Сказы Шиловского леса

«Их было трое…» – так начинается легендарный роман Владимира Богомолова «Момент истины». Нас тоже трое… Мы, это группа белорусских поисковиков, которые вошли в Шиловический лес, спустя 80 лет после того, как его обследовали герои романа.  Они искали рацию. Мы – тоже ищем рацию, для того и углубились в этот некогда зловещий лес.

Место последнего выхода в эфир наших радистов в июне 1941 года. Группа капитана Алехина искала место выхода в эфир немецких диверсантов в августе 1944 года. Задачи схожие, но все же разные. Нашу рацию обнаружил житель города Волковыска Дмитрий Козлович, «в миру» – водитель-дальнобойщик, в лесу – опытнейший поисковик, и он сродни розыскнику-скорохвату старшему лейтенанту Таманцеву. Дмитрий нашел ее случайно – с помощью своего чудо-жезла металлоискателя новейшей конструкции. Случайно, не случайно – вопрос спорный. Ведь Козлович уже двадцать лет занимается поиском военных артефактов, поиском останков без вести пропавших солдат.

«Их было трое, тех, кто официально в документах  именовались "оперативно-розыскной  группой" Управления контрразведки  фронта». Так в романе. А по  жизни наша троица именуется  в документах, как  группа военно-исторического  общества «Батьковщина» и замыкается она тоже на военную структуру – 52-й поисковой батальон белорусской армии. И нас тоже трое – Дударенок, Козлович и я. А если примерять аналогии к роману, то у нас и свой председатель сельсовета (Васюков – в романе), председатель Порозовского сельсовета – по жизни – Виктор Акудович. Все очень сходно. «В их распоряжении была машина, потрепанная, видавшая виды полуторка «Газ-АА»… В нашем распоряжении тоже машина, видавшая виды, но не потрепанная – легковая «Ауди», владелец которой Дима Козлович сумел сохранить 30-летнюю машину, живой антиквариат, почти в первозданной сохранности. На ней и лётаем от леса к лесу, а то и вовсе по лесным просекам. Козлович водит также, как и ищет – мастерски. Одно слово – профессионал.

Об Александре Дударенке особое слово. Он минчанин, сотрудник одного из белорусских банков, но больше всего в жизни для него важны не финансы, а память о бесследно сгинувших на родной земле солдатах, тех, кто встретил здесь сорок первый год. Дударенок нашел их за эти годы едва ли не целый полк «без вести пропавших». Он сумел установить имена и адреса многих из них, и послать вести тем, кто и ждать-то их уже перестал – родственникам и потомкам бойцов, не вышедших из Белостокского выступа. Я бы назвал его родоночальником белорусского поиска.

Обнаружить в Шиловическом лесу сначала место выхода в эфир, а затем и самую вражескую рацию, для героев романа было несравнимо труднее, чем нам это сделать сегодня. Нашли мы «свою рацию» на одной из заросших лесных полян. Нет, не диверсантскую, а нашу армейскую, разбитую осколком снаряда еще в июне 1941 года.

От нее остались лишь фрагмент панели, колышек заземления, тросик забрасываемой антенны, ответная часть ключа, сухая батарея и еще кое-то по мелочи. Но и в таком виде она дорога нам, она бесценный свидетель первых дней войны. К тому же удалось выловить из интернетного эфира звуки морзянки из того достопамятного сорок первого года. Может быть, это как раз с нее и записали? Все может быть, на то он и лес военных чудес. Шиловический. Увековеченный в романе фронтовика о своих фронтовых товарищах.

Теперь она, эта рация стоит на моем рабочем столе. Как бы был изумлен Владимир Осипович Богомолов, если бы смог увидеть ее! Перебираю старые детали, надеваю наушники, кладу пальцы на ключ... Очень надеюсь, что останки этой рации послужат тем Порталом, через который удастся войти в пролетевшее время, в сороковые годы прошлого века…

Я не раз пытался понять, как это можно сделать – заглянуть под покров нашего времени, и хоть одним глазком увидеть, то, что было и что никто не видел, не записал, не снял, не отразил… Все началось с Брестской крепости. Было время, когда я приезжал туда почти каждый год да еще по нескольку раз в сезон. Однажды, поджидая в ночь утро, когда начнется реконструкция начала войны (сотни реконструкторов, членов военно-исторических клубов приехали со всей страны и даже из-за рубежа) у меня возникла идея: что если я проведу эту ночь в палатке пограничников (московские ребята)? В четыре утра вскочу под грохот снарядов и мин, хоть и холостых, но все же весьма дымных и звучных… Так и сделал. Проснулся от яростного грохота, криков, команд, беготни людей с винтовками… В первые минуты и в самом деле показалось, что я в том времени…

А вот еще способ – музыка того времени, любая старая, старинная музыка это тоже портал Времени. Случайно долетел из приоткрытого окна фортепианный пассаж, или уличный музыкант заиграл нечто вроде «Полонеза» или «Амурских волн», или донесся из военного городка обрывок строевой песни, и вот уже и зацепка, и заработало воображение, и ожила заархивированная память… Но такие удачи случались редко, после долгих, упорных  попыток приподнять покров сиюминутности, эту отлакированную оболочку современности.

Еще десятиклассником я нашел в книгах деда  довоенные армейские уставы. Я изучал их, я жил по уставам РККА, делал физзарядку, планировал свои школьные дни. Сам того не осознавая, но я готовился к постижению сложнейшей исторической темы – начало Великой Отечественной войны.

Наверное, не случайно, моим крестным отцом был механик-водитель тяжелого танка, мой дядя, Василий Иванович Ильин, младший лейтенант. Не говорю уже про отца-фронтовика, Андрея Черкашина, чья кровь пролилась на белорусской земле, помяну лишь деда, Соколова Михаила Романовича, который воевал на белорусской земле и в первую мировую, и в Великую Отечественную. Было кого расспрашивать… Они, как привратники, стояли у входа в Портал Времени…Я же пытался в него войти через архивы и библиотеки, поглощая  дневники полководцев, боевые донесения, воспоминания ветеранов, их письма… Были и многочисленные выходы с поисковиками на поля былых сражений – в Беловежской пуще, под Брестом, под Зельвой и Слонимом, под Волковыском,  Порозово, в Озернице – всюду, где шли самые первые, самые жестокие бои и сражения…

А еще помогали брестские военные реконструкторы из общества «Рубеж» – Андрей Воробей и Александр Жарков. И пусть это некая игра, но и она помогала ощутить дух времени, что-то понять, прочувствовать: соль пота, запах пороха, тяжесть «трехлинейки»…

«Здесь дол и лес видений полны…» Это про белорусские приграничные леса. Всегда вхожу в них с душевным трепетом, и вижу то, что не видят сторонние люди. Воистину, лес военных чудес: чего только не привидится, не откроется… Все эти книги (на снимке) родом оттуда – из белорусских лесов.  Писались они не за кабинетным столом, а в лесных сторожках, вагонных купе, деревенских хатах, в районных гостиницах…  Многие мои книги были изданы не только в Москве, но и в Минске, хранятся они и в Национальной библиотеке, и на книжных полках библиотек Бреста, Гродно, Волковыска, Зельвы, Барановичей…

Склоняю голову перед  писательским подвигом Сергея  Смирнова, открывшего нам Брестскую  крепость и ее героев. Для меня, тогда еще школьника, он тоже  ее открыл.

Счастлив, что был знаком  с еще живыми героями Брестской  крепости Петром Котельниковым и майором Гавриловым. Все они вошли потом в мои книги, как прототипы действующих лиц романов «Брестские врата» и «Лес простреленных касок».

 Отец мой из того же воинского ряда, он командовал ротой и знал войну досконально. И снова дед. И снова мой крестный отец, а еще почти столетний полковник-артиллерист Николай Петрович Пудов. Фронтовики, фронтовики, фронтовики… Я вырос в их окружении. Обожжённые войной, они сумели передать нам, потомкам, огненный жар пекла, из которого они вышли, как тепло своих душ…

А еще водил дружбу с двумя писателями, которые пережили сорок первый год здесь же, на белорусской земле. Это Константин Симонов и Иван Стаднюк. Из-под их пера вышли первые романы о начале войны. У их книг особое достоинство – «испытано на себе». Неожиданной дружбой одарил меня и писатель-фронтовик Владимир Богомолов. Я учился у них  всех писать о войне честно. Они писали, как видели. Я же писал – как чувствовал. По наитию. И по рассказам очевидцев-участинков. Мне повезло,  я застал еще местных старожилов – зельвенца Анатолия Станиславовича Верстака, он пережил войну мальчишкой и сохранил в памяти все досконально… Вторым родным дедом для меня стал волковысский столяр Федор Леонтьевич Лоскот. Он тоже, как и мамин отец прошел обе мировые войны. Тут, что называется, история из первых уст.

Ощутимая часть моей жизни – это Беларусь и все, что связано с ней, с ее прошлым, с ее судьбой, с ее людьми и городами. Очень надеюсь, что мне удалось установить прямую связь с бойцами сорок первого года, услышать, если не их голоса, то хотя бы их позывные.

Тогда мы шли по следу штаба Десятой армии. Из Замкового леса, мы с Волковичем перебрались на Шведские горы. Здесь был штаб 10-й армии Оттуда, с высоты древнего городища все виднее, . А оттуда я сориентировался – вон мой дом виден и наш дом, в котором я родился, и сделал первые шаги… Чем не Портал?

Пришли. Окна…  Сопряжение истории  и детства. В доме дяди Феди  все то же, что и было в 41-м  году, возможно, даже и керосиновая лампа та же.

Можно ли увидеть в окнах твоего дома то, что проплывало в них за пять лет до твоего рождения? Оказывается можно, если внимательно в них вглядеться. Наш дом оказался в эпицентре трагических событий, в самой гуще белостокского исхода. Мало того, что мимо наших окон проходила главная дорога на Зельву и Слоним, «дорога смерти», так она еще пересекала в этом месте железнодорожную магистраль Белосток- Слоним, а по ней шли эшелоны с беженцеми, с арестантами-переселенцами, с войсками и даже бронепоезда НКВД, которые тоже мчали подальше от западной границы… Пехотные колонны, кавалерийские эскадроны и казачьи сотни проходили мимо нашего дома спешили на восток. Они очень торопились, получив весьма запоздалый приказ на отступление.  Теперь им это промедление грозило им окружением, котлом, концлагерями. Никто не хотел такой участи. Дребезжали стекла в наших окнах, когда громыхали по булыге танки 6-го мехкорпуса. Возможно, бойцы заглядывали в наш сад попить воды – там колодец. Возможно мимо нашего переезда проходили бронепоезда НКВД. Ржали кони – это с недалекой улицы Колеевой уходил по Замостянской штаб 36 кавдивизии. И 144-й обреченный на полную гибель полк тоже проходил под нашими окнами… Я родился намного позже этих печальных событий. Но окна в доме, те же самые, они все видели, мимо них  двигалось это скорбное шествие, они все помнят. Они – экраны памяти… Они порталы времени…

                                                              ***

Понятие «черной дыры» физики определяют так: «Чёрная дыра – область, ограниченная так называемым горизонтом событий, которую не может покинуть ни материя, ни информация». Горизонт событий – какое точное образное понятие, когда речь идет об истории.

«Здесь лес и дол видений полны…» Это о белорусских лесах – Шиловическом, Кокошицком, Костенецком, Замковом, О Беловежской пуще… Что не лес, то кладбище неизвестных солдат. Лес военных чудес… Чтобы вести поиск в таких лесах, где таится еще немало мин и гранат, нужно обладать смелостью. Вот уже без малого век зияет эта черная дыра, и лишь время от времени, в ней прорисовываются чьи-то смутные силуэты, высвечиваются чьи-то случайные имена… Прорисовываются, благодаря энтузиастам, которые смеют заглядывать в эту «черную дыру», и даже проникать в нее,

 Работать в этой «черный  дыре», погружаться в нее – небезопасно. Ранним уходом из жизни заплатил  за попытки проникнуть в запретную  зону калининградский историк Дмитрий Егоров.

Рискует подорваться на старой мине белорусский поисковик Дмитрий Козлович. Который год он бродит по глухомани Беловежской пущи, где шли неведомые миру бои, находит останки бойцов и их вещи. Полжизни провел в этих черных дырах минский поисковик Александр Дударенок. Он сумел вырвать у небытия несколько сот солдатских имен. Травит себе душу горечью тех давно забытых миром событий краевед из Волковыска Николай Быховцев. Да и я тут тоже испытал враждебность этой «черный дыры», вернувшись из запретных мест с доброй дюжиной клещей в теле…. С диким воплем выскочил поутру из каземата немецкий писатель, решивший переночевать в руинах Брестской крепости. Он хотел войти в тему войны, настроиться на волну, ну, и настроился. Что его так впечатлило – он таки не рассказал. Но испугался здорово…

За все надо платить. За каждый факт, за каждое имя, вырванное из «черной дыры» беспамятства. Платим. Ищем. Находим…

Вслушиваюсь в морзянку, долетевшую к нам из сорок первого года. Наверное ее можно расшифровать. А если не удастся, можно взять телефонную трубку вот этого полевого телефона, найденного Козловичем на опушке леса, и позвонить в сорок первый год – в штаб 49-й стрелковой дивизии, которая держит там, в июне, оборону, и спросить у комдива полковника Васильева: «Как дела у вас, ребята? Сколько еще сможете продержаться?»

Или сказать что-нибудь ободряющее: «Держитесь! Мы о вас знаем. Мы вас помним!» Но молчит полевой телефон, мембраны его проржавели, провода истлели, раскрошились. И есть только один способ разглядеть в этой дыре, что-то различимое, распознаваемое, увидеть и понять в ней что-то… Это фотографии .. Большой частью они трофейные, сделаны немецкими солдатами на память о своих победах, о своих успехах… Но если повнимательнее вглядеться в них, то они тоже начнут что-то рассказывать о той войне, может быть даже то, что не хотели сказать их авторы, солдаты вермахта.

Полевой бинокль отца. Мальцом смотрит в него с высоты Шведской горы. Что увидел? Что-то же увидел. Может быть тот бинокль тоже был своего рода Порталом, а я тогда не понял. Где он тот бинокль? После него был еще один бинокль, точно такой же – армейский полевой, но принадлежал он деду, участнику Первой мировой войны, оттуда, из-под Баранович, дед и принес этот «Цейс» домой. Я же все глаза просмотрел, вглядываясь в его окуляры – чего я только в него не рассматривал?! Он тоже был для меня Порталом времени, когда я писал своего «Пластуна».

Но ведь екнуло же сердце, когда однажды, в очередное 21 июня услышал на главной улице Бреста, как старый еврей-скрипач выводил рулады бессмертного «Полонеза». И когда ранним июньским утром выскочил из армейской палатки под грохот и пальбу, и пороховой дым застил глаза вместе с предрассветным туманом. А вокруг меня мельтешили бойцы с винтовками, пытаясь выбраться из этой грохочущей суматохи, разве не так же было здесь в сорок первом, в кровавую зарю 22 июня?

Или вот  же пролетел над полем, где реконструкторы разыграли начало войны,  клин журавлей, они увидели тела «убитых» солдат, изменили свой курс и пролетели прямо над ними. Как в песне пролетели, сбитые с толку игрой людей в войну. Низко пролетели, над самой землей, над телами в гимнастерках, и все зрители вокруг ахнули, и стали снимать на телефоны. «Мне кажется, порою, что солдаты, с кровавых не вернувшихся полей…»

  Сколько раз я входил в эти Порталы – успешно и не очень. Но всякий раз что-то познавал, узнавал, выяснял… И вот они – результаты этих проходов – по казематам, по лесным тропам, по старым улочкам, по бывшим фронтовым дорогам: книги…

Первая из них – «Брестские врата». В нее вошло все, что удалось узнать, добыть, открыть за десять лет непрестанной работы.

Вторая книга, вынесенная из «черной дыры» – это военно-исторический роман «Бог не играет в кости». В название вынесен афоризм Альберта Эйнштейна. Автор теории относительности хотел сказать, что никаких вероятностных аномалий в сотворении нашего взаимоопределенного мира не существует и что Творцу не было никакой нужды  бросать кости: чет или нечет. Но речь в романе шла вовсе не о физиках и их научных экспериментах, а о судьбе 10-й армии, стоявшей в 1941 году в так называемом Белостокском выступе, и его командующем генерал-майоре Голубеве. Одна из самых больших армий в РККА по числу бойцов, оснащенная самыми современными танками и прочим оружием, она оказалась в эпицентре небывалой военной трагедии. Работая над очень сложным, порой противоречивым материалом я попытался использовать некоторые принципы квантовой механики. Это был творческий эксперимент. Удался он или нет, судить читателям, но в Москве и в Белоруссии, книгу приняли, и ее дважды переиздали в Минске. До сих пор поступают отклики.

Третья книга, добытая из очередной «черной дыры» – военно-исторический роман «Лес простреленных касок». Все то же время и все то же пространство – западная граница, ставшая в одночасье Западным фронтом и все тот черный июнь 1941 года. Имена героев другие, (это Третья армия, прикрывавшая направление на Гродно), но судьбы те же – трагические и героические. Главные герои – военные юристы, военные инженеры, бойцы и командиры. Среди них немало реальных персонажей – это и генерал Карбышев, и капитан Неустроев, и лейтенант Алексей Берест, и кинорежиссер культового фильма «Человек-амфибия» Владимир Чеботарев, и поэт Павел Васильев… Реальная жизненная история, семейная драма полковника Шурепова его дочери Галины (с редкостным счастливым исходом) стала самостоятельной линией романа. Судьбы пропавших без вести в Белостокском выступе командиров, тоже нашли свое отражение на книжных страницах – это и капитан Шибарский, и военный комиссар Свислочского военкомата… Названы, упомянуты – значит, уже спасены от мрака забвения.

Впервые, быть может, в отечественной баталистике представлен важный эпизод начала войны – действия Конно-механизированной группы (КМГ) генерала Болдина…  От Гродно до Берлина, от сорок первого до победного сорок пятого – таковы пространственно-временные масштабы «Лес простреленных касок»

Все факты, портреты, детали, подробности тогдашнего воинского быта, службы, обихода – все оттуда, из того навсегда исчезнувшего времени, из многочисленных походов в «леса простреленных касок», в Пущу, из писем и воспоминаний непридуманых героев. И, конечно же, из трофейно-архивных фотографий. О фотографиях особая речь. Каждая книга сопровождается своим альбомом. А в нем снимки из семейных архивов, снимки, переснятые из тематических сайтов, приобретенные в антикварных лавках и блошиных рынках.

                                                          ***  

… Лес как лес – с грибами-лисичками, земляникой, зайцами, бобрами, косулями… Но только шагни за обочину колеи, только вглядись в траву, в заросли папоротников – и увидишь то ржавое железо неразорвавшегося снаряда, то рваную маску противогаза, то диск танкового пулемета…

Металлоискатель Козлович пикает почти на каждом шагу. Лес звенит от осколков, пуль, гильз, а чуть поодаль шелестят по новенькому асфальту шины скоростных лимузинов. Там жизнь несется по другому руслу…

«Чистильщики» Алехин, Таманцев, Блинов (герои «Момента истины») входят в лес, чтобы отыскать следы, оставленные диверсантами. Мы тоже ищем следы, но оставленные нашим бойцами горьким летом сорок первого. Открываю свою книгу: «Тропка была как тропка, заросшая травой, и я все время усиленно смотрел себе под ноги. Как и вчера, немецкая противопехотная мина с взрывателем нажимного или натяжного действия более всего волновала мой организм».

Поисковики предупредили нас об особой осторожности – в лесу оставались авиационные мины. Там немало еще не разорвавшихся мин, снарядов… Саперы после войны прочесали этот лес на скорую руку, а потом никогда сюда больше не возвращались.

Мы обещали ничего трогать, не поднимать, будем только фотографировать. Но и от этого отговаривали: немцы сбрасывали с самолетов противопехотные мины, они не потеряли своей убойной силы, наступишь, зацепишь, сдвинешь, а там ртутные взрыватели… Идти можно только со знающим проводником. С таким, как Иван Жак, уроженец здешних мест, бывший солдат белорусской армии.

Каждый из нашей поисковой тройки выносит что-то из портала времени: Дударенок – медальоны-смертники, фотографии, письма, Козлович – подковы, штыки, гильзы и прочие артефакты для будущего музея в Порозово. Я – впечатления для будущих книг.

Именно так возник четвертый том тетралогии «В июне сорок первого» – «Белая вежа, черный ураган» («Выходи строиться!») Он посвящен судьбе всего лишь одной дивизии – 49-й стрелковой, которая как бы растворилась в дебрях Беловежской пущи, а на самом деле, вела ожесточенные и не безуспешные бои прорывного характера.

Давняя моя работа требует логического завершения. В ней должен быть подведен итог всех размышлений о трагедии сорок первого года, трагедии не только Западного фронта, но и всех фронтов того времени. Ответ на вопрос – как такое могло случиться, почему такой разгром, почему такое ужасающее число убитых и небывалое в военной истории России количество пленных, и такие скорые и обширные территориальные потери – от Бреста до Москвы, от Немана до Волги, от Белостока до Севастополя. Почему? На этот неотвязный вопрос дают обстоятельные ответы политологи и историки, справедливо называя множество тех или иных причин. Да, тут комплекс причин, проблема системная.

Да, все именно так, разгром в сорок первом это не «временные трудности»; страна реально оказалась на краю гибели и порабощения. Но почему это произошло? Объяснять все промахами вождя? Объясняли. Но это лишь отмашка от серьезного разговора. А в серьезный разговор, кроме историков и  политологов должны вступить и теологи, священники.

Без религиозного взгляда, без суждения верующего человека здесь не обойтись. К такому выводу пришел я после многих встреч с белорусскими старожилами, краеведами и ветеранами войны, после всех своих поездок по бывшей «дороге смерти», итожа свой полувековой писательский опыт.

Вывод такой – все беды и испытания сорок первого обрушились на страну, как кара небесная за многолетнее святотатство, яростное богоборчество.

А что же тут невероятного, непонятного?! Если двадцать лет подряд посылать проклятия Богу, высмеивать Создателя, взрывать храмы, сбрасывать колокола, жечь иконы на кострах большевистских субботников,  и ссылать священников, то неужели это может пройти безнаказанно? Может, если Бога нет. А если он есть? Тогда всенепременно грянет кара небесная. И она грянула! Причем именно с небес. Из-под редких облаков голубого июньского неба. Грянула в виде воздушных армад немецких бомбардировщиков. И защиты от них не было!

Ибо по промыслу наказания за богохульство и богоборчество все зенитные орудия были изъяты из войск и собраны на далеком от фронта полигоне – аж за Минском, в селе Крупки. Как же тут не понять и не увидеть, что кара небесная обрушилась на головы в виде авиабомб – из-под крыльев с  к р е с т а м и! Пусть не нашими, не осьмиконечными – а тевтонскими, но все же крестами! И не случайно РККА в те дни осталась без собственной небесной защиты, без истребителей, которые сгорели на аэродромах в первые же часы войны. И потому кара небесная с леденящим душу ревом и воем поражала танковые колонны и маршевые роты, кавалерия – кони разбегались от пикирующих на них штурмовиков, солдаты, не знавшие на учениях, что такое авианалет, падали наземь, прикрыв головы руками. Вот это и была самая настоящая кара небесная, обретя с библейских времен облик пикирующих бомбардировщиков Ю-88. Кара авиационная – за взорванный храм Христа Спасителя (вот и нет вам никакого спасения!); кара за сотни разоренных, оскверненных церквей, превращенных в склады, бассейны, сортиры; кара за Соловки и ее Секирную гору – единственный в мире лагерь смерти для служителей Богу. Вспомним строки из апостольского послания римлянам: «ибо возмездие за грех – смерть…»

Казалось бы, вся линия бывшего Западного фронта сорок первого года «закрыта», все что хотелось – сказано, написано. Но в новых блокнотах накапливаются новые факты, в них  вызревает новый роман. Оказывается, как много еще осталось за кадром!

Тот же полковник Михаил Зашибалов, командир дивизии, который, понимая, что война начнется вот-вот, вскрыл секретный красный пакет, который полагалось вскрывать только по сигналу свыше, поднял свою дивизию, и вывел ее на позиции до первого артналета из-за Буга.

Как много новых безвестных имен ждут благодарного помина.. Да и неуемный Дима Козлович шлет все новые и новые предложения побывать в таком-то лесу, обследовать такие-то кварталы Беловежской пущи, пройти по таким-то тропам… Надо ехать!

Фото предоставлены автором