Какая власть, такая и литература

В ряду других событий, объявление списка лауреатов премии "Большая книга" не показалось столь выдающимся, чтобы заслуживать особого разговора. Опять у номенклатурных номинантов борьба шла за очень большие призовые деньги. Опять нормальный человек не станет читать этих лауреатов даже под наркозом. Но само явление, частью которого стало это событие, давно требует серьезнейшего обсуждения.

...Недавно я приехал в составе писательской делегации в Китай, и тамошний профессор-русист торжественно зачитал мне список современных "русских писателей". Их творчество аспиранты тщательнейше изучают. Разумеется, список состоял в основном из номинантов и лауреатов таких же, как и "Большая книга", самых денежных и самых "раскрученных" премий. Затем был разговор с аспирантами и студентами, которые выстроились в очередь за автографами к Валентину Распутину. Как выяснилось, Распутина они считают нашим "очень большим писателем", а русистами стали потому, что влюблены в русскую классику.

Тут я вспомнил о списке профессора, спросил: "А если вы любите Распутина и русскую классику, то чем вас привлекают все эти наши современные леваки?" Ответ был таким: "Мы пытаемся понять, почему они пользуются и в России, и в Западной Европе самой большой популярностью". "И почему же они ею пользуются?" Сначала все простодушно потупились, а затем одна девушка все-таки призналась: "Нам это пока не понятно… Но понять мы стараемся…"

Вот она, еще одна загадка "русской души", над которой ломают голову теперь уже и за Великой китайской стеной!

#comm#К слову, не все в Китае так наивны, как те русисты, которые верят, что странноватая для них Татьяна Толстая и горячо любимый ими же Лев Толстой – явления одной великой культуры. #/comm#

Например, китайцы уже создали два крупных научных центра, в задачу которых входит изучение всех тех причин, которые привели нашу страну к катастрофе. А китайцы – народ основательный, скоро у них руки дойдут и до культуры. И русистам будет велено писать диссертации на тему: "О роли российских писателей в нравственном разложении своей страны". В этом можно не сомневаться.

А вот нашим специалистам по текущей литературе объяснять ничего не надо. Они всё сами понимают. Одни из них уже хорошо усвоили, что научную карьеру легче делать на тех литературных именах, в которые вкачиваются самые большие деньги. Другие своему развитому вкусу к художественному слову не изменяют, и поэтому остаются вместе с предметом своих исследований на задворках жизни.

Точно так же и с театральными постановками по литературным произведениям. Режиссеры, не читая текстов, заранее знают, благодаря какому автору их спектакль и их театр получит большую рекламу. И ставку делают на уже хорошо известный список китайского русиста.

Поэтому, когда я спросил у своих студентов, кого из наших современных авторов они читают, подавляющее большинство (будущие журналисты) призналось: "А нам это не интересно". Но трое или четверо студентов общими усилиями припомнили все те же, набившие оскомину имена. Поскольку мнение молодых людей не могло быть ангажированным, я спросил, чем их эти имена привлекли. Наиболее начитанная среди моих студентов девушка ответила мне почти то же самое, что и китайская русистка, только иными словами: "Я считаю, что каждый интеллигентный человек должен знать своих самых крупных писателей".

То есть, литературная гора, на сооружение которой денежных купюр затрачено было не меньше, чем обыкновенной писчей бумаги, все-таки родила "интеллигентскую" мышь – собственного читателя-мазохиста, гордо заявляющего, что он читает не ради наслаждения, а из чувства долга.

Понятно, что мазохизм не может быть явлением массовым. Хотя сами писатели-либералы своей невостребованностью у читателя очень даже гордятся. Мы, дескать, рафинированные интеллектуалы, метать свой бисер перед темными массами не стремимся. А вот наши телевизионные "говорящие головы" объясняют падение интереса к книге более спокойно: это общее для всех развитых стран явление, поскольку у книги появился очень мощный и более универсальный электронный конкурент.

Но мы-то знаем, что в Западной Европе, где Бальзака читали даже извозчики, а за Диккенсом выстраивались очереди, тиражи книг стали уменьшаться задолго до появления до появления электронных носителей информации и одновременно с появлением писателей, покусившихся на тысячелетиями складыввшуюся литературную традицию.

#comm#А умнейший мыслитель и писатель Герберт Кит Честертон уже в начале ХХ века предсказал: читатель отвернется от литературы, если книги начнет писать окололитературная и крайне амбициозная публика, не понимающая, что слезы прачки, рыдающей над простенькой мелодрамой, и высокое волнение образованнейшего интеллектуала, читающего Шекспира, имеют единую эстетическую и нравственную природу.#/comm#

Потенциальный массовый российский читатель (еще ведь в активном возрасте находятся поколения, успевшие сформироваться как "самый читающий в мире народ") отвернулся от книги лишь потому, что в обществе место писателей заняли совсем иные люди; по своей эстетической и нравственной основе они являются чужаками, неким малопонятным (и если их почитать, малоприятным) меньшинством. И еще потому, что писателей традиционной эстетической и нравственной ориентации не только не пропагандируют, но даже и не издают.

Разумеется, в нашей стране странное писательское меньшинство обнаружилось значительно позже, чем на Западе, - лишь в 1970-е годы (в этом была бесспорная польза от советского тоталитарного режима). И появилось оно не в печатных изданиях, а на "кухонных" посиделках. Например, на одной из таких столичных "кухонь" я впервые увидел поэта Пригова, нынешнего "классика". И тогда мне сразу же стало его жалко. Будучи старше других, он предъявлял стихи, которые, как мне показалось, мог написать лишь подросток, ни одной книги не прочитавший.

В эти же годы я познакомился и с Володей Вишневским. Поэтической культуры у него было побольше, чем у Пригова, но маловато для того, чтобы издать свою книгу.

А впервые я догадался, что нахожусь на "чужом пиру", когда "на кухнях" стали на ура читать такие строки, как "богоматерь, жрущая младенца", и прочее...

Потом руководителем моего творческого семинара в литинституте стал глава Московской писательской организации Феликс Кузнецов. И на его вопрос, какие у меня проблемы, я, исчерпав себя в должности дворника, заявил, что ищу нормальную работу. Так я стал ответственным секретарем Комиссии по работе с молодыми литераторами Московской писательской организации. Молодых писателей числилось по Москве около десяти тысяч. И Пригов, при всей моей жалости к нему, и Вишневский, при всем к нему уважении, числились "ниже среднего". А, например, Иван Жданов, как самый талантливый поэт из "кухонного братства", в издательстве "Современник" издал свою книгу. Я очень гордился тогда, что "пробил" через издательство "Советский писатель" так же и книгу не "кухонного", талантливого Геннадия Ступина. То есть, мы авгиевы конюшни разгребали, а читатель книги проглатывал. Средний тираж начинающего прозаика мог быть от 30000 до 70000 экземпляров.

Помню, как Олег Попцов, являювшийся сопредседателем нашей Комиссии, устроил обсуждение Татьяны Толстой в ЦДЛ. Пришли какие-то влиятельные пожилые люди, готовые молодых писателей растерзать за свою Татьяну. А молодым писателям сразу же не понравилась татьянина тяга ко всякого рода патологии. Возник спор. И Татьяна глядела на своих возмущенных ровесников, как на быдло. А они чувствовали себя попавшими в кунсткамеру, где уродство уже охранялось государством в лице литначальника Попцова.

Еще у нас была студия молодых писателей. И, помню, старостой семинара прозы, которым руководили Воронов и Скалон, был самый серый и потому самый старательный молодой писатель Харичев. Он был такой усердный, что я за него переживал. Но, советы мои не могли ему помочь. И потому он, как и многие неумелые, но амбиционные люди того времени считал, что все неудачи его имеют простую причину: на хвост ему "сел" КГБ.

Я не случайно вспомнил об этом тихом и аккуратном, пеняющем на КГБ, старосте семинара. Сразу после событий ГКЧП он вдруг пришел в составе, видимо, таких же графоманов, как сам, арестовывать Союз писателей России. Я вышел навстречу своему жалкому протеже, своему бездарнейшему "студийцу" и спросил: "Игорь, ты хоть понимаешь, что сейчас играешь роль даже не Дантеса, а пьяного революционного матроса?". Он, узнав меня, очень обрадовался и, как натерпевшийся неудачник, чистосердечно воскликнул: "Николай Иванович! Настало наше время! Теперь не этих Распутиных и Беловых, не Лихоносовых и Личутиных, а нас с тобою будут печатать!" Я обомлел. Не ожидал, что меня так радостно можно оскорбить. Но тут подошел Станислав Куняев и, как в кино, потребовал от "революционных гвардейцев" мандат. Их глава, Музыкантский, как в кино, мандат Куняеву показал. Тот порвал его в клочья и бросил Музыкантскому в лицо. После этого гвардейцы, - как в кино, - ретировались. И мне, - как в кино, - показалось, что "высокая" литература ненасытных графоманов победила.

Конечно же, я полагал, что Харичев опять будет ходить в студию и с аккуратной упрямостью постигать азы литературного мастерства.

Но не тут-то было.

Все, что я знал серого, вдруг действительно начало издаваться. Чуть выше серенького, поэт Евгений Бунимович, как сообщила "Независимая газета", взял из бюджета на свое издание миллион рублей (хватило бы на тридцать поэтов), но, конечно же, интересным от этого не стал. Самотеком, на радостях победы над литературой и над здравым смыслом, глуповатый Пригов был объявлен классиком. И только Володя Вишневский в поэты не пошел, стал делать то, что умеет, - писать хохмы.

До попытки ареста нашего писательского Союза тогдашний кумир "кухонных" Алексей Парщиков в память о нашей былой дружбе все-таки попробовал меня посадить на свой "ноев ковчег". Он сказал: "Ты знаешь, почему мы вас победим? Да потому что я в сандалиях на босу ногу уеду в Штаты и там у меня все будет, там мне все подадут на блюдечке! А ты здесь останешься, и потеряешь все, что имел!" Я не поверил. И вот Парщиков меняет страну за страной. Его бывшая супруга, познакомившая меня в конце семидесятых с первым в моей жизни фотохудожником-нудистом, теперь главный босс всех фотовыставок. Вся серятина, включая, наверно, и Харичева, ликующе издается. Все, кому мы безуспешно пытались помочь освоить азы художественного письма, хамовато преуспели и без азов. Пришло новое поколение, более дикое, в сравнении с которым Харичев просто ангел…

#comm#Чем можно компенсировать отсутствие литературного дара? Только деньгами. #/comm#

Надо, чтобы приход в литературу в сандалиях на босу ногу и без таланта в голове кто-нибудь проплатил. И вот, меценаты находятся. Да, признаюсь, я тоже пробовал читать лауреатов "Большой книги". Не как "интеллигентный человек", а в подражание Данте, не побрезговавшего даже адом. Но о Пастернаке читать было невозможно. Слишком низким было культурное развитие автора, чтобы писать о Пастернаке. Что касается "Венериного волоса", то тут нужен психиатр. Потому что если лауреат, живописуя беды России, всего лишь смотрит вам в ширинку, то это хотя бы можно объяснить его юношеской гиперсексуальностью, но если он при этом изображает из себя знатока древней истории, то это уже маньяк.

Откуда же деньги?

В последней воскресной познеровской телепередаче Станислав Говорухин заявил, что все самые богатые граждане России – самые некультурные и неумные, хотя в нормальной стране должно быть наоборот. Я согласен с Говорухиным. Но только и высшие госчиновники у нас культурой не блещут. Уж сколько "Литературная газета" возмущалась, что Россию за рубежом по спискам Министерства культуры представляют шалопаи, а не писатели. И Швыдкой, составляющий эти списки, даже не моргнул. То есть, сама государственная политика в области культуры у нас малокультурна.

...Было время, когда иноземцы оскорбляли наши алтари своими лошадьми. И вот настало время, когда наша собственная власть и наши олигархи принялись оскорблять нашу великую литературу своими диковатыми писателями.