Смерть священника

Он был настоятелем храма Казанской Божией Матери в поселке Сандово Тверской области. А еще он был моим другом – одним из тех немногих друзей, которые появляются (или не появляются) в зрелом возрасте и дружбой с которыми особенно дорожишь…

Я читал в Интернете язвительные комментарии людей, никогда Михалыча не знавших, слушал самооправдания знавших, понимал, что должен сказать свое слово, защитить доброе имя друга. Рассказать о мотивах, побудивших его на этот страшный шаг, непозволительный для православного священника, доказать, что шаг этот был вызван обстоятельствами, совокупностью обстоятельств, которые, собравшись вместе, и лишили его воли к жизни, не оставив иного решения кроме как нажать на курок. Но не мог написать ни строки. Смерть эта на целый год повергла меня в ступор.

До Сандова он почти два десятка лет служил в храме Всемилостивого Спаса деревни Сутоки Рамешковского района. Старинный храм, стоящий рядом с трассой из Твери на Кимры и Калязин, притягивал воров. Уже случались и взломы, и кражи. Тогда, вступив в общество охотников, и купил отец Федор ружье…

Оно не предназначалось для того рокового выстрела.

В Сандове храма никогда не было. Это типично советский поселок, построенный на болоте в 30-е годы прошлого века. Многие жители его до недавнего времени и церковную службу-то видели только по телевизору. В новое время власти выделили для верующих пустующий дом. На его фундаменте должен был вырасти храм – с куполом, алтарем, колокольней. Для этого и перевели из деревни Сутоки протоирея Федора Лищенюка.

Поначалу в Сандове приняли его тепло. Власти и предприниматели обещали помощь. Поселили в благоустроенной квартире. Правда, прописали почему-то в общежитии. Вдаваться в причины этого протоиерей не хотел, начал служить. Правда, людей на службы приходило меньше, чем в его прежний деревенский храм.

– Менталитет такой, – объяснял я, – нет религиозного опыта. Многих впору заново перекрещивать.

Но он переживал и винил в том лишь одного себя. Хотя прихожане его любили. 

Он был добр и в то же время строг, но не фанатичен. С хорошим чувством юмора. Мы с ним рыбачили и собирали грибы, купались, ездили в дома престарелых и исследовали полуразрушенные церкви в умирающих деревнях.

Он бывал у меня дома, я – у него. В лесу, на речке, в машине мы были друзьями, в храме он – священник, я прихожанин. Даже на бытовом уровне он был прежде всего батюшкой, духовным наставником.

А вот члены приходского совета толком не знали, как строить отношения с настоятелем, что такое послушание. Он, к примеру, говорил: «Надо снег почистить вокруг». Они: «Ой, да у нас самих заулки замело». Или: «Надо по очереди топить печи в храме». А ему: «Нам свои печи надоели, батюшка, топи сам…». Он расчищал сугробы, по очереди с матушкой топил печи, летом косил траву вокруг храма. Не роптал. Приходской же совет существовал только на бумаге. Никто, кроме председателя, не только не помогал хотя бы убрать храм к празднику, но даже не спрашивал, чем можно помочь. Помогали чаще люди посторонние.

Строительство тоже тормозилось. Спонсоры, поначалу горячо обещавшие помощь, как испарились. Ни по телефону их было не найти, ни в явь. А прежней главе района Марине Тихомировой, занятой выборами в областное законодательное собрание, где ей прочили пост председателя, было в то время не до храма. Протоиерея же вызывали в епархиальное управление, строжили за затягивание стройки.

С новым главой района Олегом Грязновым, пришедшим на смену Тихомировой, отношения складывались трудно. Тот требовал от батюшки конкретных действий, к примеру, организации поквартирного, подомового обхода с целью сбора средств на постройку храма. Но ходить по домам и квартирам церковные активисты наотрез отказались. Тогда администрация сама, в обход настоятеля, изготовила  и установила во всех торговых точках урны для пожертвований. Сама и распоряжалась этими средствами. Летом их изъяли на проведение… Дня района. Позже обещали вернуть.

Отношения власти со священниками в Сандове не складывались и прежде. Та же Марина Тихомирова, кстати, в ту пору некрещеная, настояла на том, чтобы епископ Бежецкий и Весьегонский Филарет убрал с прихода первого настоятеля храма протоиерея Димитрия Охичева. Не устраивало то, что он не хочет переезжать в райцентр из села Любегощи, где жил с большой семьей в двухэтажном доме, выкупленном для него братом-предпринимателем, потому, дескать, и стройка тормозится. Тот в свою очередь винил главу: мол, сама снимает работников с храма на подготовку районных праздников.

Религиозного опыта не было не только у рядовых граждан, но и у чиновников. Они редко бывали в храме. Чаще вызывали батюшку к себе. А церковь почитали одним из своих подразделений.

Я не представляю, чтобы Патриарха вызвал управляющий делами Президента для накачки или отчета. А здесь это было делом обычным. Как будто это и не священник, крещающий младенцев и отпевающий умерших, принимающий исповеди и отпускающий грехи, совершающий главное литургическое таинство – превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову, а прораб на стройке. Который по совместительству еще и освящает мед на выставке пчеловодов в День района да служит панихиду на площади в День Победы.

Сегодня в память об отце Федоре остались резные царские врата в храме да крест, установленный по его настоянию возле памятника погибшим воинам.

Многие не понимали, зачем крест? Крестам место на кладбище, а не в центре поселка. И установили как-то стыдливо – сбоку в елочках. Священника, служащего у креста панихиду, отсекали от пришедших на возложение цветов красно-белой лентой, и получалось, что народ стоит к кресту и священнику, извините, задом. Правда, кроме батюшки это никого не смущало.

Не было в Сандове той гармонии в отношениях церкви и власти, о которой в годовщину своей интронизации говорил Патриарх Московский и всея Руси Кирилл.

Летом 2017 года отец Федор заболел.

Он чувствовал недомогание и раньше, но в больницу не шел. Мол, водички святой попью, маслицем помажусь, с Божьей помощью все пройдет. Не проходило. Дошло до того, что во время службы опуститься на колени он мог, а подняться без посторонней помощи – уже нет. Наконец, друзья уговорили его обследоваться и устроили в госпиталь в Череповец Вологодской области. Там у него обнаружился запущенный сахарный диабет. Предстояло длительное лечение с непонятным исходом. Врачи пугали  инсультом, инфарктом, ампутацией обеих ног.

Это и вогнало отца Федора в глубокую депрессию.

Я не верю, что никто из его окружения кроме матушки Галины не знал о его беде, даже если он никому не жаловался. Но все были как бы поосторонь. Мир сам по себе, священник сам по себе. Хотя должно быть иначе.

Если миру нужен священник, то мир обязан позаботиться не только о помощи ему внутри храма, но и в решении бытовых проблем. Сельский батюшка, как правило, беден. Большую часть доходов от продажи свечей, литературы он отвозит в епархию. Сам должен кормиться «от престола», то есть пожертвованиями. В других местах прихожане несут к престолу овощи и фрукты с огорода, грибы и ягоды из леса, мед с пасеки, продукты из магазина, деньги – десятину еще никто не отменял. Здесь считали, что священник и без того живет богаче многих.

А тут подоспела новая беда. Оказалось, на их квартиру претендовала другая семья. Вот почему поселили их без прописки. И та семья суд у районной администрации выиграла. В начале зимы 2017 года священника поставили перед необходимостью срочно освободить жилплощадь. Не на улицу выгоняли. Предлагали квартиру чуть меньшей площади, но на втором этаже. «А как я туда поднимусь?» – ужасался отец Федор.

Он звонил мне в Москву вечером 30 ноября. Я тогда лежал в больнице. Говорил, что матушка свои вещи уже собрала, он попробовал собирать свои, да подкосились ноги, упал. А с переездом торопят, завтра не съедем – поселят в общежитии. А назавтра его не стало.

…Матушка увезла хоронить его в Сутоки. Там, возле храма, в котором отслужил 18 лет, он и упокоился. Без отпевания. Как самоубийца. Хотя самоубийство это было спорным. Он не отрекался от Христа, не хулил Бога. В прощальной записке просил у всех прощения («Простите все, простите все, и вас Бог простит, но нет ни сил, ни желания жить дальше. Пусть Грязновы торжествуют – Бог им судья»). Случившееся можно было бы трактовать, как доведение до самоубийства. Не кем-то конкретно, а обстоятельствами, совокупностью всех сложившихся обстоятельств.

Весь прошлый год матушка добивалась разрешения на заочное отпевание мужа. Священноначалие отказывало. Хотя батюшки, знавшие обстоятельства последних дней его жизни, до сих пор молятся за него в своих храмах.

Да, на следующий день после похорон молодая женщина принесла в редакцию районной газеты заметку. В редакции ее хорошо знали, она мыла здесь полы. Знали и в церкви, видели ее с малолетним сыном почти на каждой службе. Суть заметки сводилась к тому, что в случившемся виноваты все. Заметку  опубликовали. Вскоре после публикации мать-одиночку, инвалида по зрению уволили с работы. По собственному желанию. А следом уволилась и редактор газеты – тоже по собственному.

Вот ведь как бывает.

Постскриптум от протоиерея Николая Булгакова

Горькая история...

По всем вопросам жизни мы спешим спорить.

А есть в жизни такое (а то и вся жизнь целиком), перед чем лучше просто молчать.

И смотреть в себя.

А я?

Главный вопрос.

Достаточно ли у меня любви для всех людей, с которыми сводит меня Господь?

Вопрос, увы, риторический.

Горькая это история. И лучше всего к ней отнестись не объективно, а как можно более субъективно.

Прочитав эту статью, вспомнил первым делом Батюшку протоиерея Николая Гурьянова.

Мне рассказывала Т.И. Радомская, православная словесница, доктор филологии, как однажды они говорили с ним о Марине Ивановне Цветаевой. Татьяна Игоревна готовила к печати книгу «Марина Цветаева: «Берегите Гнездо и Дом» (М.: Совпадение. 2005). Книгу эту она посвятила потом «блаженной памяти старца протоиерея Николая Гурьянова». А тогда, почитав Батюшке стихи поэтессы, она спросила его о ее кончине:

– Она сама это сделала?

Батюшка Николай подтвердил:

– Да, сама.

Его собеседница с горечью вздохнула.

Когда-то мы говорили о трагической кончине М.И. Цветаевой с Е.С. Булгаковой, ее почти ровесницей. И Елена Сергеевна сказала с великой болью:

– Но ведь ей так тяжело было! Муж, дочь, сестра – в тюрьме, в ссылке!..

Да, никто не знает, что стоит за тем или иным поступком человека. Один Господь видит нашу душу, как она есть. Видит, что ей противостоит…

И в том разговоре Батюшка Николай в ответ на вздох его собеседницы сказал:

– Но она будет удостоена Царства Небесного.

А больше к этому и добавить нечего. Потому что Батюшка Николай был святой.

К святости и мы все призваны. Не к спорам, не к оценкам других людей. К святости, невозможной без самого глубокого покаяния и неосуждения никого и никогда.

В этом, может быть, главное положительное, поучительное для всех нас значение горькой истории, о которой мы с вами прочитали, попущенной Богом для всех нас, для нашего спасения, которое так непросто достигается в этом мiре, прелюбодейном и грешном, где идет лютая борьба за каждую грешную душу.

Об этом говорит нам и святой апостол Павел:

Блюдый себе, да не и ты искушен будеши. Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал. 6, 1-2).