До 1612 года был 1611-й…

Польша ликовала. В Риме, при папском престоле, торжества шли одно за другим. Да и было с чего! Король Сигизмунд III взяв, наконец, после двухгодичной осады Смоленск, теперь уж непременно установит в Московском государстве нужные Западу порядки. К тому времени русское правительство, правительство измены – «семибоярщина» – уже более года как отворило для польских войск ворота Кремля и казну русских царей, присягнув королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда. Основные политические противники короля были устранены –убит Лжедмитрий II, пленен Василий Шуйский, Первое народное ополчение – развалено.

Проклятие Патриарха

День 29 октября (11 ноября н.с.) 1611 года был триумфальным для Сигизмунда. Коронный гетман (командующий армии) Станислав Жолкевский, добившийся присяги бояр Владиславу, вёз за собой по Варшаве пленного царя Василия IV. Гетман ехал в роскошной коляске, запряжённой шестёркой белых коней. Шуйского и двух его братьев везли в королевской карете, следом – других пленников, в том числе героя обороны Смоленска раненого Михаила Шеина и послов, в их числе митрополита Филарета, будущего патриарха Московского и всея Руси, отца первого царя из рода Романовых.

Все официальные и знатнейшие лица Речи Посполитой были в сборе; одежды и оружие сверкали щегольством и богатством. Царя Василия и его братьев поставили перед троном, на котором восседали король Сигизмунд с королевой.

Жолкевский, указывая на Василия, горделиво вещал: «Вот он, великий царь московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшны и грозны польской короне и её королям, турецкому императору и всем соседним государствам. Вот брат его, Димитрий, предводитель 60-тысячного войска, мужественного, храброго и сильного. Недавно ещё они повелевали царствами, княжествами, областями, множеством подданных, городами, замками, неисчисленными сокровищами и доходами, но, по воле и по благословению Господа Бога над вашим величеством, мужеством и доблестью польского войска, ныне стоят они жалкими пленниками, всего лишённые, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества и, падая на землю, молят о пощаде и милосердии…»

Надо, правда, вспомнить, что Сигизмунд III в тот момент уже совершенно не был рад договору, заключённому между боярами, предавшими царя Василия, и своим полководцем. По договору королевич Владислав должен был принять православие и венчаться на Московское царство. При этом он не имел права изменять народных обычаев, стоить костёлы, раздавать должности и владения иноземцам, обязан был держать на должностях только русских, не мог конфисковать имущество, казнить и ссылать без боярской воли…

Сигизмунд жаждал всей полноты власти. Ещё пытаясь взять осадой Смоленск (город в полной блокаде находился два года), он открыл своё намерение занять Московский престол. Бояре, до этого уже постановившие не избирать царём представителя русских родов и присягнувшие Владиславу, стали просить патриарха Московского и всея Руси Гермогена благословить народ на присягу Сигизмунду. Один из бояр – Михайло Салтыков даже грозил святителю убийством, обнажив нож. Патриарх их проклял: «Я таких грамот не благословляю писать и проклинаю того, кто писать их будет».

Идеология победы

При всей неимоверной сложности политической обстановки, калейдоскопичной переменчивости в соотношении сил, был в русском обществе один устойчивый вектор (говоря языком математики), на самом-то деле определяющий, которым иные готовы были и пренебречь. А иные, пришедшие с Запада, рады были его и изничтожить.

Эта сила – православная вера.

Так было в ту Смуту. Так будет и позже.

Воззвание святителя Гермогена в январе 1611-го, вдохновившее создание Первого ополчения, обращено было к сердцам православных христиан: «Вы видите, как ваше отечество расхищается, как ругаются над святыми иконами и храмами, как проливают кровь невинную…»

То же мы слышим и в пламенном послании, написанном архимандритом Троице-Сергиева монастыря прп. Дионисием (Зобниновским) и келарем Авраамием (Палицыным), адресованное православным сердцам – «в Казань и во все Понизовые города, и в Великий Новгород и Поморье, на Вологду и в Пермь Великую». В воззвании звучит набатно: «Божиим праведным судом, за умножение греха всего православного христианства, в прошлых годах учинилось в Московском государстве межуусобие… предатели христианские Михайло Салтыков да Федька Андронов с своими советники, оставя нашу истинную православную христианскую веру, приложились к проклятому латынству, искони вечным врагом христианским, к польским и литовским людям…»

После большевистских гонений кому-то в ХХ столетии могло показаться, что католичество – сестра Православию. Но в 1611-м такая одна мысль в православном сердце была невозможна. Сподвижник архимандрита Дионисия Иван Наседка (иеромонах Иосиф) в своём раннем художественно-публицистическом сочинении, написанном во времена Смуты, толковал сюжет из Апокалипсиса (гл. 12. 13-14) о преследовании драконом жены, которая скрылась от него в пустыне, как о преследовании русской православной церкви католиками…

Кузьма Минин

Известно предание, согласно которому Кузьме Минину, недавно принимавшему, как и многие нижегородцы, участие в Первом ополчении, трижды во сне являлся Сергий Радонежский. Преподобный повелел ему собрать казну, нанять ратных людей и идти на Москву. Как в такое было поверить человеку-простецу?

Теперь известно, что Кузьма Минич Минин (а никак ни «Захарьева сына Сухорук», тем паче и не «татарин» не был учён письменной грамоте. Как сказать людям, чтобы поверили? Да и кто слушать будет?.. На третий раз преподобный Сергий вразумил его уже строго: «Не говорил ли я тебе, чтобы ты собирал ратных людей? Милосердному Господу угодно было помиловать православных христиан, избавить их от волнения и даровать им мир и тишину. Посему я и сказал тебе, чтобы ты шёл на освобождение земли Русской от врагов. Не бойся того, что старшие не пойдут за тобой, - младшие охотно исполнят это, и благое дело будет иметь добрый конец».

В начале сентября, вскоре после прочтения нижегородцами грамоты патриарха, Кузьма Минин был избран земским старостой (главой посадской самоуправляющейся общины, выборы на эту должность традиционно проходили в начале сентября). Минин заговорил и его стали слушать – вначале в земской избе, где он был начальником и где ему внимали его подчинённые – земские судейки, дьяки, подьячии и целовальники. А затем и на площади, где услышали и сильные мира сего. Говорил он доходчиво: «Православные люди!

Коли нам похотеть подать помощь Московскому государству – не пожалеем животов наших, да и не токмо животов, дворы свои продадим, жен, детей в кабалу отдадим; будем бить челом, чтоб шли заступиться за истинную Веру…

Дело великое мы совершим, если нас Бог благословит, слава будет нам от всей земли русской, что от такого малого города произойдет такое великое дело. Я знаю, только мы на это дело подвигнемся, – многие города к нам пристанут, и мы вместе с ними дружно отобьемся от иноземцев».

В обязанности земского старосты, помимо многого прочего, входил и сбор казённых податей. В его распоряжении был чиновный аппарат. Его и избрали ведать сбором средств для устройства войска. Горожане решили, что каждый домовладелец даст на войско «третью деньгу» - треть своего годового дохода. Жертвовались и большие суммы. Собиралось ополчение в сентябре – октябре. Из множества городов к Нижнему потянулись ратники. Командовать войском был приглашён князь Дмитрий Пожарский, хорошо воевавший в Первом ополчении. Его отряд, тогда один среди немногих, ворвался в Москву. Князь был ранен в районе Лубянки и вывезен соратниками в Троице-Сергиев монастырь, потом лечился в своём нижегородском имении. В октябре он встал во главе ополчения. Всеми хозяйственными проблемами – питанием, выплатой содержания и прочим ведал Кузьма Минин. Средства в его руках концентрировались огромные…

На ступеньках времени

Примечательно и не лишено любопытства то обстоятельство, что и в Кремле, в пропольском правительстве казной ведал не высокородный боярин, не князь, а купец-кожевник Фёдор Андронов, снискавший доверие короля тем, что с готовностью взялся убеждать москвичей принести Сигизмунду присягу, отказавшись от присяги Владиславу. Бояре злобно тужили: мужик сидит в Думе выше всех чинов, рядом с самим польским комендантом!

У Пушкина есть стихотворение, воспроизведённое по едва сохранившемуся тексту Сергеем Бонди. «Адресат» стихотворения – известный московский либерал, знакомец Пушкина. Обращено как будто к нему, к «герою» своего времени. Но мы видим, что «адресат» прописан на всём пространстве русской истории.

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды чистый лик увидел.

И нежно чуждые народы возлюбил

И мудро свой возненавидел.

Когда безмолвная Варшава поднялась

И ярым бунтом опьянела,

И смертная борьба меж нами началась

При клике «Польска не згинела!»,

Ты руки потирал от наших неудач,

С лукавым смехом слушал вести,

Когда разбитые полки бежали вскачь

И гибло знамя нашей чести.

Когда ж Варшавы бунт раздавленный лежал

Во прахе, пламени и в дыме,

Поникнул ты главой и горько возрыдал,

Как жид о Иерусалиме.

Об этом стихотворении Вадим Валерианович Кожинов писал, что оно «не злободневно, а вечно – независимо от каких-либо политических ситуаций», что Пушкин «видел характерную для значительной части российской публики «извращённость», выражающейся и в «мудрой» ненависти к своему народу, и в том, что вести о поражениях русских полков слушают с «лукавым смехом».

У Достоевского этот тип олицетворяет уже не образованный либерал, но Смердяков, порождение «дна», рассуждающий о Наполеоне 1812 года, что, мол, «хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы, умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки».

Дальше – и шире и больше, и у каждого в глазах огонь ненависти к исторической России, огненное море! Не мытьём так катаньем втягивали русского человека свои же соотечественники в духовный плен под власть «умных наций», вытрясая из него православие…

В.В. Кожинов в книге «Россия. Век XX» констатировал как фундаментальный вывод, что «наша страна издавна воспринимается на Западе не только как чуждый, но и как враждебный континент. И это — геополитическое — убеждение, несомненно, останется незыблемым — по крайней мере, в предвидимом будущем».

Во все ли эпохи у нас находились Минины и Гермогены, умеющие сказать так, чтобы их услышали?.. Может быть… Может быть… А как далее будет – Бог весть. Как бы то ни было, русские люди в XVII веке нашли адекватный ответ одной из «умных наций». Федька же Андронов был судим и казнён, Михайло Салтыков – сгинул в эмиграции.

А ныне ещё длится одиннадцатый год.

На фото: «Видение Козьмы Минина», гравюра XIX в.