Валерий Попов: «Мы сопротивлялись жлобству, а не идеологии»

- Валерий, литературных премий все больше, а читать, между тем, нечего. Что скажете?

- Да, пожалуй, в массе читают только детективы.

- А ведь были времена, когда в любом НИИ или школьной учительской обсуждали последние публикации в «Новом мире» или в «Юности»… Чего ждать от нынешнего «Букера»? Много пришлось прочесть, как члену жюри?

- Честно прочел девяносто шесть романов.

- Ужас!

- Нет-нет. Бывают ужасы и поужасней. Я даже полюбил одного «безымянного» пока что автора – Николая Логинова. Яркий, веселый, молодой писатель. Пишет про стройбат, но настолько нетрадиционно, настолько жизнерадостно, сильно, напряженно, что я его из общего потока выделил и намерен поддержать. Его поддерживает и актер Золотухин.

- А общий поток как вам показался?

- В большей массе это такие «романы молодых интеллектуалов», которые сильно напоминают один другого. Там обычно про то, как автор заинтересовался мифологией, обнаружил какую-то рукопись древнюю, и от этой рукописи у него пошли какие-то игры ума. Впрочем, этот «общий поток» вполне отражает срез современной литературы.

- Этот срез был ярче, когда начинали вы?

- В шестидесятые годы в одном только Ленинграде появилась целая плеяда, если не гениев, то талантов – Бродский, Кушнер, Голявкин, Довлатов, Битов… Это, собственно говоря, были мальчики из одной компании, что называется, из одного двора, писатели одного поколения, но каждый из них создал собственный стиль, который до сих пор узнаваем, их нельзя спутать. А сейчас пошло какое-то более «серийное» производство, что ли.

- На мой читательский взгляд, литература в массе своей очень изменилась. Стала более угодливой, что ли, чем была даже при советской власти с ее цензурой. Сейчас впечатление, что литература сместилась в сферу услуг. С одной стороны - откровенно попсовые тексты для развлечения профанов, с другой – на нас обрушилась лавина так называемой «высоколобой» литературы, невыразимо скучной, приспособленной ко вкусам литкритики, которая и раздает премии.

- Кстати,оказалось, что изготовить интеллектуальную прозу гораздо легче, чем даже написать попсу. Каждый раз я внутренне сжимаюсь от одной мысли, что мне придется глотать всю эту тягомотину. Но создалось положение, при котором эта литература поставлена в особую позицию - вне критики. Она обычно содержит некий набор обязательных компонентов, которые гарантируют ей статус неприкосновенной «священной коровы». Ее сразу же поднимают на невероятную высоту, вкладывают в это дело деньги, начинают, как бы, спасать. А может быть, этого делать и не надо. Потому что, на мой взгляд, настоящая литература та, от которой не оторвешься, которая тебя сразу забирает. А уж куда она тебя повлечет, это может быть в чистом виде развлечение, а может быть и очень драматическое чтиво. Но увлекательной она обязательно должна быть.

- Вот уже лет двадцать, как писатели старшего поколения, те, что составляли основной корпус нашей литературы, решительно прекратили писать. То ли не могут вписаться в новые условия, то ли не хотят участвовать.

- Заминка, безусловно, вышла. Во-первых, чисто техническая – ведь закрылись все прежние издательства. Например, издательство «Советский писатель». Там были замечательные редактора. И вот оказалось, что если ты не публикуешься за границей, выжить просто невозможно.

- Говорят еще, что иссяк «пафос сопротивления», сказалась утрата идеологического противника. Была советская реальность – стена, в которую они упирались и прошибали ее лбом. А теперь стена упала, упираться не во что, они и рухнули.

- Да. Что-то в этом роде. Я себе представляю это как плотину на реке, через которую перепрыгивали только сильные осетры и выходили на большую воду. А теперь плотину взорвали, и в образовавшейся общей луже плавает любая рыбешка.

Но что касается идеологии, не помню, чтобы кто-нибудь из нас участвовал в идеологических баталиях. Мы сопротивлялись жлобству, а не идеологии. Наше молодое, веселое сопротивление много, конечно, дало для нашей литературы.

Но надо вам сказать, что сегодня жлобства не меньше. Даже наоборот. Раньше наш слой был шире, наша аудитория - это условный кандидат наук, аспирант. А теперь этот круг сузился – умные глаза теперь редко встретишь. Нас окружили со всех сторон. Наш противник на месте, пафос сопротивления никуда не делся.

- Тогда жлоба безошибочно чувствовали. Не требовалось даже долго обсуждать. А теперь? Нынешняя литературная молодежь так же это чувствует?

- Нет. Не думаю. Мне кажется, они «чужого» не ощущают, «звука трубы» они не слышат. Я даже не понимаю, на чем строят они свой пафос.

- Ну, хорошо, вы говорили, люди перестали публиковаться, потому что закрылись издательства. Заминка чисто техническая. Но ведь не вымерли же, на самом деле, все писатели в одночасье?

- Я вам из своего опыта скажу. Иду я как-то по Невскому, а навстречу мне – Александр Кабаков.

- Как дела? - спрашивает.

- Плохо, - отвечаю.

По его наводке я отправил рукопись в Москву, в издательство «Вагриус». Редактором был Григорьев. Звоню раз, другой – не могу дозвониться. То он только что вышел, то еще не пришел.

Кабаков мне говорит, - отправляйся сам в Москву.

Я приехал. И опять дозвониться не могу. Тогда я вспомнил старое правило, если ты не можешь дозвониться, это еще не значит, что тебя не любят. Позвонил еще и – удачно. И Григорьев мне говорит, что они разделили мою рукопись на тетрадки, читают всей редакцией, и всем очень нравится. Так я с помощью «Вагриуса» из социализма шагнул в капитализм.

- Сейчас пишете?

- В прошлом году вышла книжка. Там же - в «Вагриусе». Называется «Горящий рукав». О ленинградской писательской жизни. О том, как я из школьника превратился в писателя. В школе я как-то подошел к компании хулиганов и попытался закурить. Впервые. И у меня загорелся рукав. Рукав горел, я бежал. И вот таким живым факелом я «вбежал в литературу» - если не «сгоришь», то и не напишешь.

- Это мемуары?

- В общем, да. Но о своей жизни я пишу и в других книгах. «Третье дыхание» - это о болезни жены, о том, как вся семья сопротивляется ее алкоголизму.

- Алкоголизму жены?

- Да. Сильная вещь получилась, она переведена на многие языки. Обычный для меня легкий жанр здесь несколько переменился. Стал, пожалуй, трагикомическим. Но - с оптимистическим финалом.

Другая книга называется «Комар поет, пока живет» - об отце, как он вышел из крестьянской среды и стал ученым, занимался селекцией ржи. Эта повесть вошла в «Красную Книгу русской прозы». Там опубликованы многие авторы – Набоков, Астафьев…

- Хорошая компания… Мне доводилось слышать, что между писателями, - во всяком случае, старшего поколения, – и магистральным направлением сегодняшней критики есть сильное расхождение - в литературных вкусах, в оценках. Рассказывали, например, что когда Аксенов вернулся, и его пригласили в жюри какой-то литпремии, кажется «Букера», это расхождение было настолько острым, что Аксенов плюнул на это дело и ушел.

- Этого я точно не знаю, меня тогда в «Букере» не было. Но в принципе о критике я плохого сказать не могу. Критики – мои крестные отцы. Первым из них был Владимир Новиков, Лев Анненский обо мне писал, Станислав Рассадин и Александр Яковлев из «Литературной газеты»… То есть я говорю об умных критиках, которые занимаются тобой, твой текст выворачивают наизнанку, чтобы понять - любят или ненавидят тебя. Они нужны и полезны, потому что занимаются самим произведением, а не используют его как повод для каких-то собственных умозрительных конструкций.

- Один из сегодняшних столпов – правда, не литкритики, а киноведения – высказался в том смысле, что вот есть критики, чья принадлежность к профессиональному цеху подтверждена соответствующим документом, служебным положением, членством в соответствующей секции творческого союза и так далее. Вот они и имеют право давать оценку. А остальным следует внимать и нечего умничать. Это как в потребительской экономике – есть производитель, и есть потребитель, а между ними – посредник. Он и решит – кого пустить на рынок и почем, а кого и близко не допускать к процессу. Мне кажется, это очень откровенная заявка на «рейдерский захват» культурного поля.

- Я как-то беседовал с одной редакторшей и высказался об одном писателе, что он, по-моему, несколько скучноват. Так она мне, знаете, что ответила? – Она сказала: «Зато у него прекрасная фокусная группа».

- …фокусная группа?

- Ну да, группа людей, которые по каким-то своим соображениям поддерживают именно этого писателя. То ли он соответствует теме их диссертации, то ли еще что-то - не знаю. Словом, из каких-то своих соображений. Эти соображения часто вовсе не совпадают с читательскими. Тогда они говорят, что это сегодня нужно, модно и так далее.

В результате возникает некоторая стандартизованная литература. Но стандартизируется при этом не только литература, стандартизуются читательские вкусы: одна стандартная книга, одни джинсы, но определенной марки, один стандартный рюкзачок, пара усвоенных фраз – и ты уже интеллектуал. Вот этот «бытовой интеллектуализм», эта стандартизация сознания занимает все больше места и кажется мне очень опасной.

В жизни все меньше приключений. Но им приключения и не нужны, не нужно, чтобы кто-то куда-то ехал, влюблялся, дрался…

- То есть, выходил за рамки формата.

- Ну да. Для организации общества это, наверное, хорошо. Но для литературы это плохо. Опасно, когда дело решает не качество литературы, а наличие влиятельной команды, которая ее продвигает. В результате разрывается связь между писателем и читателем.

Я расскажу один эпизод. Бегу я как-то к электричке, билет купить не успеваю, а на перроне какая-то красивая пара целуется. Ну, думаю, эти безбилетнику не опасны. Но они разнимают объятия, и это оказывается пара контролеров. Понимаете? – жизнь сама подбросит вам парадоксальный, гротескный ход.

И не надо рассказывать про тяжелые времена, про бездушие читателей - у нас, кстати, талантливых читателей очень немало. И не надо говорить про все эти трудности с новой техникой, сменой носителей и так далее – все это разговор настройщиков роялей, а вот сама музыка…

Ты только стань хорошим писателем, а судьба сама соломки подстелет.

Беседовала Галина Николаева

БЭС (1991): «Валерий Попов (1939). Автор сборников повестей и рассказов о жизни современного горожанина («Все мы не красавцы»-1970, «Нормативный ход»-1976, «Две поездки в Москву»-1985, «Новая Шехерезада»-1988 и другие)– алкоголизм и сюрреалистическая комичность обыденного, ироническая интонация, шутливые гиперболы, обыгрывание литературных оборотов, речевых штампов».