Николай Анохин: «Да, это трагедия, но это также и торжество справедливости»

Презентация монументального полотна Николая Анохина «Гибель Первого мира» в Посольстве Словакии не могла не впечатлить приглашенных послов многих стран. Эпическая картина панорамного плана, внушительных размеров (1,5 на 7 м), постепенно выступала из темноты под музыку Вагнера из «Гибели богов»...

Что мы видим на холсте? Бушуют библейские волны Всемирного потопа, а на скалах – жалкие горстки людей с их горделивыми сооружениями и символами. Всё это будет вскоре погребено под океанской толщей воды.

Имя автора этой картины хорошо известно в кругу специалистов, а также среди ценителей пейзажа. Сын одного из выдающихся живописцев своего времени, заслуженного художника РСФСР Юрия Николаевича Анохина (1926-1977), также стал классиком пейзажа. Работы Николая Анохина находятся в собраниях и коллекциях многих стран. Преподносились даже в качестве подарков от лица Президента и Правительства РФ.

Помимо этого, Н.Ю. Анохин – мыслитель в своем деле, публицист (его программную статью «Традиция Русского мира» можно прочитать в приложении к беседе), организатор творческого объединения «Русскiй Мiръ», выставки которого с 2002 года с успехом прошли в Москве, других городах России и зарубежья (Мюнхен, Ватикан). Выставку в Патриаршем музее церковного искусства в храме Христа Спасителя весной 2019 года освещало и «Столетие», на страницах которого отмечалось: «Картины, представленные на выставке «Святая Гора и сокровенная Россия», великий русский коллекционер П.М. Третьяков наверняка не упустил бы из поля зрения. Побывав на этой выставке, видишь и понимаешь – Русь жива! И живо ее исконное искусство. Надо бы только пошире дать ему выход к людям».

В конце прошлого года состоялась выставка «Русского Мiра» в Посольстве Кипра в Москве. Посол К. Йоргаллис тогда сказал: «С радостью открываю сегодняшнюю необыкновенную выставку живописи творческого объединения «Русскiй Мiръ» работами трех выдающихся российских художников: Николая Юрьевича Анохина, Ильи Александровича Каверзнева и Николая Николаевича Третьякова».

Сегодня Н.Ю. Анохин – гость «Столетия».

Предупреждение миру Второму 

– Николай Юрьевич, расскажите о замысле картины. Почему вы показали её именно в Словацком посольстве, почему не в каком-то другом выставочном зале?

– В последнее время во многих столичных залах все больше показывают что-то такое, что сейчас называют инсталляциями, или хулиганство под названием перфоманс. В такое время живем... Это, наверное, пройдет, как прошло то безобразие, которое оккупировало все выставочные пространства в первой трети ХХ века после революции.

Дело в том, что работа была завершена за полгода до показа, стояла в мастерской. Я не мог ей найти места, так как вещь по размерам большая. Многие приходили просто посмотреть. Знакомые, знакомые знакомых, как это бывает. И один из моих давних друзей предложил мне приурочить показ работы к 110-летию Первой мировой войны, глобальной катастрофы, когда тоже казалось, что человеческая цивилизация может прекратить своё существование. Действительно, это созвучно.

– В чем-то созвучно и нынешней эпохе.

– Да. Сегодня разговоры о конце человеческой цивилизации это уже не праздные темы, не частные разговоры. И слава Богу, что люди у нас задумываются над этим, это очень хорошо, поскольку чем больше людей будут над этим задумываться, тем меньше вероятность, что это вскоре свершится. Помните, в Евангелии сказано, что будет пришествие, как в дни Ноя. Людей предупреждали и в допотопное время, пророк Енох (моя фамилия, кстати, от этого имени происходит) напоминал, что идет Господь с ангелами судить людей, напоминал им уже тогда, в те далекие времена, о Страшном Суде. По преданию Церкви, Енох был взят живым на небо, прожив 365 лет, как образ полноты времен. Пока люди помнили о том, что человечество не вечно на земле, Господь продлевал его существование, несмотря на все безобразия, которые творилось, начиная с Каина, когда и цивилизация первая зародилась. Люди именно для того, чтобы не вспоминать о том, что за все дела свои придется дать ответ, вместо того, чтобы думать о том, как возвратить полноту богообщения, утерянную после грехопадения, развлекали себя всякого рода изобретениями. В потомстве Каина появились и первые ремесла, и музыкальные инструменты, и прочие плоды первой цивилизации. Затем люди полностью этим увлеклись, они вообще решили, что Творец мира им не нужен, что они сами своими руками могут обеспечить себе счастливую жизнь.

Таким образом человеческая цивилизация дошла в своём богозабвении до того, что все помышления людей устремились на зло. Люди начали жить усовершенствованием зла, если можно так выразиться. И эта зараза очень быстро между людей распространялась.

 Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что правда открыта нам в Священном Писании. Я стал очень внимательно относиться к тому, что там написано. А написано: «Уничтожу от человека до скота». Человечество подлежит уничтожению, так как оно извратило свой путь, так и написано «всякая плоть извратила путь свой на земле, и все люди стали плотью», то есть уже всё, о Творце никто не вспоминал. Похоже, что не только в человечестве того времени, но и в животном мире пошёл генетический сбой.

– Видимо, эта монументальная картина – плод долгих ваших размышлений? Это не просто картина, а мировоззрение. Символы на картине, правда, напоминают больше символы нашего времени, среди которых угадываются статуя Свободы, Рабочий и колхозница, Мавзолей. Здесь же – символы в форме чудовищных фигур, кто-то в них узнает Люцифера…

– Эта работа, безусловно, одно из самых значительных событий моей жизни. Символы той первой цивилизации я написал в форме изваяний. Понятно, что эта работа не документальное свидетельство, не иллюстрация, а образное, вне времени, осмысление события, которое произошло по Священному Писанию в определенное время. Да, на картине угадываются некоторые символы, хотя это не буквальное изображение известных скульптур, но все узнают. Мои друзья из Франции говорят: «О, а это ЛГБТ, наверное, изображено».

Ведь в чем художественная сила? Когда художник не впрямую о чем-то говорит дидактично-примитивно, а именно, когда зрителю самому, с одной стороны, дается определенная свобода осмысления, а с другой стороны, он приходит к определенному видению вместе в художником.

Для меня вышеупомянутые вещи – символы глобализма, если уж говорить по аналогии с современностью.

– Гибель Первого мира, условно говоря, предупреждение миру нынешнему?

– Совершенно верно. Тогда вся глобальная власть была уже захвачена силами зла. Тогда все люди за исключением одной семьи, которая стала предметом насмешек, погрязли во зле. И один только Ной со своей семьей остался, только он еще мог дать полноценную жизнь. Иначе, если бы и это семейство повредилось, спасать было бы уже некого.

– Посол Словакии пригласил на презентацию послов десятков стран, которые имели отношение к Первой мировой войне. Какая была реакция послов на увиденное? Чисто дипломатическая или более живая?

– Когда зажегся свет, работу все принялись снимать, разглядывали, потом ряд из них меня поздравили, поблагодарили. Но реакция была сдержанная, конечно, ведь послам, как известно, не очень прилично заметно проявлять личные чувства, эмоции.

Кстати говоря, именно на кульминации музыки Вагнера, когда идет тема торжества справедливости, картина высветилась полностью. Поскольку, да, это трагедия, но это также и торжество справедливости. Это полное торжество справедливости! Смотрите, вы хотите справедливости, но по справедливости мы каждый по своим грехам сколько раз должны быть уничтожены, а Господь по любви к человеку терпит до определенного времени. Он терпит. Но торжество справедливости – оно вот такое... Не такое, какое мы иной раз себе воображаем.

– Сколько же литературы надо было освоить для работы над такой темой. По крайней мере, Ветхий Завет следовало очень внимательно изучить.

– Особенно текст о Всемирном потопе, конечно. С толкованиями.

– Вы читали и труды богословов?

– Во всяком случае, о потомстве Каина, о правлении каинитов есть изумительные исследования ученого – нашего современника, не так давно перешедшего в мир иной, Евгения Андреевича Авдеенко. Обязательно послушайте, почитайте.

– Мне кажется, что эта картина в чем-то – продолжение другой вашей работы «Агиохронос» («Священное время»), этих картин две, они были представлены на выставке 2019 года в храме Христа Спасителя. Это, по сути, созданный вами новый вид пейзажного жанра. Картина-панорама состоит из нескольких фрагментов, каждый из которых изображает один и тот же пейзаж в разное время суток. По вашим словам, в таких картинах вы хотите передать не конкретный момент времени, а наоборот, его отсутствие, то есть вечность...

Мне лично особенно запомнилась ключевая часть одного из «Агиохроносов», на которой мы видим моление сиромаха. Вы тогда рассказывали о замысле: «Сиромах – это особый вид подвига на Афоне. Люди приезжают сюда, выбрасывают все документы и полностью вверяют себя воле Божией – примут их в монастырь, не примут, где они будут жить? Бывает, живут в пещерах. Этому виду подвига как-то внимания не уделяют. Может быть, он и должен оставаться потаенным, не знаю... Мне все же захотелось написать моление сиромаха. Крест на скале, недалеко от монастыря Пантократор. Ветер ревёт, море бушует, тьма сгущается... Сиромах стоит на коленях перед крестом. Молитвой праведника стоит мир, есть еще в нем сиромахи…»

Тоже море бушует, как и на картине «Гибель Первого мира», но здесь есть молитва, есть надежда.

– Да, эти работы написаны в одном ключе. Сначала я «Агиохронос» написал, но это, как я и говорил тогда, рассуждение больше о времени, о вечности. Можно сказать, полная антитеза «Черному квадрату», если в двух словах. Если «Черный квадрат» утверждает небытие, то я стремлюсь в «Агиохроносе» приоткрыть окно в вечность...

– А почему, на ваш взгляд, именно черный квадрат изображен на той известной картине?

– Черный квадрат или прямоугольник, с чем это ассоциируется? Если человек имеет более-менее религиозные представления, то, наверное, с теми кирпичами, из которых строилась Вавилонская башня, они нефтью были обмазаны, смолой черной. А Вавилонская башня – это «штурм небес», современным языком говоря.

Главное семейное предание 

– Расскажите о своем роде. Откуда они идут, Анохины?

– Это распространенная русская фамилия. Встречается и на Дону среди казачества, и среди аристократии. Мои отдаленные корни там, где старинный городок Медынь. Но дедушка Николай Иванович Анохин был уже москвичом, как и прадедушка. Знаю я, к сожалению, немного. Как известно, в советское время многие не афишировали свое происхождение, детям много не рассказывали. Дедушка мой умер, когда я учился в четвертом классе. По линии мамы больше знаю, но там тоже она и бабушка всего боялись.

Дед Николай Иванович работал на Тульском оружейном заводе. Не знаю, какое у него было образование, какая должность, но у него в подчинении находилось 500 человек. Помню, когда я закончил на «отлично» первый класс, мне дедушка говорил: «А я-то в свое время, будучи мальчонком, как ты, перед самим князем Горчаковым экзамен держал, и он мне сказал: молодчина».

Рассказывал дед, как после забастовки ушел с завода. Он рабочих предупредил, что если они объявят забастовку, то он уйдет. Они посовещались, но кому-то денег революционеры заплатили, кого-то запугали. А рабочие деда любили, просили не уходить.

Николай Иванович затем открыл свое дело, у него были мастерские, продукцию он возил «к Макарию», это крупнейшая в России ярмарка в Нижнем Новгороде. И в Москве на Сухаревской имелся у него свой магазинчик.

– Всего этого он лишился после революции?

– Конечно. Но он говорил словами Иова Многострадального: «Господь дал, Господь и взял». В своем собственном доме им дали маленькую комнатку, где он и проживал с женой и тремя детьми.

Но что я точно знаю, так это главное семейное предание, которое можно писать золотыми буквами в истории нашей семьи. Перед переписью населения в 1937 году дед собрал всю семью и сказал, что сейчас многие в строке о вероисповедании отрекаются от Бога, пишут, что они – неправославные, а кто-то агностик, кто-то неверующий, или придумывают себе какое-то особое мировоззрение, лишь бы не писать «православный». Потому что тогда, как мы знаем, за веру можно было оказаться где-нибудь в Сибири, а в худшем случае и туда не доехать... Далее дед сказал: я все равно напишу, что я православный, потому что Господь сказал: кто постыдится имени Моего в роде сем прелюбодейном и грешном, того и Я постыжусь на суде Моем. А вы как хотите, но скажу одно, если жена напишет, что она не православная и дети напишут, то с этого времени знайте, что отца у вас нет. И жена мне не жена, и дети мне не дети. Но никого я не приневоливаю, пишите абсолютно свободно, что считаете нужным.

Все Анохины написали тогда, в 1937 году,, что они – православные.

– Вы говорили, что потом, в годы войны, никто из семьи не погиб?

– Да. Мой папа, младший из сыновей, со средним братом пошли записываться добровольцами, когда старшего взяли на фронт. Как мне средний брат отца рассказывал, пришли из военкомата все в слезах. Его по туберкулезу не взяли, а папу по возрасту. Старший, Владимир Николаевич Анохин, воевал, пришел чуть раньше других с фронта по ранению, у него лопатки не стало. Помню, на спине – воронка, очень сильное впечатление это производило. Бабушка очень серьезный сепсис пережила в войну. Дедушка делал для армии деревянные колеса для телег, очень востребованы они были.

– Как ваш отец стал художником?

– Не знаю. Старший брат музыкантом-виолончелистом стал, потом одним из лучших преподавателей в музыкальной школе, где работал. Средний брат чем только не занимался, но больше к технике тяготел.

Отец закончил Суриковский институт. Диплом у него был – историческая картина, она до сих пор находится в музее в Переславле–Залесском, «Речь Петра Алексеева на суде» Тогда темы сверху давались. Это был 1956-й, год моего рождения. А потом отец, как и многие художники, которые держались именно настоящих русских традиций, стал пейзажистом. В этом жанре было больше возможности сохранить традиции. Близким его другом был Владимир Федорович Стожаров.

– Это был потрясающий художник, певец Русского Севера.

– С Виктором Григорьевичем Цыплаковым отец также дружил, с Владимиром Ивановичем Переяславцем...

– Тоже народные художники, признанные классики.

– Время было интересное и живое. Победа в войне дала многим сильный импульс. Примерно до начала 1970-х, невзирая даже на хрущевские антирелигиозные гонения, люди не обращали на это внимание, праздники праздновали, Пасху и Троицу. В деревню приедешь, это такая радость была. Только потом, когда я вырос, узнал, что серьезные гонения на веру и Церковь были.

– В вашей семье сохранялись православные традиции, отец вам говорил, что их нужно сохранять?

– Да. Папина семья была именно такая. То, что касается социального устройства, оно их как-то мало волновало. Но советские праздники, 8 марта и другие, папина семья на дух не переносила. Только День Победы праздновали.

– А Новый год?

– Я помню – мандарины, конфеты под елочку мама для нас выкладывала. Елку наряжали. А вот так, чтобы в 12 часов телевизор, шампанское – не помню. Вот Рождество и Пасху всегда праздновали. Собирались у папиных родителей. И это был действительно праздник! На Пасху куличи пекли. Нет сейчас таких куличей, какие моя бабушка пекла! Очень серьезно к этому относились. Как-то помню, была суматоха перед Пасхой. Средний брат отца не мог найти апельсины, а в куличе непременно должна быть апельсиновая цедра. И вот они все перезванивались. Папа в своем районе искал, кто-то в своем. Казалось бы, ну ладно, что уж там. Нет, надо как положено, как следует.

– Отец повлиял на ваш выбор стать художником?

– Мне многое нравилось в школе – и биология, и химия, и, конечно, история и литература. Но я всегда смотрел на своего отца, на его образ жизни, на его образ мысли. И всё-таки решил, что надо продолжать его дело. Как-то подошёл к нему, сказал, что желаю быть художником. Он посмотрел на меня и очень серьёзно сказал: «Знаешь, хороших художников очень мало, плохих много, а средних художников не бывает. Так что подумай хорошенько, прежде чем вступить на эту стезю». Я действительно подумал, потом снова подошёл к нему, сказал: «Нет, папа, дай я всё-таки попробую!».

«Воззвание Минина»

– Надо сказать, что выросли вы в незаурядной, весьма нетипичной для своего времени семье. Большинство из нас как раз увлеченно отмечали Новый год и 8 марта, а о Рождестве и Пасхе не имели даже слабого представления… Когда же произошло ваше личное воцерковление? Не было ли препятствий на этом пути?

– В детстве, как положено, меня крестили. Водили в церковь причащаться. Но настоящее воцерковление произошло гораздо позже, когда я без родителей остался... Остался довольно рано. Папа в 1977-м умер, мама спустя два года. А до этого у меня был жуткий период, который сейчас вспоминается как кошмар. Поступил я в Московское художественное академическое училище недоброй памяти 1905 года. Там обстановка была прямо противоположной, причем агрессивно, тому, что воспитывалось и хранилось в нашей семье. Там безраздельно царил дух Малевича, Кандинского, Пикассо. Остальное высмеивалось и отрицалось, преподавалось для проформы. При этом декларировалось, что преподаётся социалистический реализм

– Преподаватели были поклонниками западных течений?

– В основном, да. Они относились к этой гадости как бы с пониманием, как бы терпимо. Но это действовало гораздо хуже чем, если бы они грубо навязывали. В училище из моего курса двое в буквальном смысле повредились. На первом курсе я поразился, когда увидел рисунки одного из них, Сергея, подумал, что это какой-то гений, так потрясающе он рисовал. Помню, как он шар нарисовал, это было что-то необычайное. Потом ему стали морочить голову, что ты не так делаешь, что надо дать «живое» и т.д. И бедный парень закончил плохо. Он не выдержал этого и оставил учебу. И вторая была талантливая студентка, тонкая натура, у нее тоже пошел какой-то диссонанс. Меня спасло то, что у меня был мой отец. Я видел, как он работал, мы с ним на охоту ездили, на рыбалку. А если бы я вырос в семье обыкновенного служащего или рабочего, наверное, я бы тоже мог уйти не туда. Ведь был же я самым молодым участником выставки андерграунда в Измайлово в 1974 году, которая прошла после первой «бульдозерной». Вот до какой степени я заблуждался.

– В своих интервью вы говорите, что голову вам поставил на месте великий русский искусствовед Николай Николаевич Третьяков (1922-2003). Ветеран-фронтовик, тяжело раненный под Сталинградом, с 1950-х годов он в течение полувека был профессором кафедры истории искусств двух ведущих отечественных вузов – Суриковского института и ВГИКа, в котором всегда отстаивал величие русской культуры, показывал ее духовную основу. Николай Николаевич воспитал целую плеяду художников и кинематографистов, среди которых немало славных имен. Отличала его и великая скромность, поэтому колоссальная роль и масштаб в нашей культуре Н.Н. Третьякова пока ясна далеко не всем. Неслучайно и то, что среди участников объединения «Русскiй Мiръ» – и сын профессора, его полный тёзка, замечательный живописец Н.Н. Третьяков.

– Да, мы все ученики профессора Третьякова...

О собственном пути могу добавить, что только с третьего раза я поступил в Суриковский институт, по своему конкурсу уже первым номером прошел. А сначала, когда первый раз после училища поступал, моя подготовка была совершенно недостаточна. В училище я не просто четыре года потерял, я деградировал, и не только как художник.

А направил на верное мироощущение, даровал правильные четкие критерии в искусстве, это, конечно, Николай Николаевич Третьяков. Помню, как мы ждали его лекции! Например, он открыл нам глаза на творчество Врубеля. Это же, безусловно, мастер, и сразу не вполне понятна его духовная поврежденность. Третьяков нам показал, что свет на его работах это не тот свет, который мы видим, не тот, что сияет на иконах, не тот, что мы видим и в хорошей академической живописи. Свет на работах Врубеля – это свет из преисподней...

Третьяков дал нам основы библейского мироощущения, библейской картины мира во всем. Он дал нам тот росток, то зернышко, которое, когда прорастает, любой асфальт пробьет. Большую роль далее сыграли мои поездки на Русский Север. Так мне открылись тайны, ради чего художник должен работать, что работа его – это служение. Я убедился в том, что безрелигиозного искусства быть не может в принципе.

– Ваш диплом – «Воззвание Минина», большая историческая картина. Размеры внушительные – 2,7 метра в высоту и 4 метра в длину. Расскажите о работе над картиной. Как прошла ее защита?

– Если мы пишем картину, особенно такую событийную, то каждый жест должен быть выверен, образец здесь, конечно, «Явление Христа народу» Александра Иванова. Помните эти выразительные жесты, там кто-то сомневается, кто-то испугался, кто-то поднимается…

Я очень долго искал жест Минина. Очень долго. Ходил и смотрел. Работа над холстом у меня заняла год. А до этого с третьего курса я начал собирать материалы. На меня потрясающее впечатление произвело произведение «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» Михаила Загоскина, этот знаменитый исторический роман я перечитывал несколько раз. Плакал буквально, настолько я в ту эпоху окунулся.

Как-то я был на литургии в Троице-Сергиевой лавре, священник за Херувимской воздел руки, и тут я увидел – вот это жест Минина! Только я изобразил не так как у священника, которого я видел со спины, а в профиль. То есть у меня был молитвенный жест. Это воззвание не к народу... И эта вертикаль по композиции соединяет небо и землю. Минин стоит на бочке, руки воздеты к небесам.

Также на картине изображен крестный ход с Казанской иконой Богородицы. Я не историк-документалист, изображаю не впечатление очевидца, а осмысление события.

– Символ.

– Символический реализм, как назвать это, я не знаю. Пусть искусствоведы думают.

– Ваш однокурсник Сергей Присекин защищал в том же 1983 году свой прямо-таки прогремевший на всю Москву, а затем и на всю страну диплом «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет!» («Александр Невский»). Две исторические картины, ваша и Сергея, думаю, сопоставимы по размерам, смыслам и звучанию.

– Сергей Присекин был моим другом, всю учебу мы прошли с ним рука об руку. Его «Александр Невский» – блестящее произведение, я свое с ним не собираюсь даже сравнивать. Вещь потрясающая, далеко вышла за рамки диплома. У Присекина была лучшая работа по всем параметрам.

А защита была очень памятная! Как говорится, вся Москва гудела. Сарафанное радио тогда работало лучше, чем «Маяк» и Первая программа. Зал не вместил всех желающих, на улице народ толпился. Я опоздал на защиту диплома, поскольку это был Духов день, и я пошел на службу. Все дрожат, а я думаю: до революции Духов день вообще был день студента, как мне говорили. Считалось, что студенты должны особо чтить этот день. А я уже в Донском монастыре пел в хоре. Управлял хором Иван Сергеевич, Царство ему Небесное, потом он стал – архимандрит отец Даниил (Сарычев).

 – Это тот самый знаменитый молитвенник, к могиле которого в Донском и сейчас идут паломники?

– Да. Я прихожу к нему, говорю: «У меня сегодня защита в 10 часов начинается». Он спрашивает: «Деньги-то есть у тебя?» «Нет, денег нет». А у меня действительно их не было. Кстати говоря, если бы не родители Сергея Присекина, у меня не на что было бы ни холст купить, ни краски, ничего. Они мне во многом родителей заменили... Вот какие люди были. Я поминаю Николая Сергеевича и Лидию Харитоновну каждый день, как одних из самых близких дорогих людей.

И отец Даниил дает мне три рубля на самую дорогую свечу, говорит: «Поставь князю Даниилу. После того, как Отче наш пропоем, иди защищайся, все у тебя будет хорошо». И вот я прибегаю в институт, благо, от Донского недалеко. А там все меня ищут. Сережка Присекин весь на взводе, почему раньше не пришел?! А я никому ничего не сказал. Уже защита полным ходом идет. Уже подходит очередь Присекина. А у нас с ним огромные по размерам картины, их надо выносить.

И вот Сергей представляет свою работу. Зал набит битком, как в метро в часы пик. Сидят, стоят и стоит еще полкоридора. Сергей блестяще защищается. В тот день на защите много было выступающих у его «Александра Невского», какие-то военные, генералы. Никто бы не пожалел, что на такую защиту пришел. Это было событие!

Итак, Сергей защитился. Овации. Я думал, его на руках вынесут из зала. Следующий идет защищаться Юра Волков (замечательный вологодский художник, жил и работал потом в Череповце). Потом меня поставили. А после Сергея многие зрители пошли на поляночку перекурить, обсудить. Смотрю, Юра защищается, а в зале половина мест пустые. У меня ноги стали подкашиваться, думаю, на меня сейчас никто и не придет. Думаю, заклюют меня точно. Кстати говоря, вышло тогда постановление об усилении борьбы с богоискательством среди творческой интеллигенции. Мой профессор приехал перед защитой, говорит: что ты наделал?! Теперь историческая тема вообще закрыта, а у тебя крестный ход! Переделывай на кузнецов и на мастеровых! Поругался, ушёл. А до этого всем доволен был.

Юра защитился, пейзаж у него прекрасный. Следующий – я. Когда выносили мою работу, оборачиваюсь, а зал опять битком! Вернулись. Кто-то вышел из зала и крикнул: «Пошли, началось!». И опять все туда. У меня отлегло от сердца. Смотрю, там и знаменитый художник Ф.П. Решетников сидит, чего-то зарисовывает, наверно, думаю «Опять двойку» хочет поставить... Был в комиссии и выдающийся скульптор В.М. Клыков, еще кто-то из известных. Я вышел, говорю по поводу темы, и вдруг люди сами стали выходить из зала и выступать, благодарить. Полная поддержка! Естественно, мне пятерку поставили. Я понял первый раз в жизни, что такое эйфория. Когда в голове начинает все немножко кружиться от счастья.

А потом пришли в институт корреспонденты из «Огонька». Наш курс отметили, сказали, что это выдающийся курс. Нам даже в Академии потом выставку сделали.

– А кто еще был на вашем курсе?

– Живописцы Сергей Оссовский. Юрий Волков, Елена Ткачева, Виталий Майборода, скульптор Андрей Балашов... О них можно почитать в интернете.

Так вот, журналисты говорят, что у вас такой курс выдающийся, земля слухом полнится. «Огонёк» планирует напечатать лучшие работы. Посмотрели… Ну как такое печатать, когда постановление есть об усилении борьбы... У меня так вообще крестный ход. «Нет, – помрачнели они. – Наверное, это нельзя печатать…». Преподаватель Сергей Иванович Чирков, хороший человек и художник, остроумный, им говорит: «Ну, тогда печатайте иностранцев». И напечатали они вьетнамца из нашей мастерской.

– Как известно, то дипломное полотно Сергея Присекина сейчас размещено в Кремле у входа в Георгиевский зал. Присекин стал в 34 года народным художником России, потом академиком, картины его часто публиковались и публикуются на обложках книг, на плакатах, даже на марках. В 2015 году он преждевременно ушел от нас... Уже есть определенная историческая дистанция, как вы считаете, в чем была его сила?

– Сила ему была дана могучая! Проявлялась она в искренности таланта, в колоссальной работоспособности, в увлеченности. И он очень добрый человек был при своей внешней напускной грубоватости и порой резкости…

«Александр Невский» – это великая вещь! Это целая эпоха...

– Некоторые говорят, что там все условно нарисовано.

– У художников всё условно. У нас есть пространство иллюзорное, есть пространство символическое, есть разные сочетания иллюзорности и символики, бывает и выдуманное пространство...

– Лучшие произведения Сергея несут в себе огромный духовный заряд, они вдохновляют.

– Вот это и есть самое главное!

– Сергей рассказывал, что именно с вами побывал в Псково-Печерском монастыре, когда собирал материал для картины. Тогда, в начале 1980-х, он был еще совсем невоцерковленным.

– Ну, потихонечку воцерковился. В той памятной поездке он много рисовал, общался с монахами. Это же был самый настоящий уголок Святой Руси в советские времена. На Сергея неизгладимое впечатление произвели бесноватые, которых на отчитку привозили в монастырь. Сергей воочию убедился в существовании нечистой силы, и что она с людьми делает. Какие из них звуки выходят. Помню, из одной музыка играла – «Интернационал»... 

«Русскiй Мiръ» 

– В 1984-1987 годах вы успешно стажировались в Творческой мастерской живописи Академии художеств СССР. Но в начале 1990-х вместо художественного творчества вы несколько лет активно участвуете в возрождении Богородице-Рождественского монастыря. Это был уход от того кошмара, который творился в стране в те времена?

– Дело в том, что перемены 1990-х вышибли то благодатное, что началось в 80-е годы. Сначала по-тихому, а потом пошел всё возрастающий интерес к русской культуре, причем во всех кругах, вплоть до части партийного руководства, не говоря уже о военных. Было время настоящего духовного подъема! Плоды его никто, по-моему, глубоко не исследовал, а, время было совершенно потрясающее.

– Свидетельством тому и защита дипломов вашего курса, о которой вы рассказали.

– Пожалуй. А вспомните, какими большими тиражами издавались книги таких писателей, как Владимир Чивилихин, Василий Белов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев...

– И всё читалось взахлёб! Была, например, популярна газета «Московский литератор», где я с большим интересом читал, в частности, статьи известного писателя Владимира Крупина. Помню, поразила своей простотой его мысль о том, что русские гении Суворов, Достоевский, Ломоносов были верующими, воцерковленными людьми, а мы-то что – лучше их, умнее?!

– Никита Михалков снял фильм «Несколько дней из жизни Обломова», это шедевр, я считаю, на фоне остального это воспринималось как какое-то откровение. Набирали популярность журналы «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва». Вокруг этого началось собирание русских сил. А пиком стал 1988 год, когда 1000-летие Крещения Руси вылилось с торжества, которые праздновались всенародно. Помнится и такая деталь: недалеко от Суриковского института начали восстанавливать старые дворы, появились даже кованые ворота. Всё не как на Арбате, где «клюковку» сделали. Но вдруг как щелкнуло где-то в конце 80-х, приостановили, потом стали городить там какие-то коробки. А все стоящее куда-то свернулось...

– Согласен. Ведь в рамках «перестройки» и «гласности» развивались и противоположные, разрушительные процессы. Нам бы еще лет десять русского духовного возрождения, но его прервали.

– Вспомним строки Федора Ивановича Тютчева:

Все богохульные умы,

Все богомерзкие народы

Со дна воздвиглись царства тьмы

Во имя света и свободы!

– С начала 1990-х Сергей Присекин, например, до того писавший монументальные исторические полотна каждые два-три года, был вынужден осваивать другие жанры, потому что заказов на такие, как прежде, произведения не стало.

– У меня как раз наоборот, деньги потекли рекой. Покупали пейзажи, натюрморты, жанровые небольшие вещи. Но вдруг я почувствовал бессмысленность такой жизни. И мне показалось, что если я из этой парадигмы не выйду, то куда меня занесет? Я понял, что это страшно на самом деле.

– А как вы оказались именно в Рождественском монастыре?

– Он просто был рядом с моей мастерской Это старейший в Москве женский монастырь, построен вдовами и сиротами павших на Куликовом поле.

Было так. Меня в 1991 или 1992 году очень хорошие знакомые Ладыженские, потомки дипломатов Российской империи, пригласили погостить у них в Дании, в Копенгагене, где они жили. Так я первый раз побывал за границей. Но что интересно, находил отдушину, чувствовал себя более-менее нормально только дома у Ладыженских. Появились странные незнакомые ощущения, жутковатые даже. Там, на Западе, я начал размышлять о том, о чем раньше вообще не задумывался. Если в двух словах, то понял, что такое безблагодатный мир, безблагодатное общество. Помню, Сережка Присекин вернулся из Голландии, и у него было такое же ощущение. Там встречались люди разные, конечно, и остатки благодати, безусловно, есть, ведь и там всё держится еще как-то. Но дух, который там царит, сразу становится виден. В Польше, кстати, я этого не заметил, в этой стране мне даже понравилось, там лампадочки горели. А в Дании я как будто попал на съемки фильма по мотивам сказок Ганса Христиана Андерсена, в декорации. Что-то такое игрушечное, ненастоящее, пластмассовое. Подумал тогда о том, что если бы выпускали на Запад из Советского Союза посмотреть на ту жизнь, понять её, многие туда не рвались бы…

Так вот, к Ладыженским приехала в гости одна женщина – Валентина Андреевна. Русская, староста храма. Я уезжал, а она еще оставалась у них и попросила передать своим родственникам подарки, которые там купила. Дала мне адрес. Я приехал. Смотрю, батюшка стоит. Изумительный человек – отец Михаил Труханов. К нему, оказывается, Сережина мама Лидия Харитоновна ходила, в храм Пимена Великого на Новослободской. Он меня благословил восстанавливать этот монастырь, помогать. По его благословению я там и писал, и кадило подавал, читал и пел. Слава Богу, меня на все хватало. Иногда я уезжал в Дивеево, на Север, что-то писал, но в мастерской почти не работал.

– Прошло семь лет, и вы, условно говоря, вернулись в мир. В интервью радио «Вера» вы говорили, что не может иконописец в наше время в мегаполисе писать иконы.

– Правильно. Как раз в монастыре я это и понял. На своем опыте. Для этого нужно другое состояние. В лучшем случае на что способен современный человек в таком положении, так это добросовестно делать хорошие копии, повторения, во всяком случае, для себя я так понял. Если человек стремится стать настоящим иконописцем в современном мегаполисе, то ни в коем случае он не должен начинать с того, что он сейчас напишет какое-то откровение. Он должен для начала электрический свет из жизни исключить. Я уже не говорю про телевизор, про радио, смартфоны и прочее. Я в этом убежден. Само собой, необходимы уединение, пост и молитва.

– Вернувшись к живописи, вы основали творческое объединение «Русскiй Мiръ», которое существует уже 23 года, проведено более десяти выставок. Однако такой вот парадокс. Возникает ощущение, что русское искусство, русский мир пугают не только кого-то извне, но и внутри нашей страны. Художники «Русского мiра» до этого года не имели даже звания заслуженный художник России, только в этом году вы и Илья Каверзнев удостоены этого звания. Хотя и вы, и Илья Каверзнев, и Николай Третьяков давно известны, вы – дипломанты, медалисты Академии художеств…

– Что касается признания и званий. В художественной среде признание каждого из нас возникло еще до того, как мы сложились в «Русскiй Мiръ». После окончания Суриковского института мы все были рекомендованы в Творческие мастерские Академии художеств. Это было особое поощрение, направляли туда лучших, тех, кого действующие академики видели в качестве своих преемников. И они вели эту молодежь потихонечку, это была первая ступень. Вторая – уже действительный член Академии, в зависимости от того, как дальше человек себя показывает, как он работает и т.д. Мастерские Академии художеств носили вот такой характер, до определенного времени. Но это отдельный разговор...

Меня рекомендовали в Академию художеств после просмотра работ по окончании мастерских Алексей Михайлович Грицай и Юрий Петрович Кугач. Это два патриарха нашей живописи, их признание для нас самое важное и весомое.

– Выставок «Русскiй Мiръ» провел относительно немного. К тому же вы практически не участвуете в общих совместных выставках.

– Мы не участвуем в выставках совместно с людьми, которые рисуют непотребство. Если мы принимаем участие в выставке, где через зал висит откровенная порнография или кощунство, значит, мы молча причисляемся к этому сообществу, я считаю. Получается, то, что для нас в жизни дорого и свято, оказывается второстепенным перед искусством, выставками и т.д. А для нас наоборот – искусство второстепенно перед значением человека. Мы прежде всего православные христиане и дети отцов своих, а не художники. И носители традиционной культуры. Разве Виктор Михайлович Васнецов участвовал бы в иных современных выставках?! Он даже в тех не участвовал, после революции. Даже писать прекратил.

– Вы как шли, так и будете идти своей дорогой?

– Естественно. Если мы приглашаем человека, мы не скажем, что ты обязательно должен от и до быть таким же. Нет. Но на нашу выставку ты, пожалуйста, предоставь те работы, которые соответствуют нашим требованиям.

– В выставках «Русского Мiра» участвовали и народные художники России, академики Дмитрий Анатольевич Белюкин, Валерий Николаевич Страхов, другие видные мастера.

– Да. Но с тех пор у нас не было такой большой выставки, в основном проходят камерные, как недавняя в Посольстве Кипра. А если большая была бы, то могли бы участвовать и названные вами художники, и Николай Егорович Зайцев, и сын его Егор, они тоже с нами выставлялись.

– Какие писатели вас вдохновляют и наиболее близки?

– Достоевский, Гоголь, Тютчев, Майков, Загоскин. Из современных я Василия Ивановича Белова очень любил, и знаком с ним был хорошо, бывал у него в Тимонихе. У Леонида Бородина мне многое близко. Так же, как у Шукшина, который, на мой взгляд, в чем-то созвучен с Чеховым. Только Чехов в своем времени находил остроумные трогательные штрихи, а Шукшин в нашем недавнем.

– Какая музыка вас вдохновляет?

– Если говорить не о духовной музыке, а о классической, то первое, что меня больше всего всегда вдохновляло, это «Рассвет на Москве-реке» Мусоргского. Всю жизнь эта музыка у меня как бы в душе звучит. Люблю адажио Чайковского из «Лебединого озера», «Реквием» Моцарта, «Лоэнгрин» Вагнера, ну и «Сказание о Граде Китяже» Римского-Корсакова.

Если дальше перечислять, то могу до завтрашнего утра… Мне очень много музыки нравится.

– Эстрада, рок – это не для вас?

– Нет. Исключение я бы сделал для единственной песни, которая меня проняла почти до слез. Это песня Игоря Талькова «Россия».

– Вернемся к началу нашего разговора. Какая судьба может быть у картины «Гибель Первого мира»?

– Пока не известно... Дело в том, что она на многих людей производит очень, не знаю, как определить, что это за впечатление, но некоторые люди её воспринимают с каким-то страхом, даже немного с раздражением.

– Что, мол, вы нас тут пугаете?

– Что-то вроде того. Причем люди эти не какие-то там легкомысленные, ко мне в мастерскую такие вообще не приходят. Это серьезные и уважаемые, умные люди. Я даже удивился – почему у некоторых из них такое впечатление. Как-то жене сказал об одном, что вот пришел человек, посмотрел, поёжился. Она говорит: «Ну, наверное, он себя на этом камешке увидел». Всё может быть...

Беседу вёл Алексей Тимофеев

Приложение

Николай Анохин

Традиция Русского мира 

Истинное, художественное искусство почерпает свой Предмет из религиозной глубины, из сферы веяний Божиих, даже и тогда, когда рисуемые им образы природы и людей не содержат во внешней видимости ничего церковного и религиозного. Великие художники знают это. Они знают также, что самое вдохновение их священно и божественно.

И.А. Ильин

Наряду с незаурядными плодами научной деятельности и чудесами технического прогресса, век минувший ХХ, не избежал весьма многих небесспорных положений и легкомысленных заблуждений, оставив их в наследство вместе с достижениями веку нынешнему. Пленившись невиданными успехами научно-технического развития, многие, и даже, в своём роде весьма добросовестные деятели искусства и культуры, перенесли критерии оценки результатов «научно-технической революции» в область восприятия культуры. Жажда новизны, вызванная желанием поскорее «вкусить от плода» очередного достижения естественных наук, породила модернистское мировоззрение, где прикладной подход к любой интеллектуальной и творческой деятельности в сочетании с потребительским отношением к миру, оставил в стороне всё возвышенное религиозное, вечное.

Так суетливая погоня за новыми ощущениями, пришла на смену величавому созерцательному покою. Это поветрие не миновало и искусство, где породило великую путаницу в критериях и оценочных категориях, что нанесло весьма ощутимый урон целостности мироощущения как художника, так и критика. 

Выдающийся русский мыслитель Иван Ильин уже в первой половине ХХ столетия охарактеризовал это явление, как «кризис искусства». Апофеозом такого кризиса явилась утрата, или, что ещё хуже, массовое уничтожение бесценных произведений прошлого, вульгаризация языка, пренебрежительное или утилитарное отношение к памятникам культуры. В совокупности с отсутствием должного внимания к сохранению и продолжению традиции, как основы культурного становления и развития, появилось весьма расхожая теория о неоспоримых достоинствах «новаторских достижений» в истории искусства, где увлечение «новизной» доходило до полного отрицания традиций, вплоть до «объявления войны» всей предшествующей культуре.

Тем не менее, история культуры неоспоримо свидетельствует о том, что подлинное достоинство произведений искусства отнюдь не в «новизне» произведения, но в образном проявлении этического и эстетического начала осуществляемого художественными средствами. Всё значительное, что достигнуто в искусстве, замечательно не нервирующей «свежестью» или эпатирующей «новизной», но глубиною внутреннего содержания, эстетическим достоинством и верностью формы, посредством которой художник являет миру некую тайну, открывшуюся его внутреннему взору. Подлинное искусство никогда не ставило своей целью открывать нечто неожиданное, эффектное, неизвестное или шокирующее, а если художник и испытывал порою нужду в новых формах, неизведанных образах, и технических приёмах, то лишь постольку, поскольку они служили ему и выражали основной смысл произведения. Если постараться быть предельно лаконичным, можно сказать, что в основе всякого большого произведения искусства лежит слово, воплощённое в художественный образ. …В русской культуре, как нигде с особенной силой звучит слово о Вечном… И именно в присутствии Вечности и для художника, и для зрителя, рассуждения о достоинстве «нового, перспективного» перед «старым, отжившим», становятся неуместными, недостойными пера, кисти, нотного стана…

Мы, русские – народ, во многом уникальный . Наше возникновение, мироощущение, наша идентичность, немыслимая без государственности, и даже само название народа, выраженное в прилагательном (как бы указывающее на верность некоему предначертанному Свыше служению) – удивительное, и для многих - непостижимое явление.

Более тысячи лет тому назад, на просторах Восточной Европы, населенной по преимуществу славянскими и угро-финскими племенами, в купели Крещения родился народ, названный впоследствии Святой Русью. Народ, призванный не к национальной обособленности и истреблению других народов, не к устроению благополучного, удобного и сытого быта, не к поискам богатств и земного могущества, но к взысканию «Царства Небесного и Правды Его», к исканию Высшей Справедливости, к нищете духа, жаждущей Вечной Истины, к терпеливой кротости и младенческому незлобию… Никогда для русского человека не станет примером успешная жизнь и материальное благополучие, достигнутое при сомнительных нравственных качествах характера. Никогда не погонится он за большим заработком, в надежде потратить его на массу удовольствий, чтобы испытать упоение от ощущения возможности «брать от жизни всё». Ни ореол славы великого завоевателя и властителя, ни пример деловито-практичного хозяина и удачливого торговца, ни образ роскошного богача, не вдохновят его, но дорого ему честное имя христианина, не зависящее ни от дорогих одежд, ни от мирских почестей, ни от умения подобострастно производить благоприятное о себе впечатление.

Для него не покой и земное благо - смысл бытия, не стяжание и умножение имений, не громкая о себе слава в веках, но ощущение Бога сердцем и душой. Это ощущение возможно лишь при одном условии – при отношении к своему земному жизненному пути, как к крестоношению…

Культура всякого народа уникальна и неповторима – она есть историческое проявление творческих способностей его души, неложное свидетельство мироощущения и всего строя жизни от обыденности бытового устройства до самых возвышенных религиозных понятий. Она являет собою смысловой стержень, обусловливающий самостоятельность мировоззрения и независимость

 Существование и развитие культуры немыслимо без традиции.

Именно традиция определяет самосознание народа, формирует характер бытия, отторгая всё случайное, зловредное, губительное, бережно сохраняя животворящие основы исторической памяти народа. Традиция всегда в хорошем смысле реакционна, и в этом она подобно иммунитету безошибочно определяя вторгающуюся опасность, не приемлет ничего, что способно разрушить культурную идентичность. Пока в народе есть носители традиции, можно быть уверенным в том, что он не исчезнет, не потеряет культуры, не лишится государственности, несмотря ни на какие неблагоприятные условия…

Материалы по теме:

• Алексей Тимофеев "«Эта красота уходит не в небытие, а в вечность...»"