки…

Я читал остаток дня и весь вечер – сначала «Любовь к жизни», потом другие рассказы – «За тех, кто в пути!», «Кусок мяса», «Тысяча дюжин», «На берегах Сакраменто»… Оторваться было невозможно, и до домашнего задания дело так и не дошло.

Вернулась с работы мама, пришли сестры, а я все читал. И отложил книгу, несмотря на увещевания домашних, только во втором часу ночи. На следующий день вялый, не выспавшийся, я был жестоко посрамлен учительницей алгебры, которая вызвала меня к доске, но услышала лишь виноватое сопение. Она саркастически улыбнулась, и вывела двойку в моем многострадальном дневнике.

Однако я продолжал читать, часто забывая об уроках. То есть, о них помнил, но ничего не мог с собой поделать. Приходил домой и начинал читать. Это была болезнь. Я не мог оторваться от книг этого американца с широкой, открытой улыбкой. Меня увлекал сюжет, волновали герои, тревожили их судьбы…

Книга заставляла забыть обо всем на свете. Меня окутывал лютый холод, дрожало морозное марево, издевательски посверкивало солнце. Запряженные в сани собаки неслись во весь дух по снежной равнине. В санях сидели сильные мужчины с заиндевевшими усами и бородами, бросившие вызов жестокой природе. Их влекла не жадность к сокровищам, которые они жаждали отыскать, а ненасытная страсть к приключениям. Хотя и деньги, конечно, им были нужны позарез.

Ваш покорный слуга сгорал от любопытства, сочувствия, тревоги: что с ними будет? Попадут ли они в капкан судьбы или вырвутся на волю, обретут любовь, друзей, разбогатеют? Впрочем, такое же состояние наверняка испытали все, кто прикасался к книгам Джека Лондона…

Сначала он казался мне загадкой. Откуда он все знал, понимал? Может быть, сам пережил эти невероятные, опасные приключения? Так и оказалось. Джек Лондон ничего не придумывал, он перенес на бумагу все, что видел, испытал, ощутил.

«Я родился в рабочей среде, – писал он. – Рано познал я восторженность, власть мечты, стремление к идеалам; и добиться желанной цели – было надеждой моего детства. Меня окружали грубость, темнота, невежество. И смотрел я больше не вокруг, а вверх. Место мое в обществе было на самом дне…»

Но он отчаянно хотел вынырнуть наверх. Туда, где мужчины носили черные сюртуки и накрахмаленные рубашки, а женщины наряжались в красивые платья. У них была вкусная еда, много денег, в их особняках царило богатство. Однако материальные блага были не главным для парня – наверху, в высшем обществе, он надеялся встретить бескорыстие, ясные и благородные мысли, бесстрашный и пытливый ум. 

…На улице было еще темно, а мальчишка уже бежал продавать утренние газеты. Потом, едва перехватив бутерброд, торопился в школу. После занятий он снова спешил на улицу, разносить газеты – уже вечерние. «Я любил жизнь на открытом воздухе, под открытым небом я работал, причем брался за самую тяжелую работу, – вспоминал писатель. – Не обученный никакому ремеслу, переходя от одной случайной работы к другой, я бодро взирал на мир и считал, что все в нем чудесно, все до конца…»

Он трудился на консервной фабрике, выходил в море на шхуне и ловил устриц, потом – морских котиков, возил тачку с углем на электростанции, стирал и гладил белье, выколачивал ковры, мыл окна, косил траву...

«Каждый цент я приносил домой, а в школе сгорал от стыда за свою шапку, башмаки, одежду, – вспоминал Лондон. – Обязанности – прежде всего, отныне и навсегда, у меня не было детства... По субботам я развозил лед, а по воскресеньям устанавливал шары для подвыпивших игроков...»

Как только выпадало свободное время, Джек шел в библиотеку. Сначала он читал бульварные романы, детективы, потом пришло время серьезных книг. Возможно, тогда, перелистывая страницы произведений Стивенсона и Киплинга, он впервые задумался о том, чтобы самому описать картины увиденного.

Однако до поры до времени Джек не решался взяться за перо. Возможно, он, отчаянный парень с натруженными крепкими руками, не был уверен в своих силах. Или считал, что еще рано, надо подкопить впечатлений, а уж потом браться за перо…

Когда газеты запестрели сообщениями, что в Клондайке на Аляске нашли золото, туда хлынул поток искателей приключений. Разумеется, мой герой не остался в стороне и вместе с мужем сестры и другими спутниками отправился на поиски вожделенного металла. Но цели они не достигли. Зато на память парню остался ворох сюжетов для будущих книг.

Наконец, Джек заскрипел пером. Сначала неуверенно, делая это от случая к случаю, тратя понапрасну чернила, не слишком уверенно собирая слова в предложения. Но постепенно облики героев, выплывавшие из памяти, становились все четче, содержание – стройней. Однажды парень набрался смелости, взял охапку исписанных листов и запихал в конверт. Приклеил марку, написал адрес редакции и бросил в почтовый ящик.

Джек провел в напряженном ожидании несколько недель. Но ответа не дождался.

Однако парень не огорчился, а набрался духу на другие дерзости. Накупил целую кучу конвертов, и распихал по ним свои сочинения. И снова принялся терпеливо ждать.

На сей раз Джек переживал не напрасно – рассказ «За тех, кто в пути!», один журнал согласился опубликовать. Другое издание тоже пообещало взять его вещицу. Но при условии, что автор разрешит солидные сокращения.

Литературная вершина уже рисовалась перед молодым человеком. Но до нее надо было еще добраться – провести множество бессонных ночей в раздумьях, терзаться, сомневаться, исписать кучу листов, стереть и сломать десятки перьев…

Нет резона пересказывать все этапы творческого пути Джека Лондона. Все это многократно описано, переписано и нет смысла заниматься повторами. Главное, что это он создал множество поразительно ярких, достоверных книг и стал кумиром читателей всего мира.

Его читали взахлеб и сто с лишним лет назад, и сейчас читают. Добротная литература не устаревает, не теряет своего терпкого вкуса, а находит новых ценителей. Тем более сейчас, когда поток талантов превратился в маленький ручеек…

Уже став известным писателем, Лондон познакомился с дебютным романом Максима Горького «Фома Гордеев». Он был настолько впечатлен прочитанным, что отозвался на труд писателя из России подробной рецензией.

Лондон разглядел в нем родственную душу, утверждал, что автор – подлинно русский в своем восприятии и понимании жизни. Его творчество насыщено горячим, страстным протестом: «Горький пишет потому, что у него есть, что сказать миру, и он хочет, чтобы слово его было услышано. Из его стиснутого могучего кулака выходят не изящные литературные безделушки, приятные, усладительные и лживые, а живая правда, – да, тяжеловесная, грубая и отталкивающая, но правда…»

Лондон словно увидел в зеркале самого себя. Так, как этот незнакомый русский, писал и он сам – искренне, без прикрас. И не только Горькому, но и отчасти себе он бросал, словно цветы, комплименты: «Это жизненная правда и мастерство Горького – мастерство реалиста. Но его реализм не столь монотонен, как реализм Толстого или Тургенева. Его реализм живет и дышит в таком страстном порыве, какого они редко достигают. Мантия с их плеч упала на его молодые плечи, и он обещает носить ее с истинным величием…»

Американец – убежденный социалист, борец за правду и многим походил на Горького, тот так же мучительно искал себя, работал, где придется, тщательно изучал жизнь, бережно накапливал свой талант, чтобы потом щедро расплескать его по книгам. Обоим были близки революционные идеи, русский и американец пытались сделать мир лучше, добрее…

В России Лондона заметили и высоко оценили. Один из первых – Александр Куприн. Он писал, что в рассказах Лондона «чувствуется живая, настоящая кровь, громадный личный опыт, следы перенесенных в действительности страданий, трудов и наблюдений. Потому-то экзотические повести Лондона, облеченные веянием искренности и естественного правдоподобия, производят такое чарующее, неотразимое впечатление. Этот американец гораздо выше Брет-Гарта; он стоит на одном уровне с Киплингом – этим удивительным бытописателем знойной Индии. Есть между ними, не касаясь тона, стиля и манеры изложения, и еще разница: Д. Лондон гораздо проще, и эта разница в его пользу…»

Еще одно высказывание – Леонида Андреева: «В Джеке Лондоне я люблю его спокойную силу, твердый и ясный ум, гордую мужественность. Джек Лондон – удивительный писатель, прекрасный образец таланта и воли, направленной к утверждению жизни…

Очень возможно, что Лондон не принадлежит ни к одному литературному кружку и плохо знаком с историей литературы, но зато он сам рыл золото в Клондайке, утопал в море, голодал в трущобах городов, в тех зловещих катакомбах, которыми изрыт фундамент цивилизации, где бродят тени людей в образе зверином, где борьба за жизнь приобретает характер убийственной простоты и бесчеловечной ясности».

Когда Лондон, как и мечтал, обрел известность, заработал кучу денег, иными словами, добрался до самого верха общества, его постигло разочарование: «Я вращался среди людей, занимавших высокое положение, – проповедников, политических деятелей, бизнесменов, ученых и журналистов. Я ел с ними, пил с ними, ездил с ними и изучал их. Верно, я встречал немало людей нравственно чистых и благородных, но, за редким исключением, люди эти не были жизнедеятельны. Я глубоко убежден, что мог бы все эти исключения сосчитать по пальцам. Если в ком чувствовалась жизнь, то это была жизнь гниения; если кто был деятелен, то деяния его были гнусны; остальные были просто непогребенные мертвецы – незапятнанные и величавые, как хорошо сохранившиеся мумии, но безжизненные…»

Лондон ужаснулся: все вокруг заволокло ложью и обманом. Люди, которых он встречал, – богачи, боссы предприятий, владельцы фирм, промышленные магнаты, губернаторы, судьи, покровители искусств, – все были демагогами, шантажистами, мошенниками.

Этих людей интересовали только деньги и пути, ведущие к новому обогащению – любой ценой, любыми средствами. Однако эти порочные люди исправно ходили в церковь и молились, считая себя благопристойными прихожанами. Но их умиротворенная улыбка в любую минуту могла смениться хищным оскалом…

Лондон писал, что не желает больше взбираться наверх и пышные хоромы его не прельщают. Он хотел работать плечом к плечу с интеллигентами, мечтателями и рабочими и расшатывать мрачное здание угнетения. Не зря его книги пришлись по нраву Ленину.

Писатель надеялся, что придет день, и «мы свалим это здание вместе со всей его гнилью, непогребенными мертвецами, чудовищным своекорыстием и грязным торгашеством. А потом мы очистим подвалы и построим новое жилище для человечества, в котором не будет палат для избранных, где все комнаты будут просторными и светлыми и где можно будет дышать чистым и животворным воздухом».

Можно предположить, что если бы Лондон дожил до октября 1917 года, то примчался бы в революционный Петроград и, охваченный впечатлениями, написал книгу о русской революции. Возможно, этот труд стал бы мировым бестселлером, более известным, чем нашумевшие «Десять дней, которые потрясли мир» соотечественника Лондона Джона Рида…

Наверное, Лондон, увидев слом старого мира, еще больше укрепился бы в своих надеждах, вдохновился. Он жил бы с ними, лелеял, но тем больше оказалось бы его разочарование, если бы он увидел крах своих идей, превратившихся в облако иллюзий...

Миром правят деньги – куда сильнее, хищнее, кровавее, чем во времена Лондона. Чистота и бескорыстие так и не победили всепоглощающую алчность. Правда не одолела ложь. Жестокость часто насмехается над милосердием…

Но, как говорится, спасибо, что вы были с нами, мистер Джек Лондон. Ваши книги по-прежнему любят, издают и читают в России.

«Нам, именно нам, русским, вечно мятущимся, вечно бродящим, всегда обиженным и часто самоотверженным стихийно и стремящимся в таинственное будущее, – может быть, страшное, может быть, великое, – нам особенно дорог Джек Лондон», – писал Куприн в эпитафии своему американскому коллеге.

Он отдавал почести Лондону за его верность идеалам храбрости, чести и благородства. За то, что от его книг начинало сильнее биться сердце, загорались глаза, и душа переполнялась отвагой.