"Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны..."

Юбилейный вечер писателя Валентина Распутина, которому исполнилось 70 лет, состоялся 18 марта в зале МХАТ имени М. Горького (главный режиссер Татьяна Доронина). Читались главы из книг писателя, которые стали классикой отечественной литературы, были показаны сцены из пьес по его произведениям. Звучали стихи Николая Рубцова... От имени депутатов Государственной думы писателя поздравила Наталия Нарочницкая. С заключительным словом выступил В.Г. Распутин.

Русь Распутина выжила...

Дорогие соотечественники, меня просто душат слёзы! Слава Богу, великая Доронина искупила честь России и устроила это празднование нашего достояния – Валентина Григорьевича Распутина. Это уже огромно, это значит, что мы уже выжили.

Прежде всего, выжила распутинская Русь, - а, значит, выживет и Россия, с ней и мир. Ибо, если мы возьмём ХХ век и посмотрим не только на нашу страну, а вообще на то, что делается с миром, мы увидим, что только Русь сохранила потребность в тех великих вопросах человека и человечества, что задавали гении человеческой культуры – Платон и Аристотель, Софокл, Гомер и Шекспир, Пушкин и Достоевский. Так кто же у нас в стране задаёт эти великие вопросы? Герои пролеткультовской эстетики Евтушенко? - Нет. Герои советского андерграунда Василия Аксёнова? - Нет. Трифоновские герои – постреволюционная интеллигенция, потерянная в своём атеизме и в абсолютной утрате всякого нравственного целеполагания? - Нет.

Эти великие вопросы задают только самые простые русские люди Распутина в "Прощании с Матёрой", в его рассказах и повестях: "Зачем живём, что есть человек, что есть человек к человеку, что есть человек в мире? Разве не эти вопросы, не эти великие вопросы мучили и Канта, и Гегеля, но, уже, увы, не их потомков.

На Западе в век так называемых "общечеловеческих ценностей" остались одномерные "общечеловеки", обожествившие свою плоть и опустошившие душу, в России же – всечеловеки по Достоевскому. И это не одно и то же. Да, там шекспировская Корделия умерла очень давно - гений Шекспира уже тогда показал того, кто любил "как долг велит" - долг нравственный, не поддающийся вычислению на счетах или компьютере. Но Корделия умерла, потому что "долг" как нравственный императив уже тогда на Западе был измерен и превращён в вексель, который можно оплатить – другими "средствами ликвидности".

Европейский или западный "общечеловек" сегодня – это тот, кто волнуется выбором зубной пасты и кариесом зубов, тот, для кого Родина там, где ниже налоги. А вот распутинские всечеловеки до сих пор задают вечные вопросы – даже после 75 лет, которые они прожили, даже не успев понять, что же с ними хотели сделать, потому что ничего не смогли сделать...

Это они, они – такие вот русские люди, может быть, растерявшись в 17-м, не растерялись в 41-м. Это они умирали в танке, носящем имя Александра Невского, за советскую Родину. И это не парадокс – это промысел. Они, именно они это почувствовали – не интеллигенция. Это благодаря им, вот так отдававшим жизнь за Отечество, а не за государство, была соединена, казалось бы, разорванная навек нить русской и советской истории. Это они нас берегут, потому что это в их душе, может быть, Русь только и живёт в "любви, надежде и вере моей", как в песенке ибсеновской Сольвейг...

Я очень счастлива сегодня, что могу поздравить Валентина Григорьевича и повиниться: я не женщина-лидер, о которой с таким юмором говорилось в его сценке, я просто ЖЕНЩИНА и сегодня здесь уже дважды плакала. Плакала, когда видела, как зал встает и рукоплещет ему - такому смущенному – этого никогда не заслужить ни одному чиновнику. Плакала и глядя на зал, в котором проснулась наша "задремавшая Отчизна", о которой говорилось в сегодняшних стихах Николая Рубцова со сцены, которые так прекрасно гармонировали с сегодняшним настроением. Вот такая Россия наверняка выживет, потому что я вижу: в этот зал, наперекор всем политтехнологиям, наперекор всем канонам так называемого "информационного общества", что умеет манипулировать сознанием, пришли люди, для которых ВАЖНО НЕ ТОЛЬКО ТО, ЧТО ПРАВИЛЬНО И НУЖНО, А ТО, ЧТО ПРАВЕДНО И ДОЛЖНО.

И это различие хорошо ощущают именно те люди, о которых пишет Валентин Григорьевич. Они просты. Казалось бы, их жизнь сведена к минимальному аскетизму, она вечна, она не меняется, но ОНА НЕ МЕНЯЕТСЯ В САМОМ ГЛАВНОМ – в том, что есть непреходящие ценности, есть вечные вопросы, есть человек – он часть мира, с ним живет неслиянно, но и нераздельно, он - часть природы, он хоть и без клыков и когтей – он над ней, ибо способен различать добро и зло и должен задумываться обо всем. И именно этот человек, мне кажется, и спасёт будущее.

Напрасно думают: то, что волнует нас – не волнует никого на Западе, не надо его демонизировать. Все, что происходит в России – просто фокус и сгусток того, что происходит с миром. Только там просто совсем уже нет свободы совести и свободы слова. Те дискуссии и речи, которые сегодня звучат с этой сцены замечательного московского столичного академического театра - там давно неполиткорректны. И как-то раз мой австрийский друг, консерватор-католик, прочитав одну мою чисто философскую работу в нашем журнале, сказал: "Счастливые, у вас есть свобода слова! У нас бы это никогда не напечатали".

Будем же достойны того, что для нас сделал Валентин Григорьевич. Давайте постыдимся, что мы мало внимания ему оказывали. Может быть, мало помогали в его трудностях и в его страшном горе.

Валентин Григорьевич, низкий Вам поклон, спасибо Вам!

Спасибо Вам за то, что Вы так остро и больно чувствуете то, что ускользает от тех, кто живет в этом огромном городе, в этом мегаполисе, где всё мелькает, кружится, торопится в суете, где скрежет шин и металла давно заглушил простой шелест листьев. Спасибо Вам! Я думаю, что именно Вы, именно Вы храните тот образ России – образ, в котором есть замысел Господний о человеке, о России, о мире. Спасибо Вам и простите!

Наталия Нарочницкая

"Язык существует, когда работает земля"

Мне очень все понравилось, я бы слушал и слушал, слушал и слушал. В следующий раз такое может повториться только через 10 лет, но уже вряд ли… Спасибо! Великое спасибо! Спасибо и залу, и Татьяне Васильевне, спасибо всем, кто сегодня играл, помогая понять меня зрителю, читателю. Я не ожидал, что вас соберется так много, думал, - ползала от силы. Вы превзошли все мои ожидания, заставили меня лишний раз убедиться, что интерес к русской словесности не утрачен. Великое, великое спасибо!

Очень хорошо, что этот вечер был посвящён не столько даже мне, - сколько русскому языку. Что не только мои тексты читались, не только разыгрывались мои пьесы, но и звучали стихи прекрасных поэтов.

Я из тех зануд, которые не один год считают, что ничего хорошего не происходит, а вот в последнее время почувствовал: нет, всё-таки происходит, перемены есть. Они идут не так быстро, не так утверждающе, не так ободряюще, как хотелось бы, но сразу-то ничего и не бывает.

Русский язык для меня - это самая любимая тема, и если хотите похвалить меня, то похвалите за то, что на нем пишу. И всякий раз, когда кто бы меня не похвалил, я взбадриваюсь: значит, что-то я сумел всё-таки впитать из него. А было, откуда впитывать. Я рос, многие знают об этом, в дремучей ангарской деревне (такие друг от друга далековато стоят), но какой всё-таки удивительный был там язык, совершенно удивительный! Помню, мы летели с Василием Беловым в Киргизию, он читал в самолёте мои вещи и повторял: да это же наш вологодский язык! Это наш язык! А я ему: да нет, это наш язык!

Он, конечно, тоже был прав, потому что выходцы с Русского Севера, те, кто заселял енисейские и ангарские просторы, это выходцы оттуда. Потому и на моей Ангаре самые распространённые фамилии Вологдины и Пинегины, то есть - с Вологды и Пинеги. И фамилия моей бабушки была Вологдина, и вокруг очень много было Вологдиных, и деревни были Волжины. Сейчас, к сожалению, ни одной уже не осталось. Всё сгинуло, когда произошло затопление, появились новые названия.

Много чего появилось нового. И мы с Василием Беловым уже не спорим, хотя на его родине язык всё-таки сохранился лучше. Но и у нас сохранился. Это, наверное, закон языка: язык существует и пребывает, когда всё-таки работает земля, не просто человек работает, а именно земля, - когда она засевается, распахивается, дает урожай. Я сужу по своей деревне. После того, как затопили Ангару – наша деревня не могла засеивать свои поля: поля тоже затопило. Мои анарчане вынуждены были только рубить лес. Сказать, что у нас в прежние времена была грубая деревня, в военные, скажем, или какие-то другие годы - нельзя. Хотя был и мат, было и крепкое словцо, но это было как-то умеренно всё же. И я не научился мату, и почти никто из моих односельчан не научился, проскакивало иногда за работой, но так, как сейчас в Москве, в больших городах матерятся – такого не было. А вот потом уже, когда земля действительно перестала работать – этого стало больше. Стали зарабатывать лучше, соответственно - больше пьянки, матерщины. Пошло разъединение людей. А ведь жили одной семьей - и в военные годы, и в послевоенные. А потом всё стало разъезжаться...

Кстати, тот самый язык в лучшую для него пору, я потом слышал в низовьях Индигирки. Там есть поселения, куда русские люди по преданию пришли ещё во времена Ивана Грозного, спасаясь от царской "милости". Замечательные совершенно там селения. Их потеряли, о них веками никто не знал. Но какой же всё-таки это был язык! И когда я Василию Ивановичу дал почитать свой первый очерк, он воскликнул: да это наш язык! Это тот же самый язык, который пришёл с Русского Севера. Это был богатый язык, может быть, богаче, чем в других областях. А язык Евгения Носова – курский язык – разве этот плох язык? А язык Виктора Астафьева? Удивительный тоже язык! Хотя на земле Виктора Астафьева много было переселенцев, которые пришли туда в столыпинскую реформу. На Алтае – язык тоже удивительный язык! Он был, конечно, "рабочий", без которого нельзя обходиться. Не всегда знали книжный, хотя конечно, книги уже читали, но без этого языка было просто невозможно.

И вот сейчас смотришь - брошена земля, брошены прежние занятия, даже охота, вырубаются леса, и пошёл совсем другой – дурной, обедненный язык. Мне кажется, что тот, прежний, уже и не вернётся... Сейчас много экспедиций собирают прежние слова, и, слава Богу, что они делают это. Но новых словосочетаний – нет, а если и есть, то это совсем уже другое. Наверное, язык будет мельчать все больше и больше, судя по произведениям новых писателей. Да нет там никакого языка! Для меня хороший писатель начинается с языка. А что он там навыдумывает, какие там страсти поднимет – это уже дело десятое. Нет языка – нет книги.

Как ни странно, этот год объявлен годом русского языка. Стыдно сказать - ну, какого же это русского языка? Который редеет, мельчает и всё больше звереет? Пришло уже время задуматься, как восстановить в правах наш "великий и могучий". Но ведь уроков-то русского языка и словесности в школах становится всё меньше и меньше, да и те - улегшаются. Точно так же как и словесности. А какой же тогда год русского языка, простите? Для чего он нужен? Для того, чтобы мы обучали кого-то, кто будет торговать с нами, чтобы мы могли вести разговоры на русском языке, поскольку мы не хотим знать другие? Как раз иностранные-то языки мы, как выясняется, знаем гораздо лучше, чем свой родной. Земля – корневище языка, так оно было, так оно и будет. Не будет полезной работы и язык будет портиться всё больше и больше. Насколько население предано своей земле, своей стране, люди понимают друг друга – все влияет на язык.

Недавно прочитал в одной газете, что только в Соединённые Штаты за годы перестройки уехали в поисках женихов миллион русских девушек! В Канаду – около миллиона. А в арабские страны, а в другие? Сколько же их всего уехало? Да какое же это счастье, не понимаю, жить на чужбине? Да и что это за русская баба, если она будет жить без работы?

Ещё рассказали недавно: многие русские девушки не могут там общаться друг с другом. Может, стыдно? Легче общаться, видно, с чужими людьми, чем со своими. И друзей среди своих нет. Стараются обходиться друг без друга. И это мне кажется справедливо, так и должно быть. Так и должно быть, если мы, сделав что-то не то, потом устыдимся друг друга.

В начале 90-х, помню, в "Советской России" статья была напечатана: "И пусть на месте России разольётся Ледовитый океан". Вот как надо не любить свою страну! Но это тогда, в начале 90-х годов, сейчас уже так прямо не скажут, наверное, поостерегутся. Однако, настроение такое кое у кого в обществе так или иначе остаётся.

Любовь к Родине, как бы трудно ей не жилось, как бы её не трепали, как бы её не извращали, как бы её не приводили к одичанию, - но куда же человеку без Родины, куда же нам без неё-то?

Я отдаю себе отчёт - где, чего могу, чего не могу, понимаю, что много сегодня было преувеличений в мой адрес, но некоторая загадка всё-таки в моем возрасте есть: вот было мне 60 лет, было 65, тут вот - 70, но не было такого ко мне интереса. Даже те, кто ненавидел меня, кто старался говорить что-то худое обо мне (я имею в виду телевизионные программы), даже они проявляют сегодня какой-то интерес к моей персоне, мне даже любопытно стало, откуда всё-таки это взялось-то? Я думаю, что не только оттого, что из администрации президента поступил какой-то приказ, они приказы не больно слушают, эти люди. У них своя власть. Что-то меняется, значит, я не только относительно себя говорю. Меняется что-то и по отношению к тому, что происходит у нас в России. Да трудно ещё живётся, да надо бы по-другому, надо бы всё-таки землю обиходить, а не просто торговать нефтью и газом. Легко торговать природными ресурсами, а потом разбазаривать деньги. Вот когда мы не будем разбазаривать нефть и газ, вот тогда мы будем обращаться совсем по-другому с людьми. К этому, к этому, наверное, всё-таки в конце-концов мы вернёмся.

Ну что я ещё могу сказать? Не так быстро, может быть, но вернёмся, всё ещё будет, много ещё чего будет. Вот о чем мы почти 15 лет беседуем о России с Виктором Кожемякой. Почти 15 лет. В год по одной, а порой и по две беседы печатаются в газете "Правда", в газете "Советская Россия" о том, что происходит. Поначалу нам казалось, что беседы эти не имеют большого успеха, потому что и так есть, что читать, сейчас такие страсти печатаются, , а у нас всё довольно спокойно, но, мне кажется, несколько поглубже. И вдруг видим - в последние годы интерес беседам возрос. Издательство, которое книжки с нашими беседами выпускало, не могло их распространять, система распространения разрушена, и книги как-то залёживались. И вдруг в последнее время появился неожиданный, казалось бы, интерес. Спрашивают, просят ещё послать, пачками приходилось рассылать, и эти пачки расходятся. Потому что это нужно, это важно сейчас. Важно, потому что одно дело, когда пишут большие газеты, что у нас происходит и совсем другое дело, когда говорят об этом люди, которым приходится доверять, потому что - вот она правда... Поэтому сейчас вот уже третье издание будет скоро. Это я говорю не для того, что бы вы бежали и покупали эту книжечку, нет, эта книжка теперь уже будет расходиться. Но вот та правда, казалось бы, не очень-то громкая правда – она востребована сейчас, это правда.

Всё видели, какие выборные кампании были, какие страсти, гадости... А вот какие-то простые слова, которые объясняют, отчего это происходит и до каких пор будет происходить – вот это, видимо, пришлось всё-таки людям по душе.

Я не всегда люблю сидеть за рабочим столом, не хочется мне работать – не работаю, пойду заниматься каким-нибудь другим делом. По молодости я пытался следовать известному правилу – ни дня без строчки, а потом просто увидел, что если ни дня без строчки, то и строчки совершенно ни к чему... А уж когда не можешь не работать, то это сравнимо с женским зачатием, вот зачатие появилось - и всё, чувствуешь, что растёт, растёт и заставляет тебя обращаться всё больше и больше к работе, и то, что должно в конце-концов родиться, облекается в те формы, которые необходимы.

Мне в последнее время повезло и с критиком, у меня замечательный критик Курбатов Валентин Яковлевич. Он написал обо мне чуть ли не 50 рецензий, может быть даже больше. Но я его не заставлял, ни разу не заставлял …

Я очень благодарен вам, что вы пришли.

Валентин Распутин