Свидетель окаянных дней

Сегодня имя Евгения Чирикова мало кому известно. А между тем в конце XIX – начале XX вв. его произведения были чрезвычайно попу­лярны. Его пьесы шли на сценах многих театров не только в России, но и за рубежом. Его дореволюционное собрание сочинений составляло 17 томов! В наше же время лишь в 2000 году впервые увидел свет известный, неоднократно переиздаваемый во многих странах мира роман «Зверь из бездны: поэма страшных лет», признанный самым достоверным художественным документом тех «окаянных дней». А невнимание к личности Чирикова на Родине объяснялось просто: он всегда был неугоден властям…

В безумстве Гражданской войны его ужасало пробуждение в человеке зверя.

И днем, и ночью безостановочно катились по России людские потоки, оставляя на cвоем пути слабых, заболевших, умирающих, и мерт­вых без предания земле. Сходили с ума, бросались под поезда, стре­лялись, дрались. Место в поезде, добытое боль­шими деньгами, обманом, унижением, иногда продажей своего тела, казалось обезумевшим людям таким счастьем, за которое можно было запла­тить даже собственной жизнью: многие, цепляясь на ходу, ехали верхом на буферах, на подножках и, стаскивая друг друга, гибли. Убегая от ненависти и жестокости, они сами делались жес­токими и несправедливыми. Родители не только теряли детей, но часто бросали их, лишь бы спастись. Мужья покидали жен, невесты — женихов. Многолетние браки рассыпались, вза­мен наспех строились новые, чтобы поскорее по­пасть на спасительный поезд или пароход. Паника расшатывала все бытовые и моральные устои, доб­родетели подвергались испытанию.

Пока пароходы увозили высокопоставлен­ных граждан и их семьи, в народе росло воз­мущение. За какие такие заслуги? Разве не они своим глупым чванством осквернили идею борьбы с насилием и погубили все дело белых? Почему раньше народ встречал белую армию цветами, хлебом-солью, а потом возненавидел?

Понятно, что такие мысли, высказываемые Чириковым в его произведениях, не могли не вызывать с обе­их сторон соответствующей реакции.

До революции — царская цензура, высылки под надзор местной полиции, запрет на постанов­ку пьес. После нее – Ленин на брошюре Чи­рикова «Народ и революция» пометит: «Особая полка: белогвардейская литература».

Хотя когда-то, в годы юности, в 1887 году, они оба были исключены из Казанского универси­тета как организаторы знаменитой студенческой сходки.

С тех пор за Чириковым прочно закрепилась репутация «политически не­благонадежного». Его неоднократно арестовыва­ли, даже тогда, когда он уже начал отходить от не­посредственной революционной деятельности.

После очередного выхода из тюрьмы Чирикову разрешили остаться в Казани при условии жить «смирно». Он становится сотрудником «Волжского вестника». В то время там работали известные русские лите­раторы И. Анненский, В. Короленко, Д. Мамин-Си­биряк, Г. Успенский, Н. Михайловский и др. Под руководством милейшего редактора Н. Загоскина в редакции царила поистине творческая атмосфера. Однако вскоре, в связи с публикацией очередного фель­етона Евгения Николаевича снова выслали из Казани.

С молодой женой, Валенти­ной Григорьевой, родной сестрой одного из первых марксистов в России Михаила Григорьева, он переехал в Алатырь. Уже там начал работу над крупными произведениями, а затем, очутившись в Самаре и будучи сотрудником «Самарской газеты», прославился как фельетонист и автор острых статей.

Среди поклонников его хлестких фельето­нов оказался генерал Григорович, служивший главным контролером Самаро-Златоустовской железной дороги. Он предложил Чирикову стать его секретарем с возможностью дальнейшего продолжения литературной деятельности. Вскоре генерала перевели на службу в Минск, а вместе с ним туда со всей семьей в 1895 году переехал и Чириков. Пока Евгений Николаевич дожидался в Самаре перевода, Григорович не только зачислил его на службу своим помощником, но и втайне от него представил к награде. Так, неожиданно для себя, писатель стал кавалером ордена святого Ста­нислава.

В Минске он продолжил активно и плодотворно работать, а также участвовал в общественной деятельнос­ти местной передовой интеллигенции, оказывал покровительство украинской писательнице Лесе Украинке. В 1898 году участвует в создании Общества любителей изящных искусств.

Здесь рождаются его, сразу получившие громкую известность произведения: повести «Инвалиды» и «Чужестранцы».

В «Инвалидах» Чириков одним из первых в русской литературе (одновременно с Ве­ресаевым) отразил новые явления в общественной жизни России – зарождение марксизма и его расхождение с идеями народничества. Повесть вызвала боль­шой интерес у читателей и резкую «народническую» критику якобы за тенденциозность.

Столь же неоднозначную оценку получила и повесть «Чу­жестранцы», на которую откликнулись почти две ты­сячи читателей журнала «Жизнь», в котором она была опубликована. В «Чужестранцах» писатель рассказывает о жизни в провинциальном городе группы интел­лигентов-марксистов, которые пытаются изда­вать газету и влиять таким образом на окружаю­щее общество. Но все их попытки проваливаются, а сами они оказываются чужими в родной стороне.

Теперь Чириков подвергся жесткой критике со стороны уже марксистов, которые упрекали его в неспособности понять марксизм.

Внимательно наблюдая за всеми явлениями общественной жизни России, Евгений Ни­колаевич обостренно ощущал время, поддерживал его прогрессивные тенденции. Но он никогда не стано­вился ни политиком, ни идеологом, предпочитая оставаться просто художником.

С другой стороны, он всегда страстно и пос­ледовательно отстаивал общечеловечес­кие ценности. В 1898 году Чириков становится сотрудником петербургского журнала «Жизнь». Как известному по провинциальным газетам фельетонисту, очеркисту и хроникеру, ему пору­чают вести постоянный раздел журнала «Про­винциальные картинки», ставший впоследствии образцом провинциального обозрения. Позже эти заметки были изданы отдельной книгой под названием «Тихий омут».

В 1901 году Евгений Николаевич попал в Ху­дожественный театр на постановку «Дяди Вани» Чехова, которая его буквально потрясла. Вер­нувшись домой, он тотчас сел за свои первые пьесы. Из-под его пера выходят «На дворе во флигеле», а затем — «За славой». В кон­це 1902 года обе пьесы уже шли на сцене Театра Корша.

В Минске Чириков собирает материал и для своей, ставшей скандально знаменитой тогда пьесы «Евреи». Пьеса была написана по следам кишиневского погрома, свидетелем которого он стал. Она привлекла всеобщее внима­ние. Сохранился восторженный отзыв Горького, где пролетарский писатель предугадал сложную судьбу пьесы в России. Горький не ошибся: опасаясь скандала, к постановке ее не разрешили. Но, несмотря на распоряжение Минис­терства внутренних дел о запрещении пьесы на сцене, она, хоть и с купюрами, долго держалась в ведущих театрах Москвы, Петербурга и других городов, где, как и ожидалось, спектакли прово­цировали стихийные митинги и демонстрации протеста.

Несмотря на весьма успешную творческую деятельность, жизнь в провинциальном Минске уже не радовала Чирикова, и, по совету Горького, он уехал оттуда — вначале в Ярославль, а затем в хорошо знакомый ему по ссылке Нижний Новгород. Там он сблизился с местной интеллигенцией: Шаляпиным, Малиновским, но, главным образом, с Горьким, квартира которого стала культурным центром, где сходилась самая разношерстная публика, приезжали столичные писатели, артисты...

Чириков начал сотрудничать с издательством Горького «Знание», в котором были изданы некоторые его отдельные произведения и восьмитомное собрание сочинений. Очень скоро около издательства сконцентрировался кружок из революционно или оппозиционно настроенных молодых писателей. Тут оказались Андреев, Бунин, Вересаев, Куприн, Серафимович, Скиталец...

В Нижнем он напишет пьесу «Иван Мироныч», которая с успехом будет идти во многих театрах. Это была комедия из провинциальной жизни. Премьера ее состоялась 28 января 1905 года в Художественном театре, в постановке Немировича-Данченко. К этому времени Чириков переехал с семьей в Москву. На репетициях своего спектакля он знакомится с известными артистами О. Книппер, В. Качаловым, И. Москвиным, входит в круг театральной интеллигенции.

Траурные события 1905 года снова увлекли темпераментного писателя. «Когда жизнь концентрируется вокруг революционного движения, литература не может не отражать так или иначе это движение», — считает он.

В ответ на опубликованную в печати беседу Льва Толстого с английским корреспондентом о событиях «Кровавого воскресенья» он пишет возмущенное письмо писателю:

«Вам непонятно, зачем голодный кричит о хлебе и зачем арестант хочет выйти на свободу. Вы всегда были на воле и на барских хлебах. И вам ничего не оставалось желать, кроме самосовершенствования. Самосовершенствоваться очень удобно в Ясных полянах, с громким именем Льва Толстого, которого «не трогают», даже в тех случаях, когда обыкновенных людей вешают и гноят в тюрьмах».

Его потрясли события в Глуховском уезде Черниговской губернии своим размахом и жестокостью расправы над крестьянами. Они заставили Чирикова принять участие в судебном процессе и выступить в их защиту. И в очерке, и в драме, и в повести писатель поднимает и по сей день самый важный для крестьян вопрос — кому должна принадлежать земля. Он присутствует на учредительном съезде партии конституционных демократов, принимает участие в работе «Крестьянского союза» и его нелегального съезда. В результате, после небольшого перерыва, его вновь арестовывают и помещают в Бутырскую тюрьму.

Когда он вышел из тюрьмы, за ним установили слежку, а черносотенные организации пытались даже организовать на него покушение как на «любителя политических свобод». В результате Чириков был вынужден тайно покинуть Москву и обосноваться сначала на даче в Финляндии, а затем поселиться в Петербурге. Дача была расположена недалеко от «Пенат» Репина. Чириков часто бывал в гостях у художника. Тот любил дарить ему свои работы. Они очень сдружились.

Первое десятилетие XX века, связанное в России со спадом революционного движения, привело к переосмыслению им общественных явлений. Чириков вместе с другими писателями-демократами ушел из «Знания». Крутой перелом в душе и в творчестве был связан и с личной драмой: умирает любимая мать.

«Две недели, проведенные около постели умирающей, впервые заставили меня оглянуться на пройденный путь, почувствовать малоценностъ всей прежней революционной суеты и вернуться к вечному: душе человеческой», — напишет он позже.

После переезда в Петербург красавица жена Чирикова, актриса, вошла в труппу Нового театра, где главные роли исполняла знаменитая Комиссаржевская, а режиссером некоторое время был Мейерхольд. Здесь же Чириковы сближаются и с художником Иваном Билибиным. Многие отмечали, что сам Чириков выказывал недюжинный артистический талант, принимал участие в постановке своих пьес, которые в то время шли во многих столичных театрах.

Он любил юмор, был прекрасным рассказчиком. Когда говорил своим надтреснутым голосом, все его лицо смеялось игриво и лукаво. «Чириков — воплощенная жизнерадостность», — вспоминал о нем известный тогда журналист Владимир Поссе.

В течение 1910—1916 годов «Московское книгоиздательство» издает «Собрание сочинений» Чирикова в 17 томах. Туда вошли наиболее значительные его произведения. Одновременно он ездит по городам с лекцией «Душа народа».

«Я ощутил таившуюся в новой идеологии разрушительную силу, грозившую моей родине если не гибелью, то огромными бедствиями... Я почувствовал себя не просто человеком, а человеком и писателем русским», — напишет писатель в своих воспоминаниях.

В Первую мировую войну он работает корреспондентом газеты «Русское слово». Итогом знакомства с ужасами войны стала книга «Поездка на Балканы». В ее заключении он восклицал: «Все звериное в человеке пробуждается на войне... И пусть печать Каина лежит на всех «культурных и гуманных» людях, которые толкают страну к пролитию крови и к зверствам!».

Начинающиеся расхождения во взглядах с Горьким, разворачивающиеся события и надвигающаяся опасность для России заставляют Чирикова вновь обратиться к публицистике. Он работает с Плехановым в его газете «Единство», затем перебирается в Москву, пишет в «Русских ведомостях». Выступая против большевистского террора, ездит с лекциями, участвует в собраниях. Однажды чуть не поплатился за это жизнью. Спас его от расстрела писатель Пильняк.

После публикации в «Русских ведомостях» статьи «Великий провокатор» Ленин, помня писателя по Казанскому университету и Самаре, через брата жены Чирикова, М. Григорьева, передал ему записку:

«Евгений Николаевич, уезжайте, – писал вождь пролетариата, – уважаю ваш талант, но вы мне мешаете. Я вынужден вас арестовать, если вы не уедете».

В конце 1917 года Чириков с женой и ее матерью покидают Москву и укрываются на даче в Батилимане. Это был райский уголок на западном побережье Черного моря, совсем дикий, огороженный скалами и громадными соснами. Группа петербургских и московских интеллигентов решила его благоустроить для отдыха: отношения среди писателей в начале века были чрезвычайно сердечными. В числе пайщиков этого коллективного имения – писатели Короленко, Куприн, Чириков, Елпатьевский, художники Билибин, Дервиз, профессора Иоффе, Вернадский, Ростовцев. Здесь Чириковы нашли последнее пристанище перед эмиграцией.

Тем временем статьи и брошюры Чирикова, написанные простым, доходчивым языком, продолжали издаваться. Названия говорили сами за себя: «Человек, класс и партия», «Вера в Бога и вера в социализм», «О "буржуях" и "врагах народа"» и т. д.. А брошюру «Народ и революция», как уже говорилось, Ленин поместит в своей кремлевской библиотеке, написав на ее обложке: «Особая полка: белогвардейская литература».

«Не вправе ли мы, — вопрошал писатель, — не дожидаясь суда, призвать их к суду нашему, суду современников, преданных, проданных и распятых во имя какого-то фантастического эксперимента? Ведь этот эксперимент всеми своими ужасами и кошмарами, всей кровью и всеми слезами обрушивается именно, прежде всего, на нас, современников революции, превращенной в истребление нации и культуры! Такой суд — единственная форма нашей самозащиты, и кто решится отнять у нас это последнее право живого существа — защиты от напавших убийц, грабителей и мучителей? Мы должны защищаться, а потому не можем не обвинять. Мы — не историки, а живые люди...»

Между тем ужас и кровь Гражданской войны коснулись и семьи писателя. Старшего своего сына Евгения в 1918 году Чириков отправился разыскивать на фронт, узнав, что тот ранен. Он нашел его в живых, но инвалидом с ампутированной ногой.

В конце 1919 года неожиданно мобилизован во врангелевскую армию другой, несовершеннолетний сын Георгий. Оставив в Новороссийске, в больнице, еще не оправившихся после тифа дочерей Людмилу и Валентину, Чириков с женой едут в Севастополь хлопотать за сына, чтобы отозвать его с фронта. «Начальство готовится к эвакуации, а младенцы посланы на фронт...», — с горечью отмечал он.

В ожидании приезда детей разъехались и супруги Чириковы: жена вернулась на дачу в Батилиман ухаживать за больной матерью. Местонахождение старших детей — сына Евгения и дочери Новеллы — было неизвестно.

Несмотря на то, что надвигающиеся события и отношение новых властей к Чирикову диктовали необходимость отъезда за границу, морально писатель не был к этому готов.

Он до последнего надеялся, что ему не придется покидать Россию, бросать все, что так дорого его сердцу. И все же в середине ноября 1920 года вынужден был срочно покинуть родину в полном одиночестве.

Через несколько дней по тому же маршруту уехал из России и его младший сын Георгий, которого отец все же вызволил из-под Перекопа. Встретились они случайно на улице в Константинополе, где и прожили до начала 1921 года, а затем перебрались в Софию. Дочери Людмила и Валентина тем временем покинули Новороссийск вместе с другом семьи художником Иваном Билибиным. Они попали в Египет, в лагерь для интернированных. Вскоре в Софию приехала Валентина, а Людмила осталась в Каире, потом она переехала в Берлин. В октябре 1921 года Чириков вместе с сыном и дочерью отправился в Чехословакию, а через год уже вся семья Чириковых соб­ралась в Праге под одной крышей.

Среди русских писателей, эмигрировавших в Чехословакию (в их числе Аркадий Аверчен­ко, Марина Цветаева, Василий Немирович-Дан­ченко), Чириков был заметной фигурой. Многие его произведения уже были известны и чешскому читателю. Об их популярности можно судить по статистике Русского народного университета за 1923—1927 годы. Чириков стоял на третьем месте (после Достоевского и Толстого!) по количеству книг (в общей сложности — 846), приобретенных народными публичными чехословацкими библиотеками. Далее с большим отрывом шли Гончаров, Тургенев, Че­хов, Гоголь, Мережковский, Горький.

В апреле 1919 года в Праге было основано общество «Чешско-русская Еднота» со своей биб­лиотекой и издательством «Новая речь». Почет­ным членом общества стал Чириков.

Осенью 1922 года он участвует в создании «Союза русских писателей и журналистов в Чехос­ловацкой республике» и избирается постоянным членом правления Союза.

В Чехословакии Чириков написал последнюю часть автобиографической тетралогии «Жизнь Тарханова», много вещей, посвященных России прошлого, ее природе, народным обыча­ям и поверьям. Находясь в эмиграции, он продолжает возвращаться к пережитой теме ужа­сов Гражданской войны, выпускает сборник «Красный паяц: повести страшных лет». Но более глубокое ее осмысление писатель дает в романе «Зверь из бездны: поэма страшных лет». Это произведение, впервые опубликованное на чешском языке в 1924 году, в 1926-м выходит на русском в пражском изда­тельстве «Пламя». Советское литературоведение, несмотря на то, что роман в России никогда не издавался, однозначно отнесло его к антисоветс­ким произведениям. И лишь почти 70 лет спустя, в 1992 году, в российской газете «Правда» впервые был дан развернутый отзыв на «Зверя из бездны»:

«...Роман Чирикова, — писал корреспондент А. Крушинский, — из всей известной литературы содержит наиболее честную, точную и глубокую характеристику Гражданской войны. Сегодня он столь же актуален...».

В романе Чириков описывает судьбу родных братьев, которые в ходе Гражданской войны, ока­завшись во вражеских лагерях, проходят крова­вое месиво братоубийственной бойни. И здесь писатель не пощадил никого: ни красных, ни белых.

«Зверь из бездны объял своим смрадом всю землю русскую. Сатана там правил бал. Он уже не давал людям возможности рассуждать. В этой кровавой пляске надо было без устали пля­сать, ибо отдых грозил смертью. Кто не хотел плясать, того гнали плетьми, пулеметами, рас­стрелами... Люди убегали от красных, убегали от белых. И те, и другие считали их своими врагами и жалили с двух сторон».

Эмигрантская пресса разразилась бурной полемикой. Группа бывших участников белого движения — организовала сбор подписей против автора за клевету. «Около моего романа "Зверь" теперь идет борьба, и грызня разбередила больное место. А читают нарасхват. В библио­теках месячная очередь», — сообщал писатель своей дочери Людмиле.

Основная полемика развернулась на страни­цах газеты «Возрождение», редактором которой был П.Б. Струве.

«Мы решительно протестуем против вашего романа и считаем его клеветой на белое дело и его участников... Ни одна статья в советских газетах не могла так очернить бойцов за спасение родины, как ваш роман», — писали в ней анонимные студенты-патриоты. Там же была опубликована заметка само­го Струве как отклик на открытое письмо Пражской национальной молодежи — отповедь Чирикову. Так газетная полемика вышла за рамки обсуждения конкретного произведения и затронула актуальную и поныне проблему — литература и политика.

Обращаясь к двумстам неизвестным авторам «Письма», писатель в своем ответе, опубликован­ном в той же газете «Возрождение», с сожалением замечал: «Неужели никто не уразумел, что моя "поэма страшных лет" имеет не историческую, а чисто психологическую задачу обнажения в чело­веке под влиянием братской междоусобицы, "зве­ря"... Охотно напечатал бы свою книгу на всех языках, чтобы не пережившие гражданской войны народы отвратились от большевизма...».

Полемика вокруг романа отняла много сил и нервов у Чирикова. Он даже хотел оставить Прагу, но жизнь распорядилась иначе.

Живя в эмиграции с постоянным чувством ностальгии, Евгений Николаевич до последних дней верил в возвращение. Ни о чем другом, как о России, ему не хотелось ни читать, ни писать, ни думать.

Евгений Чириков умер 18 января 1932 года в Пра­ге. Чехи устроили писателю торжествен­ные похороны. Он был погребен на Ольшанском кладбище рядом с русским храмом, в земле, где покоится прах многих его соотечественников.

Специально для «Столетия»

Статья опубликована в рамках социально значимого проекта «Россия и Революция. 1917 – 2017» с использованием средств государственной поддержки, выделенных в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 08.12.2016 № 96/68-3 и на основании конкурса, проведённого Общероссийской общественной организацией «Российский союз ректоров».