Последний из могикан советской поэзии
Евгений Александрович Евтушенко – советский и российский поэт. Получил известность также как прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, чтец-оратор, актёр и общественный деятель.
Родился в семье поэта-любителя Александра Рудольфовича Гангнуса (прибалтийский немец) и Зинаиды Ермолаевны Евтушенко, геолога, актрисы, заслуженного деятеля культуры РСФСР. Внук педагога-математика Рудольфа Гангнуса и Ермолая Наумовича Евтушенко – заместителя начальника артиллерии РККА – расстрелянного, реабилитированного. Возвратившись из эвакуации, мать поменяла фамилию сына на свою девичью.
Евтушенко впервые напечатал своё стихотворение в газете «Советский спорт». Случилось это в 1949 году. Учился в Литературном институте. Был исключён за «дисциплинарные взыскания» и за поддержку романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». В 1952 году стал самым молодым членом Союза писателей СССР, минуя ступень кандидата в члены СП. Заодно был избран секретарём комсомольской организации при Союзе писателей.
Успеху Евтушенко способствовала простота, доступность его стихов, а также скандалы, часто поднимавшиеся критикой вокруг его имени. Рассчитывая на публицистический эффект, Евтушенко то избирал для своих стихов темы актуальной политики партии («Наследники Сталина», «Братская ГЭС»), то адресовал их критически настроенной общественности («Бабий Яр», «Баллада о браконьерстве»).
Его стихи в массе своей – повествовательны, чрезвычайно богаты образными деталями, но страдают длиннотами. Евтушенко также прославился содержательными, парадоксальными и резкими высказываниями на самые различные темы общественного бытия. Он всегда творил легко, словно играючи.
В 1963 году был номинирован на Нобелевскую премию по литературе.
После 1991-го долгое время жил в США, преподавал в университете города Талс, штат Оклахома.
Из всех советских и российских поэтов Евгений Евтушенко оставил самое богатое наследие. Он написал 20 поэм. Выпустил 62 поэтических сборника. Издал 3 романа, 2 повести и 6 книг публицистики. 5 раз выпускал собственные собрания сочинений общей численностью в 18 томов. 6 томов сочинений Евтушенко вышло на английском языке. На его стихи Д. Шостакович написал «Симфонию №13» и Кантату. Есть рок-опера «Идут белые снеги». Почти все советские композиторы-песенники обращались к творчеству Евтушенко. На его стихи написано 86 песен. Поэт снялся как актёр в 5 фильмах; 2 фильма снял как режиссёр. Евтушенко – кавалер 6 государственных наград СССР и России. Евгений Александрович подготовил и выпустил Антологию русской поэзии ХХ века – «Строфы века» – самую полную и объективную по именам и самую субъективную по фильтрационной обработке текстового материала. В ней – 875 авторов.
Официально Евгений Евтушенко был женат четыре раза. Неофициально – неизвестно. Отец пяти сыновей.
Из воспоминаний поэта Евгения Рейна:
«Утром 13 января мне позвонил Евтушенко и сказал, что он мчится на своей “Волге” к моему дому. Через двадцать минут он прибыл. В машине он объяснил, что сегодня самый таинственный, мистический и праздничный день года – Старый Новый год.
– Я придумал, как его отметить, и уже заказал столик в Доме литераторов, ты должен быть там в одиннадцать вечера, на месте я тебе объясню, что к чему.
В одиннадцать я явился. Во втором холле под лестницей был накрыт банкетный помост, составленный из пяти столиков.
Евтушенко был уже на месте, как всегда выделяясь среди окружающих невообразимым одеянием. Но гораздо больше розового с люрексом костюма Евтушенко меня поразили приглашенные им гости. Это были только женщины числом 19.
Вместе с нами двоими составлялась цифра 21 – пресловутое “очко”, и оно имело, видимо, символическое значение. Евтушенко отвел меня в сторону и несколько высокопарно и даже метафорически изложил свою идею.
– Эти женщины дарили меня любовью в прошедшем году. Я решил устроить им праздник. Ты будешь тамадой.
Часы пробили половину двенадцатого, официанты бросились к нашему столу открывать шампанское. Первый тост сказал хозяин стола о том, что прошедший год был годом любви, причем любви разнообразной и профессиональной. И тут он назвал имя балерины, и я воздал дань искусству классического танца. Но следующая женщина оказалась по профессии водолазом, и тут уже мне было труднее, но кое-как я выкрутился. Далее подряд шли две стюардессы, что было совсем легко. Страшный удар поджидал меня на пятом тосте, эта дама работала на Центральном рынке рубщицей мясных туш. Не помню, что я лепетал по этому поводу. Была еще дрессировщица белых мышей из “Уголка Дурова”, была женщина – книжный график, была также женщина-капитан баскетбольной команды завода “Серп и молот” (рост 195 сантиметров), была женщина-жокей с ипподрома, сидела там и мать-одиночка, пришедшая с младенцем, которого не с кем было оставить – Евтушенко договорился с руководительницей бюро обслуживания Союза писателей, чтобы она посидела с младенцем у себя в кабинете. Не было только законной супруги поэта.
Тосту к десятому я привык к своей задаче: тема “Профессия и любовь” развивалась мною одновременно философски, практически и как бы в техническом разрезе. Что именно каждая профессия может дать как платонической так и не платонической любви. Но девятнадцать тостов – это все-таки многовато, и к трем часам утра я порядочно утомился. К моему удивлению, утомленный вид был и у практически всегда неутомимого Евтушенко. Но я неплохо знал эту поэтическую натуру – просто ему уже надоело. Идея была реализована, надо было двигаться дальше. Он встал, поднял бокал и обратился сразу к девятнадцати своим дамам: “Я хочу выпить еще за одну профессию – за дело поэта, оно невозможно без любви, во-первых, любви всенародной, во-вторых, и это главное, без любви личной, индивидуальной. А теперь примите от меня маленькие староновогодние сувениры”. С этими словами он поставил на стол изящную лайковую сумку. Из нее он достал девятнадцать маленьких коробочек, в каждой лежало колечко с небольшим, я бы сказал, скромным, изумрудом. Изумруд – волшебный, магический камень. Он приносит мир и покой душе, он благоприятствует добрым чувствам и, прежде всего, благодарности».
Думаю, после всего изложенного всем уже более или менее понятно, что к такому творцу невозможно было относиться равнодушно…
Так получилось, что за его творчеством я пристально следил с 1968 года, когда Анатолий Бортняк, мой самый первый учитель в журналистике, прочитал мне однажды наизусть: «В трамвай поэзии, словно в собес,/ набитый людьми и буквами,/ я не с передней площадки влез – / я повисел на буфере./ Я с теми, кто хочет в трамваи влезть,/ когда их туда не пущают./ Жесток этот мир, как зимой Москва,/ когда она вьюгой продута./ Трамваи резиновы./ Есть места!/ Откройте двери, кондуктор!».
Эти строки легли мне на душу неосознанным, но свербящим и будоражащим грузом. Тогда уже я готов был влезть в какой-нибудь трамвай. С тех пор мимо меня не прошла, пожалуй, ни одна стоящая строка из огромного творческого массива по имени «Евгений Евтушенко». На сегодняшний день литературное досье на поэта у меня самое большое из сотен других аналогичных, насчитывающее свыше десяти тысяч единиц хранения. Есть все его поэтические сборники, вышедшие в так называемые застойные времена: «Нежность», «Разведчики грядущего», «Шоссе энтузиастов», «Обещание», «Стихи разных лет», «Взмах руки», «Идут белые снеги», «Отцовский слух», «Интимная лирика», «Я сибирской породы». За некоторые в свое время я переплачивал на черном рынке в сто (!) раз больше их номинала, и всегда был воистину счастлив, заполучив очередную книжку с родным и близким именем. Нынешней молодежи не понять уже нашего лютого поэтического фанатизма. А люди моего возраста подтвердят как на духу: из всех культурных наслаждений лишь поэзия приносила нам наибольший кайф. И что примечательно: ни один из наших поэтических кумиров на поверку не оказался ложным. Евтушенко – в первую очередь. За все годы советской власти никто из стихотворцев не был так массово любим и обожаем, как он. Потому и сказал: «Поэт в России больше чем поэт».
Щедрая жизнь подарила мне и несколько встреч с этим поэтическим классиком двадцатого века, который, положа руку на сердце, куда как талантливее и разнообразнее нашего последнего Нобелевского лауреата в поэзии, который поэтому и не любил Евтушенко. И так думаю не только я. Вот что написал о моём герое глубокий и серьезный поэт Александр Межиров:
«Конечно, по верховному замыслу Евтушенко даровитей Бродского, подлинней, в нем больше вещества первородной поэзии. Но Бродский отдал поэзии всё, что имел, в Евтушенко – не всё. Какую-то часть пожертвовал черт знает чему. Всякой всячине, всегда клубящейся вокруг».
Святая правда. Невозможно себе представить, даже в самом кошмарном сне, чтобы Бродский (предположим на миг, что его не выгнали из СССР), принял приглашение слушателей Военно-политической академии прийти к ним, почитать свои стихи и ответить на вопросы. А Евтушенко с удовольствием посетил «кузницу политбойцов партии» как раз в годы, когда я там учился.
...Сойдя с трибуны, поэт попал в плотное окружение слушателей, задававших ему стандартные и тривиальные вопросы. Отвечал с кислой миной на лице усталого мэтра. Но когда я поинтересовался, как сейчас поживает его поэтический учитель из «Советского спорта», Евгений Александрович взял меня под руку, отвел в сторону и спросил:
– Вы что, читали мою «Автобиографию»? – я не без гордости ответил, что прочитал всё, им написанное. И это была правда.
– Так уж и всё? – с легкой ехидцей переспросил поэт.
– У вас есть прекрасная возможность убедиться в этом. Давайте я набросаю «рыбу» (заготовку – журналистский жаргон) нашей с вами как бы беседы, а вы потом проверите степень моего знания вашей биографии, ваших стихов и вообще всего того, что вы на сегодняшний день сотворили.
– Не скажу, что ваше предложение столь уж оригинально, – по-деловому отозвался Евтушенко, – но моё время оно сэкономит существенно. Сделаем так. В субботу у меня творческий вечер во Дворце спорта Лужников. Приходите туда за кулисы и приносите свой текст.
В Лужниках собрались тысячи поклонников поэзии Евтушенко. Дежурила конная милиция – ни в одной другой стране мира подобное вселенское столпотворение вокруг лирики немыслимо в принципе. Без билета, но с журналистской «ксивой» и с уже приобретенной в столице изрядной наглостью преодолевать всяческие препоны я еле пробрался в зал ко второму отделению поэтического вечера. Предстоял ещё штурм закулисья и беседа с поэтом. Первое я проделал довольно успешно, а когда предстал пред светлыми, но полыхающими очами измочаленного Евгения Александровича, сам себе не позавидовал:
– Какая беседа, какое интервью? Вы что в своем уме? Я, как взмыленная лошадь, сейчас всё брошу и сяду с вами беседовать о путях развития советской поэзии! Надо же соображать немножко! Вы же капитан, а не солдат-желторотик!
Левой рукой вытирая потное разгоряченное лицо, правой Евтушенко выхватил из моих рук несколько страничек предполагаемого интервью и швырнул их на громадный стол, где в раблезианском хаосе громоздились букеты цветов, полные и початые бутылки с водой, пивом, более крепким спиртным, овощи и фрукты. Я вдруг почувствовал себя аккурат так, как чеховский герой, нечаянно чихнувший на лысину начальника. И что мне оставалось делать, как не повернуться по-военному и не удалиться восвояси. Было обидно не столько за потраченный труд – мне и до сих пор доставляет удовольствие читать и перечитывать раннего Евтушенко, – сколько за беспардонность поэта: ведь не я же напросился за эти кулисы – сам предложил. И вдруг – такая пощечина!
...Через месяц с небольшим, когда, откровенно говоря, я уже и подзабыл о неудавшейся попытке взять интервью у Евтушенко, мне на домашний адрес пришла толстая бандероль от поэта. Причем, разглядывая конверт, я сначала и не догадался, от кого он. Почерк отправителя был настолько безобразен, и неразборчив, что представлялось невероятным, как его расшифровывали почтовые работники. Но, распечатав конверт, я с облегчением вздохнул. Там была моя рукопись, лишь слегка потревоженная рукой поэта, который, наверное, имел полное право на признание: «Я разный – / натруженный и праздный./ Я целе-/ и нецелесообразный./ Я весь несовместимый,/ неудобный,/ застенчивый и наглый,/ злой и добрый».
Очень верно о нем сказал Сергей Поволяев: «Евтушенко – везде, во всем.
И если Пушкин – это наше ВСЕ, то Евтушенко – это НАШЕ все. И все недостатки Евтушенко, все его плохие строчки, неоднозначные поступки – это все НАШИ слова, мысли и поступки. Кого ругаете, господа? Евтушенко пишет не о нас, Евтушенко пишет нас.
Вы уверены, что, живя в наше с вами время, Пушкин писал бы "Евгения Онегина", а не "Братскую ГЭС"?».
Ну, разве это не правда? Чего только ни говорили про Евтушенко! Что только ни писали! Кто ещё вызывал столько ненависти, столько неприятия со стороны коллег, властей и просто сограждан, столько слухов и клеветы! Евтушенко – дескать, сотрудник КГБ, чуть ли не полковник этого могущественного когда-то ведомства. Стихи за него якобы писал целый идеологический отдел при ЦК КПСС. Евтушенко – скрытый агент мирового масонства, во всех его стихах умело упрятаны тайные магические знаки. Евтушенко регулярно заманивает на свою дачу в Переделкино непорочных девиц и там их порочит, а самая крутая его пассия – Галина Брежнева … Ни одна фигура в советской, а ныне в российской литературе не вызывала столь неоднозначного к себе отношения, столь полярных, но отнюдь не прохладных чувств.
Андрей Тарковский, прочитав «Казанский университет», написал в дневнике: «Случайно прочёл. Какая бездарь! Оторопь берёт. Мещанский Авангард. Жалкий какой-то Женя. Кокетка. В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущёв, и Брежнев, и девушки». А сам меж тем гостил у поэта…
В личных беседах я всегда напоминал критиканам и недоброжелателям поэта, что в 1957-м году Евтушенко выперли из Литинститута за то, что он рьяно защищал от нападок идеологических ортодоксов роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Когда «вся советская общественность» травила Александра Исаевича Солженицына, его молодой собрат по литературному цеху позвонил Ю. Андропову и, как всегда, выспренно, но при этом совершенно искренне заявил: «Если Солженицын окажется в тюрьме, я умру на баррикадах!». Аки лев, защищал Евтушенко и гонимых Даниэля с Синявским. В 1968 году он единственный из всей советской интеллигенции дал телеграмму Брежневу, в которой открыто протестовал против ввода наших войск в «страну бархатной революции, которая укрепит основы социализма». Выразил Евтушенко и свой протест против нашего вмешательства в дела Афганистана.
Однако на дистанции времен нам теперь видно, что фронда Евтушенко была выгодна тому, ушедшему в небытие строю. Именно поэтому он (строй, естественно) всячески поддерживал строптивого поэта. «Женька» свободно разъезжал по свету, его книги так же свободно издавались для зарубежного читателя. Отсюда ясно, что автор не бескорыстно творил свою острую и нервную поэзию. Но даже сейчас, когда все это осознаешь, неприятия к поэту не возникает, его по-прежнему любишь, как дорог тебе твой друг детства.
Закончу этот небольшой очерк о большом русском поэте выдержкой из собственного с ним интервью. Я спросил: «Однажды вы сами признались, что за два месяца написали восемьдесят пять стихотворений. Неужели они столь легко вам даются, а если так легко, то не легковесны ли они?». Ответ был такой: «Бывает, что очень легко пишутся стихи. Но чаще – трудно. Должен вам заметить, в мире существует два вида поэзии. Одни стихотворцы пропускают свою продукцию через всевозможные марлечки и ситечки – не дай бог попадет какая-нибудь соринка. Но как писал Мартынов: “Ей не хватало быть волнистой, ей не хватало течь везде, ей жизни не хватало – чистой, дистиллированной воде”. Есть другие поэты, работающие по законам горного потока. Такой поток несет в себе и камни, и обломки деревьев – и все-таки победительно грохочет».
И заключил:
«В общем, надо сочетать и энергию, и художественный самоконтроль. Я так всегда работал. И буду рад, если останусь в памяти потомков хоть несколькими своими стихами».
Конечно, останется.
И напоследок совсем уж прозаическое. Мой приятель жил в Переделкино недалеко от большого дома Евтушенко. Направляясь на теннисный корт, Евгений Александрович всякий раз следовал мимо нас, и мы все трое вежливо раскланивались. Однажды дружок рассказал: «На прошлой неделе пригласил Евтуха на рюмку чая. Он, представь себе, согласился. И вот, мы сидим на веранде, а в это время такси за сыном приехало – на юга мы его отправляли. Евтух хватает два чемодана и рысью бежит к машине. Я опешил и кричу ему: “Зачем, Евгений Александрович?!”. Он вернулся, сел, отдышался и говорит: “Пройдут годы, десятилетия и когда-нибудь твой сын кому-нибудь расскажет, что ему чемоданы таскал великий русский поэт Евтушенко”».
Между прочим, завещал похоронить себя на Переделкинском кладбище, рядом с Борисом Пастернаком – тоже великим русским поэтом.