История одной реликвии

«Рыцари слова: Александр Пушкин и Владимир Даль» – так называется выставка, что открылась на днях в Государственном музее истории российской литературы, носящим имя создателя «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля.

Пушкин и Даль, истинные рыцари отечественной словесности, свершившие в ней мирный и благодетельный переворот, были знакомы при жизни, встречались, вместе путешествовали. Но особо сблизились, как ни странно, после роковой дуэли Пушкина. Как только печальная весть о ранении друга достигла Владимира Ивановича, он тотчас поспешил в дом на набережной Мойки. Ведь Владимир Даль, выпускник Морского кадетского корпуса в Петербурге, был и военным лекарем, точнее хирургом. В годы Русско-турецкой войны (1828-1829) он произвёл более двухсот операций, спасая жизни русским солдатам и офицерам.

Даль оставил трогательные воспоминания о последних земных часах поэта: «У Пушкина нашёл я уже толпу в передней и в зале; страх ожидания пробежал по бледным лицам. Доктор Арендт и доктор Спасский пожимали плечами. Я подошёл к больному, он подал мне руку, улыбнулся и сказал: "Плохо, брат!". Я приблизился к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток. В первый раз сказал он мне ты, – и я отвечал ему так же, и побратался с ним уже не для здешнего мира».

И другая его запись: «К шести часам вечера, 28 числа, болезнь приняла иной вид… пульс стал полнее, в то же время начал показываться небольшой общий жар… поставили мы с доктором Спасским 25 пиявок и послали за Арендтом. Он приехал, одобрил распоряжение наше. <…> Пульс сделался ровнее, реже и гораздо мягче; … Пушкин заметил, что я стал бодрее, взял меня за руку и сказал: "Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?" – "Мы за тебя надеемся ещё, право, надеемся!". Он пожал мне руку и сказал: "Ну, спасибо!". Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждою; ни прежде, ни после этого он ей не верил…».

Даль провёл с Пушкиным всю ночь с 28-го на 29-е января: «…Уже с полуночи и в особенности к утру общее изнеможение взяло верх; пульс упадал с часу на час… Почти всю ночь держал он меня за руку, почасту просил ложечку холодной воды…».

Уже днём доктор Даль запишет: «Пульс стал упадать и вскоре исчез вовсе, и руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29 января, – и в Пушкине осталось жизни только на три четверти часа».

…После смерти мужа его любимый перстень с изумрудом Наталия Николаевна подарила доктору Далю, не отходившему в скорбные январские дни от постели смертельно раненого поэта.

«Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок, – подтверждал славный доктор и не менее славный литератор, – перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – "талисманом"».

Может потому, что драгоценный изумруд ещё и подлинно мифический камень – символ мудрости и надежды; в древней Греции его называли «камнем сияния»; считалось также, что изумруд способен открывать истину, наделять своего владельца даром предвиденья – и Пушкину о том было ведомо. Изумруд для поэта был счастливым камнем и по дню рождения – считалось, по символике камней, что он покровительствует людям науки и искусства.

В апреле того несчастного года Даль писал князю Владимиру Одоевскому о дорогом подарке: «Перстень Пушкина… для меня теперь настоящий талисман. Вам я это могу сказать. Вы меня поймете. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы и хочется приняться за что-нибудь порядочное».

После кончины Владимира Даля, в 1872-м, перстень с крупным изумрудом квадратной формы достался его дочери Ольге. Ольга Владимировна, в замужестве Демидова, и предоставила его для показа на юбилейной пушкинской выставке 1880 года. Позднее она сочла нужным передать драгоценную реликвию великому князю Константину Константиновичу.

Блистательный поэт, известный в литературных кругах своим скромным псевдонимом «К.Р.», был страстным поклонником Пушкина. Именно великий князь Константин Константинович принял на себя все заботы и хлопоты по устроению в России пушкинских торжеств – столетия со дня рождения русского гения.

В мае 1899-го великий князь открыл заседание вверенной ему Императорской Академии наук, посвященное юбилею поэта, огласив приветственную телеграмму Государя Николая II.

Константин Константинович возглавил юбилейный комитет и стал одним из первых, кто ратовал о создании Пушкинского Дома.

Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь…

Великий князь одержал победу в поэтическом турнире – закрытом конкурсе на лучшее стихотворение, посвященное памяти русского гения. Имена участников конкурса держались в строжайшей тайне, и до решения жюри никому не открывались. Так что победа князя-трубадура, как в рыцарском поединке, была честной и безупречной. А наградой «К.Р.» стала кантата, положенная на музыку Глазуновым и прозвучавшая на торжестве в Академии наук в день столетия Пушкина!

В июне того же юбилейного года князь-поэт не без гордости записал в дневник: «Государь очень хвалил мне мои новые стихи, говоря, что вряд ли Пушкин написал бы лучше». Многие годы Константин Константинович считал достойным для себя занятием рецензирование произведений, представленных на Пушкинскую премию. И делал это со свойственным ему литературным аристократизмом.

Все дети великого князя разделяли увлечение отца пушкинской поэзией, преклоняясь перед памятью русского гения. И особенно – сын Олег Константинович, первый августейший князь-пушкинист.

С началом Первой мировой на долю титулованного поэта выпало немало испытаний. Самое горькое из них – героическую смерть любимца Олега, – он так и не смог пережить…

Константин Константинович скончался в июне 1915 года. И стал последним из великих князей императорской России, кто был похоронен в усыпальнице Петропавловского собора со всеми подобающими почестями.

Страницы дневника великого князя сберегли исповедь его души: «Как бы мне хотелось быть гениальным поэтом! Но я… никогда не буду гением, как Пушкин, Лермонтов, ни даже гениальным талантом, как А. Толстой. Буду разве навек талантливым, и только!».

Незабытыми остались не только стихи, но и ещё одно деяние великого князя: по завещанию Константина Константиновича из его личного собрания в Пушкинский Дом поступил золотой перстень с изумрудом. Тот самый, с коим Пушкин пожелал быть запечатленным на тропининском портрете.

Изумрудный перстень поэта волею его последнего титулованного владельца передан был на вечное хранение в 1915 году.

…Некогда юный Пушкин размышлял о судьбе поэта:

Доволен скромною судьбою
И думаю: «К чему певцам
Алмазы, яхонты, топазы…»

Все те драгоценные камни – символы богатства и праздности, совсем иное – перстни-обереги, с сокрытой в них чудесной таинственной силой…

Осталось загадкой: что за кольцо просил брата Пушкин прислать ему в Михайловское? Поздравляя с Рождеством, он наказывал Лёвушке: «Да пришли мне кольцо, мой Лайон». Видимо, речь шла об изумрудном перстне, жизненно необходимом поэту в печальном его уединении.

Да и Сергей Некрасов, директор Всероссийского музея А.С. Пушкина, доставивший заветный перстень в Москву, на открытии выставки заметил, что Александр Сергеевич с ним не расставался.

Золотой перстень с изумрудом стал поистине самым бесценным экспонатом нового выставочного проекта.

К слову, поэтесса Анна Ахматова некогда пеняла бедной вдове поэта за её подарки друзьям почившего мужа, – дескать, раздарила все пушкинские реликвии, в их числе и перстень с изумрудом, так и не поняв, как важно хранить память русского гения!

Но время доказало правоту избранницы поэта.