Фашизм на марше

Парадокс истории заключается в том, что 60-летний юбилей Победы над фашизмом был наиболее пышно отпразднован в условиях, когда наиболее явной за все эти 60 лет стала угроза нового поднимающегося фашизма.

Победа 1945 года была, прежде всего, победой прогрессистского видения мира, победой гуманистического вектора, признававшего основной ценностью мира человека, возможность его развития, веры в его неограниченные возможности, в исторический прогресс и в саму историю, как самоценность.

Утвердившийся в результате этого Потсдамский мир, был миром, где эти ценности были, в принципе, приняты. Спор шел, в основном, между двумя вариантами прогрессизма: либерализмом США и коммунизмом СССР, двумя, в общем-то, родственными проектами, расходившимися в прочтении этих ценностей, но сходившимися в их принятии.

Остальные проекты, видевшие человека не высшей ценностью, а инструментом и пылью под ногами тех или иных высших начал, были отброшены с пути истории.

Однако эта победа была не безусловной. Общая конфигурация победивших сил была такова, что содержала в себе и многие будущие противоречия.

Во-первых, в антигитлеровский блок, кроме названных проектов входил и консерватизм, как одно из воплощений противостоящего прогрессизму традиционализма. Уже с первых послевоенных лет он, практически вышел из этого союза, максимально провоцирую конфликты между победителями. Это проявилось как в позиции Черчилля, речью в Фултоне спровоцировавшем нарастание напряженности, так и в приходе к власти в США после смерти Рузвельта консервативных групп, представленных Трумэном, затем – вполне профашистской истерией "комиссии Маккарти".

Во-вторых, сам нацизм, как противостоявший в ходе Мировой войны прогрессизму США и СССР накаленный вариант традиционализма, не был ликвидирован окончательно. Уже к 1946 году, подпольному нацистскому съезду в Париже, исследователи относят создание "черного интернационала", поставившего своей целью реванш и разгром тех, кого они именовали "ялтинскими хищниками".

В-третьих, в своем новом противоборстве либерализм и коммунизм, сражаясь за первенство, во многих случаях интегрировали в свои ряды внесистемные для них силы, враждебные тому общему, что было в них, как таковых.

На Западе это проявилось во все большем сотрудничестве с остатками нацистской элиты, интеграцией в свои спецслужбы актива СС, все больше влиявшего на выработку позиции США в мировом противоборстве.

Послевоенное заигрывание в СССР с идеями национализма и странная затея "борьбы с космополитизмом" то же вписывалась в этот контекст.

Ведя мировую борьбу, СССР и США подчас достаточно небрезгливо принимали в состав своих союзников вполне нереспектабельные силы и течения, если только они готовы были усилить одного из победителей в борьбе с конкурентом. В этом был некий плюс, поскольку антипрогрессистские силы оказывались подконтрольны прогрессистским сверхдержавам и не могли консолидироваться в борьбе против них. Но был и существенный минус, поскольку это позволяло данным силам находить ниши своего существования и постепенно повышать свою роль в мировом противоборстве. При этом они, особенно на Западе, не только расширяли свою нишу, легитимизируясь, как "борцы с коммунизмом" но и передавали некоторые свои черты патронам.

Одновременно и Советский Союз нерасчетливо старался усилить другую часть фундаменталистов, постепенно поднимающийся ислам, рассчитывая на его антиамериканский потенциал.

Новым существенным этапом в переконфигурации мировых проектных сил стал 1979 год, когда в Иране победила фундаменталистская "революция". Советские аналитики еще праздновали очередное поражение США, но лидер исламистов Хомейни уже формулировал тезис о "двух шайтанах" (СССР и США) и рассчитывал стратегию своей политической игры по уничтожению их обоих.

В период войны в Афганистане сложился новый проектный союз, в результате которого американский либерализм, американский консерватизм Рейгана и Колби, новые правые на Западе и фундаменталистский ислам выступили против СССР.

Поражение и раздел Советского союза на рубеже 1980-90 годов в корне изменили мировую конфигурацию сил. Наряду с ослаблением СССР поднимался и креп новый центр силы. Ближневосточные исламские страны, незримо консолидируемые вокруг саудитов, опираясь на торговлю нефтью и наркотиками, стали концентрировать все более крупные финансовые ресурсы. При этом, понимая опасность, Западные страны максимально попытались отсечь их от обладания современными технологиями, без которых прямая борьба за мировое господство не могла быть полноценной.

Возникло новое противостояние проектов: западный либерализм, лишенный жертвенной мотивации и мобилизационно слабый, во многом сведший свою гуманистическую составляющую к жизненной комфортности и сибаритству, и выступающий против него накаленный исламский фундаментализм, полностью воспроизводящий в обработке своего многочисленного и, во многих случаях, влачащего нищенское существование населения использовал четкие гитлеровские лекала: "Вы живете плохо потому, что американские плутократы грабят весь мир. Лишь в войне против них вы обретете свое благополучие, и, уж во всяком случае, заслужите место в раю".

Вместо спора о том, как воплощать ценности прогрессизма, человечеству был предложен новый спор между ним и накаленным традиционализмом в лице фундаменталистского ислама, точнее – определенной спекуляцией нового, молодого нефтяного империализма на исламе, поскольку собственно с исламом он имел не больше общего, нежели гитлеровский национал-социализм с социализмом Маркса.

Но это стало обострять и активизировать рост новых правых, традиционалистских настроений на самом Западе.

Либерализм, давно уже утративший свой былой пафосный и накаленный характер (следствием чего стало и его бессилие в борьбе с Гитлеровским фашизмом), с одной стороны, не мог до конца решить собственные проблемы "общества потребления", а с другой – не мог представить достаточно эффективной мотивации в борьбе против исламского фундаментализма.

Приняв постулат Фудзиямы о "конце истории", либерализм оказался лишен футурологической проектной составляющей, во многом повторил ошибку советской пропагандистской доктрины 70-х годов, оказался неспособен предложить накаленный проект будущего.

Утонув в безбрежной и избыточной политкорректности, он не смог поставить заслон на пути исламизации Европы, натравливая фундаментализм на СССР, он позволил последнему окрепнуть и расширить свое влияние и свои ресурсы.

Возникла ситуация, когда рожденный Европой либерализм оказался неспособен защитить аксиологическое ядро европейских гуманистических ценностей.

В результате, в Европе и в США стал все более укрепляться даже не консерватизм, а некая смесь консерватизма и нового нацизма, воплощенная в идеологии "новых правых". В Австрии они в какой-то момент победили на выборах, во Франции Ле Пэн вышел во второй тур, на территории бывшей Демократической Германии неонацисты стали укреплять свои позиции в местных парламентах. В США террористическая угроза породила к жизни нормы безопасности, мало совместимые с демократическим и либеральным режимом.

Ростки нового западного фашизма, в результате, стали пробиваться по двум направлениям.

С одной стороны, они стали неизбежной реакцией на наступление исламского фундаментализма, стали претендовать на роль спасителя Европы от новой цивилизационной угрозы.

С другой стороны, силы, поощряемые и используемые в борьбе против социализма, обрели, в условиях кризиса либерализма, некую самостоятельную субъектность.

В странах, где коммунистический проект отступил, а либеральный не был утвержден, стали утверждаться откровенно фашиствующие тенденции.

Обычно наступление фашизма олицетворяется с проявлением его наиболее узнаваемых форм: среди сепаратистских режимов Прибалтики.

Пожалуй, это единственные страны мира, где ненависть к прогрессизму вылилась в откровенные чествования ветеранов войск СС и гитлеровской символики. Вместе с этим там утвердились и явственные черты нацизма: практический апартеид, лишение части населения элементарных гражданских прав, прямое оправдание гитлеровской агрессии.

Нельзя не признать, что вину за это несет как Западный мир, практически игнорирующий гитлеровский ренессанс, так и Россия, практически ничего не сделавшая для защиты русскоязычного населения этих республик.

ЕЭС принял нацистские режимы Прибалтики в свой состав, Россия ограничилась увещеваниями и уговорами, униженно упрашивая лидеров этнократических диктатур соблюдать международные приличия. Не стоит забывать и о том, что именно поддержка российского руководства в 90-91 годах позволила националистам прийти к власти и укрепиться в своем положении.

Однако наступление фашизма на пространстве СССР не ограничивается этими странами.

Грузия сначала родила откровенно фашистскую диктатуру Гамсахурдия, хотя сама же ее и отвергла, но затем оказалась поглощенной режимом Саакашвили, имеющим полное сходство с ранним гитлеризмом.

Ноябрьско-декабрьский переворот 2004 года на Украине был осуществлен при руководящей роли западенских националистов. Уже начались политические преследования представителей украинской элиты, по ряду областей прокатались погромы штаб-квартир левых партий.

Фашистская экспансия берет в кольцо Российскую Федерацию. Причем, с одной стороны, при непротивлении самой России, с другой – при явной поддержке и потакании со стороны еще формально либеральных стран Запада.

Однако, непонятая еще угроза оказывается и в том, что апробация фашистской практики оказывается как поощрением для родственных сил в самой Европе, так и оказывает провоцирующее воздействие на определенные силы в самой России, которая сталкивается с двумя векторами экспансии: исламского фашизма, наступающего с Юга, и традиционного, идущего с Запада.

При потерпевшем на сегодня поражение коммунистическом проекте, при дискредитированном в 90-е годы либеральном, в России появляется некий соблазн ответить на два вектора фашистской угрозы своим национализмом и, как итог, – своим фашизмом. Причем, в силу полиэтничности России, здесь национализм, в отличие от гитлеровской Германии, не способен дать даже временной консолидации и с неизбежностью может обернуться только межэтническим взрывом.

В целом же, мировая цивилизация сталкивается с опасностью регресссивной замены базовых параметров цивилизационного выбора.

После Победы 1945 года цивилизационный спор шел о том, какой из его вариантов, коммунистический или либеральный более перспективен для реализации его базовых ценностей.

После мировой катастрофы раздела СССР и временного поражения коммунистического проекта на смену ему пришел спор, о том, прогрессизму, в лице либерализма, или традиционализму, в лице исламского фундаментализма, принадлежит будущее.

Однако в итоге слабости либерализма, наступления исламизма и активизации традиционного фашизма, спор может уже зайти о том, какой из вариантов накаленного традиционализма, фашизм зеленый или фашизм коричневый имеют право на мировое господство.

После 1945 года человечество полвека могло позволить себе спор о том, что важнее, демократия политическая или демократия социальная, что более важно: политическая свобода или социальные гарантии, должна быть у каждого собственность в форме частной или в форме коллективной.

При нынешних тенденциях ему вполне вероятно, предложат выбирать, кто лучше: имам или фюрер, рабство во имя Магомета или рабство во имя европейской примардиальной традиции, и какое наказание он предпочитает при непослушании: забивание камнями по Корану или привычный крематорий.