Особенно страшно было по ночам...
Для большинства из нас оборона городов–героев во время Великой Отечественной лишь страница история. Но для некоторых наших соотечественников – это часть биографии. Для Елизаветы Яковлевны Розен такой частью биографии стала оборона Севастополя.
- В каком качестве Вы были в Севастополе?
- Я была вольнонаемной санитаркой в Центральном госпитале Черноморского флота. У меня мама там служила военврачом, и меня туда взяли, как и других четырнадцатилетних девочек, в первую очередь - стирать, крахмалить и гладить белье, и вообще, сбегай, подай-принеси. В том возрасте мы как раз для этого подходили. Старшим за нами не угнаться было.
К уходу за ранеными нас по малолетству не допускали. Вот и наглаживали белье до ломоты в руках еще теми, старорежимными тяжеленными чугунными утюгами на углях. Больше всего мы боялись строгой сестры-хозяйки – не дай Бог, что-то не так сделаешь. Запросто могла работу не принять.
Я еще хорошо пела и играла на пианино и часто на самодеятельных концертах перед ранеными выступала. Эти выступления потом и помогли спастись, совсем нежданно-негаданно.
- Во время осады что больше всего запомнилось?
- Немецкие бомбежки. Особенно страшно было по ночам, когда немцы на город для устрашения пустые дырявые бочки вместе с бомбами сбрасывали. Они такой страшный вой издавали. И еще вспоминается фильм "Ходжа Насреддин", точнее реакция раненых на него. Среди ночи вдруг раздается душераздирающий вопль, и сестра бежит, как ей кажется, к страдальцу. А ей выздоравливающие с хохотом сообщают, что это они "пытку с помощью веревочной петли" устроили. Была такая сцена в фильме. Как же они надоели сестрам этой пыткой…
- Как Вам удалось покинуть Севастополь?
- Честно говоря, нас с мамой спасло просто чудо. Дело в том, что она была очень исполнительным человеком, и ей в голову просто не пришло добиваться нашей эвакуации. Для нее всегда приказ был свят – раз надо, значит, надо. Не приказано эвакуироваться.
И вот уже последние корабли из порта собираются уходить, я бреду по набережной, а мне навстречу старпом одной подводной лодки – он у нас недавно из госпиталя как раз выписался. Меня он помнил, потому что ему очень нравилось, как я романсы пою. Увидел меня и встал. "Ты что здесь делаешь?" - спрашивает. Я отвечаю, что мы остаемся. Тут он просто нехорошо выразился, и говорит: "Чтоб через час вы с матерью на таком-то пирсе были. Вещей минимум берите".
Я бегом к маме и мы быстро побежали, куда сказано. Там он нас встретил и отправил на свою подлодку. Мы там оказались единственными женщинами. Командир, конечно, ругался: во-первых, лишний балласт, во-вторых, еще и женщины, моряки же люди страшно суеверные, но все-таки оставил. Только дал нам по стакану водки и велел выпить залпом. Очень мудрая мера – чтобы мы под ногами не путались. Мы, естественно, быстро отключились и пришли в себя, только когда уже пора было вылезать. Оказалось, перед погружением наша лодка под бомбежку попала, но мы ничего даже не слышали и никому не мешали.
Потом, уже через много лет, мама встретила медицинскую сестру, которая с ней работала. Она осталась в Севастополе, немцы ее взяли в плен и отправили в концлагерь. Там ее спасло то, что взяли работать медсестрой в больничке для пленных. Она говорила, что это было самое нелепое медицинское учреждение на свете – врачи и сестры есть, а медикаментов совсем не было. Единственное, что немцев волновало – это чтобы тиф не начался…
А у нас, когда очутились на Большой земле, первое время было ощущение какой-то неестественной тишины, правда, недолго, там тоже начались бомбежки, но все-таки не такие мощные, как в Севастополе...
Беседовала Анна Петросова