Николай Цискаридзе: «Тяжело постоянно говорить правду в глаза»

Новый сезон в МХТ им Чехова начался с сенсации: в премьере «Кабалы святош» Булгакова в роли Людовика XIV выступил... премьер Большого театра, народный артист России, ректор Академии русского балета им. А.Я. Вагановой Николай Цискаридзе.

Премьера состоялась в начале сентября, и в первых отзывах рецензенты отметили, что исполнитель сыграл Короля-Солнце «сдержанно и иронично, а атмосфера царствования на сцене создана убедительно». Это дебют Николая Максимовича в драматическом спектакле, где он играет под псевдонимом — Максим Николаев.

2025-й год вообще был щедр на события в творческой жизни Цискаридзе. Помимо спектакля «Кабала святош», вышел в свет его автобиографический двухтомник «Мой театр» («АСТ»), в Кремле состоялись концерты выпускного женского класса Николая Цискаридзе, впервые за сто с лишним лет, надо заметить, сформированного педагогом-мужчиной. В программе был второй акт «Лебединого озера», посвящённый 100-летию выпуска великой балерины Марины Семёновой из Вагановской академии, а также балет «Гаянэ» на музыку Хачатуряна, восстановленный по архивам 1942 года, и Гран-па из балета «Пахита». Цискаридзе три года учил этот класс, вложил в него, по его признанию, огромное количество сил и приготовил такую обширную программу, чтобы его подопечные «блистательно вошли во взрослую жизнь».  

— Расскажите, пожалуйста, подробнее о роли Людовика XIV и новом для вас опыте на театральной сцене, — попросили мы, журналисты, в первую очередь при встрече с артистом на пресс-конференции.

— Играть в булгаковских пьесах — счастье! А «Кабала святош» — фантастическая пьеса, она бессмертна. Когда только раздавали реплики, сидели, читали их за столом, а ощущение было, что говорим о сегодняшнем театре, сегодня ведём диалог власти с художником. Эта фабула, на самом деле, существовала всегда, и проигрывалась много раз в разные века. Диалог власти с искусством — очень интересная тема.

Репетиции начались в конце февраля, когда я пришёл первый раз, на меня с интересом посмотрели — ну пришёл новый человек, а потом привыкли, и, по-моему, сейчас уже всё нормально. Прислушиваюсь ко всему, что говорят на репетициях режиссёр Юрий Квятковский и исполнитель роли Мольера, худрук МХТ Константин Хабенский. Стараюсь чему-то научиться, для меня на сцене драматического театра всё немножко другое, другие ощущения. Режиссёру я с первой секунды сказал, что я артист балета, исполнитель, и если в балете точно знал, с какого ракурса как выгляжу, что сделал, и в какую позицию приземлился, то здесь пока ничего не понимаю, вот вы мне скажете — я сделаю.

В интервью меня всё время пытали насчёт кино и театра, и я говорил, что это не моё, что мне не нравятся мои коллеги, которые открывают на сцене рот. Этому надо учиться, и как-то тому, кто меня допёк, я сказал: «Ну, если я сойду с ума, обязательно выйду на сцену под другим именем. Я никогда не посмею встать рядом с артистами драмы под своим именем, у которого есть шлейф заслуг в другом жанре, какое я на это имею право?! Поэтому, когда мне позвонил Константин Юрьевич Хабенский, у меня были примерно такие ощущения: вам звонит ваш кумир и предлагает роль в вашем любимом произведении (у Булгакова обожаю две вещи: «Жизнь господина де Мольера» и «Театральный роман»)! Да ещё роль человека, который тебе безумно интересен, и который породил твою профессию, балет — создание Людовика XIV. Поэтому я произнёс: «Не знаю, что вам сказать, Костя, потому что зарекался этого не делать, но давайте попробуем, потому что надо быть идиотом, чтобы отказаться от Булгакова, Мольера, Людовика XIV, Хабенского и МХТ. Это какая-то фантастика была...

Про имя. Назваться Максимом Николаевым будет честнее, подумал я, ну нельзя переступать через какие-то вещи, я честно служил сцене, и, наверное, единственный в мире артист балета, который ушёл, не переработав ни дня. Сказал, что рейтузы больше не надену, и не надел. Когда снимал грим, сказал гримерше: «Это всё!» А она: «Не зарекайся, настанет сентябрь, пойдешь в класс». Я посмотрел на неё и подумал: «Ой, Ленка, плохо ты меня знаешь, хоть и гримируешь 21 год». И я не вышел больше на балетную сцену.

— Есть ли у вас страх сцены, или с вашим опытом, это осталось в прошлом?

— Всю жизнь перед выходом на сцену я очень нервничал, и когда пришло время, с большим счастьем это прекратил. Ну, устаёшь волноваться, потому что несёшь ответственность перед людьми, которые купили билеты, ты не можешь обмануть их доверие, а это очень затратно энергетически.

Хотя… Волнуются все, даже самые знаменитые. Как-то моя подруга в Лондоне купила билеты на Мадонну, а я тогда был глубоко танцующий человек. И вот с репетиции бегу на стадион, страшно хочу есть, один хот-дог съел, второй намереваюсь. И в пять часов — бахх — всё зажглось, люди побежали к сцене, мы оказались в первом ряду, и толпа придавила меня к барьеру... И в этот момент с потолка стал спускаться шар, потом он развалился, и я, на расстоянии одного метра, увидел миниатюрную тётю. Вьетнамец рядом со мной заплакал и заорал — ааа! — одновременно, и я понял, что это Мадонна.

Она стояла спиной, в руке держала микрофон, и я увидел, что у неё трясётся рука... «Ну, если Мадонна, собирающая дикие стадионы, волнуется, — подумал я, — то, что же мне остаётся...» Дальше она развернулась и стала петь, но этот трогательный момент с трясущейся рукой навсегда остался в моей памяти.

— Увидят ли зрители Цискаридзе в кино?

—В кино меня никто ещё не позвал, а я не хожу туда, куда не зовут. Я хорошо себя чувствую: если позовут, и это устроит мой внутренний мир, и мне будет интересно, конечно, да, но вы же понимаете, что кино — режиссёрская история, ты должен чётко понимать, к кому идёшь и что играешь. По сравнению с балетом, всё остальное — выходной день, если вы понимаете разницу хотя бы в количестве физической нагрузки. Никому не пожелаю стать артистом балета.

— Расскажите, как родился двухтомник «Мой театр». Летом в издательстве подводили итоги: тираж перевалил за 250 тыс экз., количество читателей — за миллион, книга лидировала в сегменте «Биографии и мемуары».

— Родился, можно сказать, из-под палки. Каждый день в одно и то же время мне звонила педагог по истории балета Ирина Павловна Дешкова и говорила: «Рассказывай». И хотя, отвечал я весьма сухо, по «дневничку», в котором фиксировал лишь то, где, что и с кем танцевал, поминутно комментируя, что это «никому не нужно», и многое нужно вычеркнуть, вроде всё получилось.

Есть такой анекдот про чукчу, который «писатель», а не «читатель», так вот, у меня наоборот: я читатель и не очень понимаю всю эту шумиху. Как вспомню, как из меня вытрясали фотографии для книги, или уточняли количество спектаклей, мне всё это кажется ненужным. А когда получаю обратную реакцию людей, которые, оказывается, прочитали всё это, я думаю, может, мне всё это снится... И не ассоциирую с собой.

— Пишут даже, что продажи со временем не падают, а растут, ни одна книга современного автора не может сравниться по объемам продаж, и всё это противоречит закономерностям рынка...

— Это я ещё плохое не описывал, а если бы описал, книга, наверное, была бы чёрной, а сейчас она белая. Ха-ха!

— Тем не менее, издательство и читатели требуют третий том, вы готовы?

— Но я ещё не прожил это время, как говорят французы, «времени надо дать время», а описывать, как мне тяжело «бить девочек» на репетициях, я не могу.

— Фонд общественного мнения сделал заявление о том, что одной из наиболее влиятельных персон в российском искусстве и культуре 2024 года является Николай Цискаридзе, как вы это восприняли?

—  Смеялся. Но, с другой стороны, когда много работаешь на ТВ и постоянно даёшь интервью, реакцию встречаешь разную, кто-то недоволен: как его много, надоел. А что мешает выключить телевизор? Вот я, например, кого не хочу видеть — не вижу, не хочу знать новости — я их не знаю, хочу — знаю, кому позвонить из знакомых, чтобы через пару минут «быть в курсе». Но шутки шутками, а быть «влиятельной» персоной — большая ответственность, и я это почувствовал, когда стал ректором Академии русского балета. Я понял, что, давая интервью, отныне должен думать о том, что меня могут прочесть дети, и когда я завтра зайду в парадное, они спросят, в своём ли я уме? А дети очень строгие судьи, я сам был строгим критиком своих педагогов...

—  Разве не подвигает такое звание на ещё большие свершения?

— Подвигает только к тому, чтобы ты оставался честным. Когда мне исполнилось 50, журналист Даша Златопольская, с которой дружу много лет, составила передачу из моих ответов разных лет. И сказала: «Приятно, что прошли годы, а ты нигде не слукавил, отвечаешь одно и то же на один и тот же вопрос, говоришь правду». Это очень ценно, потому что скольких людей ловят на том, что в один год они говорят одно, а в другой другое.

— А как в этом году прошли выпускные экзамены на сцене Кремля?

— Выпускные спектакли всякий раз забирают неимоверное количество сил, но когда всё заканчивается, сначала чувствуешь облегчение, а потом горечь — дети разъехались в разные части света... Утешением, конечно, может служить то, что никакая школа ни в одном городе не сможет сделать ничего подобного, хотя мне будут подражать, «заимствовать» эскизы костюмов, повторять репертуар. Но тщетно: если мы берём шедевр, то не делаем купюр, не облегчаем его, недостающих исполнителей приглашаем из театра. В балете ничто не должно быть исполнено плохо. И те девочки и мальчики, которые танцевали в «Вариациях из «Раймонды» Баланчина, в восстановленной «Лауренсии» и первом акте «Спящей красавицы» в 2015 году в Кремле, куда мы впервые поехали с выпускными экзаменами, сегодня — главные артисты Мариинского театра и Театра Станиславского и Немировича-Данченко. В этом году выпускаю женский класс, учил этих девочек три года, и они — моя большая гордость.

Выпуск женского класса — событие, конечно, выдающееся, более ста лет такого не было, и мне хотелось показать, как надо всё делать. Дело в том, что я возглавляю Учебно-методическое объединение в области балета, и все программы восьми последних лет проходили через моё одобрение. И я обеспокоился одной вещью: все вы, бывая на балетных спектаклях, слышите топот, когда балерины бегут, а слышен он потому, что поменялось покрытие пола, и пуанты теперь делают не из мешковины с клеем, а из пластика. Неслучайно все великие балерины прошлого говорили в интервью, что готовят для спектакля 5-6 пар обуви, теперь в одной паре можно танцевать полгода, а то и больше. Даже сам момент вскока на палец стал другим, занимает другое количество времени, мышцы и связки работают по-другому. Это щёлочка в нашу кухню, но она влияет на зрительское восприятие спектаклей, я столкнулся с этим в балете «Светлый ручей», который танцевал на пуантах, и с таким количеством технических сложностей, которые не под силу ни одному танцовщику в мире. Именно тогда я почувствовал, как тяжело балерине прыгать в этой обуви, и стал пересматривать программу, говоря, что нельзя сдавать экзамен в непальцевой обуви, потому что мы выдаём диплом, в котором написано — «артист балета», а не «участник мастер-классов» в Томбукту.

И я взял класс, чтобы объяснить миру, что г-жа Ваганова была одним из самых прогрессивных деятелей балета, она никогда не стояла на месте, призывая и своих учениц менять всё и идти дальше. То же самое приходится делать мне, я согласен с тем, что сказал Вахтангов: «Традиции — это хорошо сохранившийся труп». Дело в том, что уважать традиции — это одно, а реалии жизни — другое. И, если мы через призму традиций будем смотреть на дорогу, не понимая, что уже нет гужевого транспорта, а в машине 200 л и более, мы — идиоты.

Я безумно люблю своих девочек, но не могу не заметить: если у мальчиков есть две кнопки — вкл. и выкл., то у женщин модель управления, как у космического корабля, и она всё время дымится и не контактирует...

— Чем отличалась выпускная программа этого года?

— Во-первых, мы показали второй акт «Лебединого озера», визитную карточку великой балерины Марины Семёновой, любимой ученицы Вагановой и моего педагога, которая выпустилась из училища сто лет назад. Зрители увидели восстановленный по архивам балет «Гаянэ» на музыку Хачатуряна и Гран-па из балета «Пахита». Мало кто знает, но то «Лебединое озеро», которое знаем мы с вами, с его знаменитым «белым» актом, придумали Ваганова вместе с Семёновой. То положение рук, те комбинации, встреча Зигфрида с Одеттой — это никакой не XIX век, это хореография Агриппины Вагановой. И мы посвятили своё исполнение этой дате.

Конечно, я не мог обойти тот факт, что 80 лет Победы для моих мамы и няни был одним из самых важных праздников. А в 1942 году по заказу партии и правительства, с целью показать единение народов, Нина Анисимова поставила в Ленинградском театре оперы и балета балет «Гаянэ» на музыку Арама Хачатуряна. Фантастически красивая музыка, но балет 1942 года исчез, а те, что ставились после него, мне не нравились. А музыка блистательная, один «Танец с саблями» чего стоит! К тому же, мой отчим был армянином, и мы регулярно ездили на свадьбы, похороны и другие события в Ереван и Ленинакан, там от Тбилиси недалеко. Очень колоритные были поездки. Ориентируясь на свои воспоминания, я собрал хореографию Нины Анисимовой, поднял все архивы, а то, что не нашёл из танцевальной сюиты, поставил сам. Я хорошо знаю этнос, и, в отличие от людей, которые в Ленинграде рассказывали мне про «традиции», но при этом не могли отличить курдский танец от армянского и грузинского, мог прочитать целую лекцию на эту тему. Рассказываю всегда, что армяне пришли со стороны Индии, курды — Ирана, а грузины вообще никуда не ходили. Три разных этноса, у них и танцы очень разные.

А наш гениальный Хачатурян вырос в Тбилиси, в историческом районе Сололаки, где такая плавильня была, что мама не горюй, потому он и знал все эти танцы. И был в этой сюите блистательный русский танец, ноты которого с большим трудом мы нашли в Ереване, и восстановили его. Когда его слушаешь, невозможно представить, что эту музыку написал тбилисский армянин Хачатурян. А в третьем акте прозвучало знаменитое Гран-па из балета «Пахита».

— Когда вы начали серьёзно заниматься педагогикой и что, по-вашему, важнее всего в этой профессии?

— Преподавать я начал с апреля 1995 года. А самое ценное — когда видишь, что из заложенного тобой что-то реализовалось. Например, я очень много работал с Анжелиной Воронцовой, которая была балериной Большого театра, потом стала прима-балериной Михайловского, и однажды она пригласила меня на балет «Ромео и Джульетта», где танцевала Джульетту. Я был противником этой версии, но пришёл и увидел великолепно исполненный спектакль, который вдруг заиграл другими красками. А главное, я увидел всё, что вкладывал в Анжелину. Я был просто счастлив: когда видишь, что твоё зернышко проросло, это счастье!

При этом, не могу понять позицию нашего государства: в стране есть несколько удивительных общеобразовательных институций, например, наша академия, которые не должны ни с кем соревноваться из-за бюджета, потому что подпадают под закон о подушевом финансировании. Так давайте создадим ценз: просуществовало учебное заведение 250 лет, оно достойно того, чтобы ему выделили бюджет в госказне, и чтобы сотрудники стабильно получали хорошую зарплату, а не зависели от того, как у нас, сколько одарённых детей придёт поступать в хореографическое училище.

Постоянно об этом говорю, и недавно, благодаря Валентине Ивановне Матвиенко, удалось сдвинуть кое-что с мёртвой точки. Представьте, у нас есть учебные заведения, в которых учим несовершеннолетних детей, а интернаты и столовые для них «не предусмотрены». Выпали при перемене законодательства. Спасибо Валентине Ивановне, она прониклась нашей проблемой.

— Вы бы приняли юного Нико Цискаридзе в училище?

— Конечно, такие дети не рождаются даже в каждом десятилетии. Это же не только гибкие ножки, длинные ручки, это комплекс функций мозга, помимо крепкого здоровья, у тебя должен быть танцевальный слух и феноменальная координация на движения. Например, я не учу «порядок», а все мои ученики учат, многие трудятся над маленькими отрывками по неделе, и ничего не получается. Это потрясало и моих педагогов, они сразу заметили, что я «знаю», как танцевать. Другое дело, что я попадал к уникальным педагогам, без участия которых никакие мои способности не реализовались бы. Всегда их вспоминаю и говорю, что мама с папой неплохо поработали, но потом ещё очень долго работали многие хорошие люди.

— Расскажите, а как публика относится к вашей гражданской чёткой позиции относительно единства Русского мира?

— На этот счёт вокруг меня было много разных инсинуаций. Я в 1991 году, когда развалилась наша страна, столкнулся с большим количеством сложностей. Мои двоюродные сёстры — это было последнее лето, когда мы с мамой вместе доехали до Грузии, — кричали: «Он грузин, и должен работать в Грузии, почему вы сидите в Москве?!» Мне настолько странно было слышать это, что я вывел для себя формулу: не хочу что-то слышать, и не буду. Помню дискуссию с одним человеком, который рассказывал мне, как я должен себя вести, поскольку я ещё никто, а он взрослый. Но поскольку народным артистом я стал в 27 лет, я спросил его: «А ничего, что я в своей профессии генералиссимус, тогда как вы в своей ещё лейтенант?! И что из того, что вам больше лет: у меня заслуг больше!»

Дело, видимо, в том, что я рано остался один, мне надо было многим помогать, и я привык нести ответственность. Внутри меня как-то ладно всё скроено. Общество, в котором я вырос, было многонациональным: отчим армянин, мы с мамой грузины, няня украинка. И люди, окружавшие нас, были представителями разных национальностей: греки, евреи, французы, немцы. Говорили только на русском, Тбилиси — многонациональный город, и внутри себя я очень тяжело переживал развал Советского Союза, когда из города стали уезжать люди. Где-то в глубине души у меня осталось понятие прекрасного, когда всем было тепло, уютно и хорошо.

— Известно, что Юрий Николаевич Григорович хотел, чтобы вы занимались Международным конкурсом балета, написал даже письмо в Министерство культуры...

— Которое так и осталось без ответа. Дело в том, что в прошлый раз, когда завершался конкурс, все ждали, что Григорович придёт на финал, но он написал письмо, в котором заявил, что, зная мои заслуги в Отечестве, доверяет мне от его лица что-то сказать лауреатам, поскольку и я лауреат этого конкурса. И я, действительно, вышел за него, говорил слова приветствия, и потом, когда мы закончили судейство, ночью составлял программу, то есть, выполнил работу председателя жюри. Но дальнейшие решения будет принимать правительство.

— Кого из участников вы бы пригласили на конкурс?

— Не представляю, кто сегодня сможет приехать, а раньше приезжали очень многие. На территории нашей страны зарегистрировано 192 международных конкурса балета! А должен быть один, Vaganova-PRIX, — для учащихся, созданный исторически, и второй — Московский международный конкурс. Тогда это престижно, а иначе профанация.

— Слышали, что вы увлеклись психологией, нет желания написать книгу?

— Безумно увлёкся! Стал слушать и читать психологов, отчего в голове сделалась каша, собираюсь пойти на психфак и во всём разобраться. Вот в детстве всех наказывали, но у меня обид на педагогов не осталось, хотя со мной обращались очень жёстко, а вот у моего одноклассника Илюши Кузнецова — да. И когда мы закончили учёбу, он с нашим педагогом семь лет не общался, в такой был обиде, хотя ко мне Пётр Антонович относился гораздо строже, но я понимал, что он желает мне добра, выколачивает результат. И когда мы с Ильёй выросли, нам уже по 50, сидим за чаем, вспоминаем детство, анализируем поведение взрослых, размышляем, почему он так понял это так, а я эдак. И всё это очень интересно, потому что мы вскрываем детские болячки и понимаем, из-за чего он обиделся, а я нет.

— Вы счастливы?

— Не могу сказать, что такое счастье. Счастье — вещь эфемерная, а с какого-то момента я стал читать умные книги, где было сказано, что счастье в голове. Мне всегда хорошо, потому что я вижу и слышу только то, что хочу. Один мой товарищ называет меня «тефлоновым», но нет, я — человек разумный.