Валентин Сорокин: «Я стоял у огня в миг рожденья булата…»

– Валентин Васильевич, ещё до школы, не зная грамоты, вы уже стали сочинять стихи…

– Сначала частушки, потом стихи. Жили мы на Южном Урале, на казачьем хуторе Ивашла. Папа у меня лесник, война началась, ушёл на фронт разведчиком. А нас – восемь детей! Он вернулся весь израненный, на костылях.

Я часто его вспоминаю. Папа любил песни. Играл на гармошке, в 30-е годы он взял 1-е место на конкурсе народного творчества. Его очень любили башкиры, чуваши, мордва, русские. Как свадьба, обязательно звали. Мне он говорил: «Да, стихи это здорово! Но лучше бы ты пошел в военную школу. Закончил, стал генералом и разогнал бы этих негодяев».

– А «негодяи» - это кто?

– Руководители наши. Он их ненавидел за раскулачивание, считал, что с этого началось уничтожение русской деревни. Говорил: сынок, когда ты доживешь до моих лет, поймёшь, что папа прав, только в это время не будет хватать солдат в армии, бабы рожать перестанут...

Послевоенная деревня была разрушена. Я ушел из дома в 14 лет, прибавил себе год и поступил в фабрично-заводское училище, готовившее рабочих для Челябинского металлургического завода. Работал в мартеновском цехе, где 1200 человек варили сталь. Люди меня окружали изумительные!

– «Я стоял у огня в миг рожденья булата, потому у меня путь дорога крылата»... Вы действительно разливали сталь или это образ?

– Да, я работал крановщиком в 1-м мартене, имел 8-й разряд. У нас была спецодежда, маски для дыхания. В кабине крана стоял чайник, и температура была такая, что вода начинала парить, булькать.

Работа, конечно, тяжелая. Но и благодарная, потому что человек, прошедший через нее, другими глазами смотрит на мир природы. Представьте: 8 часов жары, огня, с которым человек ведет битву или разговор о перемирии, а потом он выходит из цеха и видит мороз и снег. «Под огнём, Как под метелью белой, Закрывал И открывал глаза, Здесь моя душа Перекипела, Будто в скалах – Вешняя гроза».

В 1962 году я стал членом Союза писателей. Писатель Леонид Соболев удивлялся: «Впервые принимаем человека в комсомольском возрасте». Меня очень поддержал Василий Фёдоров, знаменитый в то время поэт Борис Ручьев пригрел меня. Он сказал такую фразу: «Валя, у тебя строчка, как у Павла Васильева, кованная!» Людмила Татьяничева редактировала первую мою книгу – «Мечта». Всем, кто мне помогал, я старался платить добром. Для меня эти люди не забыты, и каждый день они – мои.

Первый из поэтов, кто меня пригрел, окрылил, – Василий Дмитриевич Фёдоров. Без него я вообще был бы другим человеком. Когда я читал Василия Дмитриевича, всё мне было родным: как он с природой говорит – моё, как с рабочим миром говорит – моё, как с Россией, с семьёй, с мамой, с отцом говорит – всё моё.

А ещё меня поддержал Борис Ручьёв. Он на Колыме безвинно провел десять лет, сидел по делу Павла Васильева. Не расстреляли его только потому, что он совсем юный был. Помогали мне в судьбе моей Михаил Львов, Николай Воронов. Влияли – Борис Можаев, Фёдор Абрамов, Константин Воробьёв. Люди-то какие! А Михаил Алексеев, Анатолий Иванов, Юрий Бондарев, Виктор Астафьев, Юрий Прокушев? А Пётр Проскурин какой был?! Честнейший человек!

Для меня эти писатели – святые люди. Получая от них одобрение своим стихам, я, конечно, радовался. И платил им той же любовью и благодарностью: почти о каждом из них я написал потом очерк. И считаю: если у поэта нет чувства благодарности, значит, он наполовину обделен дарованием.

Как-то Сергей Михалков ведёт собрание в Московской писательской организации. Спрашивает: кто может поехать на Ближний Восток (как раз шла война между палестинцами и Израилем). Все молчат. Тогда я поднял руку. Встаёт известный литератор, он сейчас жив-здоров, и вообще человек неплохой. «А ты, Валентин, не боишься, что тебя оттуда в гробу привезут?» Я говорю: «Ну, ты-то точно по мне не заплачешь!» В зале хохот, аплодисменты.

В свое время, был несколько раз в Сирии, в Пальмире, у меня даже есть цикл «Древняя песнь Иордана», арабы много меня переводили, встречался с Хафезом Асадом, отцом нынешнего президента страны.

А вообще, что касается заграницы, куда я выезжал раз 15, то на третий день начинаю сходить с ума: зачем я сюда приехал?! Лучше бы я поехал в Рязань! Вышел бы на берег Оки! Вспомнил бы Есенина, прочитал бы: «Стою один среди равнины голой, А журавлей относит ветер вдаль, я полон дум о юности веселой, Но ничего в прошедшем мне не жаль»!

– Десять лет вы отдали издательству «Современник». Что вспоминается?

– Это были счастливые, но и боевые времена. В основном, вёл борьбу с цензурой за произведения Владимира Чивилихина, Владимира Солоухина, Владимира Тендрякова, Валентина Распутина, Василия Белова, Эрнста Сафонова и многих других писателей. Роман «Ошибись, милуя» Ивана Акулова, друга моего прекрасного, изумительного прозаика, четыре журнала отказались печатать, а я его запустил в производство.

Помню, звонит Екатерина Фурцева, министр культуры СССР: «С вами говорит член ЦК КПСС. Вы зачем издаёте Можаева? Его повесть «Живой» надо выбросить из плана издательства. Я её сняла в постановке Театра на Таганке…» «Нельзя равнять то, что идёт на сцене, и что в книге. Это же разные, по сути, произведения. «Изымите повесть, приказываю!» «Невозможно, тираж отпечатан, книга пошла по магазинам». «Ну, так, да?» – и бросила трубку.

Минут через пять звонит председатель Комитета по печати РСФСР Николай Васильевич Свиридов. «Что у тебя с Фурцевой было?» «Ничего, – говорю, – она лет на двадцать меня старше". «Хулиган! Немедленно приезжай ко мне».

Вхожу в кабинет, он сидит не в кресле председательском, а на столе. Рядом – Иван Акулов, он в то время был главным редактором Комитета. Рассказал им суть дела. Свиридов вздохнул: «Ты – уралец, и Акулов – уралец. С двумя уральцами как мне тяжело…»

– Когда вы работали главным редактором, в «Современнике» выходили острые по тем временам книги: Бориса Можаева, Василия Белова, Владимира Чивилихина, Ивана Акулова и многих других писателей. Как все же вам удавалось их издавать?

– Миссия главного редактора включала в себя и непосредственный, почти ежедневный контакт с цензурой. Заместитель начальника Главлита Владимир Солодин, на наше счастье, был культурным и честным человеком. И мы сдружились с ним. Сами цензоры помогли мне многие романы и повести спасти.

– Как же так: вы хорошо знали все цензурные механизмы, а сами написали поэму «Бессмертный маршал» о Георгии Жукове, которая 13 лет была запрещена?

– У нас один великий маршал – Леонид Ильич Брежнев. Возвышать другого – политическая неграмотность, сказал Сергей Михалков на Секретариате Московской писательской организации. А первым среди писателей помог поэме Юрий Поляков. Он был главным редактором «Московского литератора», дал в газете хороший отклик, опубликовал главу.

Наши литературоведы во многом виноваты, что у нас забыты Владимир Луговской, Александр Прокофьев, Борис Ручьёв, Сергей Орлов, Михаил Дудин, Михаил Львов, Сергей Наровчатов. А сколько национальных поэтов вытеснено из народной души? Мустай Карим, татарский поэт Муса Джалиль… О них каждый день надо вспоминать!

Я, между прочим, Мусу Джалиля люблю гораздо больше, чем Пастернака. Ну и что? Судить меня за это? Среди татар много судеб, похожих на русские. Да взять хотя бы ту же Украину… Я переживаю очень за то, что там происходит! Мы же один народ абсолютно.

У нас в стране национальная проблема вообще мёртвая. Мало сказать: «Надо дружить». Я, например, не боюсь выступать и говорить, что я очень русский человек. И меня татары всегда поймут и примут. Человек, любящий свой народ, никогда не предаст другой и не совершит против него зла.

– Мне говорили, что вы чуть ли не сорок лет назад предчувствовали, что Советский Союз развалится…

– Детство моё прошло на Южном Урале, на хуторе Ивашла. Заключенные рядом гнали по горным рекам лес. Это были инженеры, учителя, образованные люди. Мама то картошки им посылала отнести, то каши. Они были расконвоированные, и мы, ребятишки, носили им передачи. Я сижу у костра, а заключенные читают наизусть стихи Павла Васильева, Есенина, Бориса Корнилова.

Когда я повзрослел, стал изучать биографии расстрелянных поэтов. До сих не понимаю: откуда эта жестокость? Это же тягчайший грех расстреливать Поэта, и я, пока живу, никому этого не прощу. Как вообще человека безвинного карать?! Литератор обязан знать поэтов своего времени, их судьбы, а не только их творчество, я так считаю.

У меня ушло много лет на то, чтобы получить доступ к архивным документам репрессированных поэтов. В молодости я добился приема у председателя КГБ Шелепина. Пришел к нему, стал говорить, что хочу изучить судьбы погибших поэтов. Он на меня посмотрел пристально и сказал: «Зачем это тебе, Валентин? Ты на себя берешь тяжелый груз. Это очень затруднит твою жизнь». И отказал мне.

Но спустя годы я всё-таки добился, чтобы мне выдали «Дело № 11254», по которому осудили поэта Павла Васильева. Я первый из поэтов, кто держал в руках этот страшный документ. Около 500 страниц, большинство -машинописные. Я читал дело за узким столом, с обеих сторон от меня сидели офицеры. Если я что-то выписывал, то должен был это вслух зачитать. Говорил я с ними смело и откровенно, и им, видимо, это понравилось. Я им много рассказывал о Павле Васильеве, о его родных, стихи читал. И вот заключительная встреча, они меня спрашивают: могу ли я минут десять подождать? Я говорю: да. И они мне выносят фотографию Павла Васильева. Он весь избитый, истерзанный. Я посмотрел на снимок, поблагодарил их и сказал: «Простите, но я не могу эту фотографию взять».

И тогда офицеры мне говорят: подождите ещё немного. Выносят другое фото: на нём Павел Васильев красивый, сильный, разворот плеч у него такой широкий, воротник барашковый. Я снимок начал везде публиковать. И этот образ поэта очень близок его стихам.

Потом я написал книгу очерков «Крест поэта», где никого не забыл из живых поэтов, кто мне помогал, но главное – рассказал о безвинно казненных. Этот огонь и сейчас во мне.

– Есть мнение, что поэзия – мужская работа, сродни сталевара?

– Да, поэзия – это огонь! Я вот что заметил: поэт может нравиться смыслами своих стихотворений, позицией своей или не нравиться, но если он честный, искренний поэт, то он всегда будет иметь опору в народе. И даже в тех людях, кому он не особенно близок. А как только поэт начинает лгать, слово ему мстит. Он может и не замечать этого, а слово уже лишено искренности и пронзительной энергии.

Поэтому отвлеченно говорить о слове, о языке невозможно. Надо говорить о Родине, о времени, о том, как народ живет. Язык всегда реагирует на ситуацию. Когда страна разрушена, народ голодает, или когда идёт победная война и страна на подъёме, новые смыслы рождаются в песне, в пословице, в жизнь.

Возьмем безграмотную бабушку, у которой 4-5 классов образования. Но она честная, молящаяся, детей вырастила сама, муж на войне погиб. Поговорите с ней! И вы услышите красивую речь! Сколько в этой бабушке благородства, любви, уважения к собеседнику, впервые увиденному. И посмотрите на иного, кому животный мир ближе, чем человеческий. Он обязательно скажет: драйв, шопинг, дилер, киллер и пр.

Писатели как бы «редактируют» язык. Лев Толстой, Сергей Есенин, Иван Бунин – изумительные художники, они очищают наш язык и делают его интереснее, музыкальней. Но речь-то родную даёт народ! А откуда он берет всё это? От жизни, от своей судьбы. Когда закончилась война, а погибли миллионы, у невест – женихи, у молодых жен – мужья, в семьях – отцы, то даже в нашем казачьем хуторе появились разводы. И в частушке народная беда выговорилась: «Вот иду я на рассвете, Мну я кофту белую. У него жена и дети, Что я, что я, делаю?»

Опустела деревня! И – какая тоска, грусть: «Я иду по берегу, Малина сыплется в реку. Некрасива я, девчонка, Никого не завлеку». Красота какая! Ясно, что это сочиняла деревенская девушка, и она не имела никакого отношения к крупным лирикам.

Что же мы видим сейчас в нашей культуре, на телевидении? Национального на экране ничего не осталось. Не отличишь выступление на концерте американского или европейского артиста от нашего.

– Знаю, что вы всей душой любите творчество Сергея Есенина. Много лет вы вели Всесоюзные и Всероссийские праздники поэзии в Константиново. Почему Есенин?

– Однажды я выступал на международном форуме, посвященном поэту. Я сказал, что такого русского божественного ощущения, которое нес в себе Есенин, не было ни у одного поэта до и после него.

Всю Рязань, Константиново, берега Оки я исходил пешком. Вижу холмы, взгорки, рощи и догадываюсь по этим пейзажам, какие именно стихотворения они пробудили в Есенине. Вот до чего я чувствую его! О Есенине я знаю так много! Я был вхож в семью, хоронил сестёр Есенина.

Однажды в Индии встретился я с японским поэтом. Языка не знаю, а он по-русски не говорит. И тогда я стал читать ему Есенина наизусть. Смотрю – у японца слезы наворачиваются. Руководитель нашей делегации идет к нам, удивляется, видит, что мы понимаем друг друга. Настоящая поэзия интонационно, ритмикой своей, мелодикой расскажет, о чем идет речь.

В стихах его столько исповедальности! «Я сюда приехал не от скуки – Ты меня, незримая, звала. И меня твои лебяжьи руки обвивали, словно два крыла». Ведь Есенин мог бы сказать – «обнимали». А он взлетел в такую высь!

Поэт не родится сам по себе, вся его поэзия на фундаментах его любимых поэтов стоит. Когда еду в электричке, я стараюсь к окошку садиться, и на ходу идут стихи любимых поэтов. И так – всю жизнь со мной.

– Время от времени раздаются голоса сетующих, много, мол, гуманитариев развелось. Даже Литинститут хотели закрыть. Что вы на это скажете?

– Закрывать Литинститут ни в коем случае нельзя. У нас сейчас очень ослаблено межнациональное единство и забота друг о друге. Литературный институт – гнездо не только общения, но и обмен дарованиями, смыслами, судьбами, и все это потом реализуется в слове, в романе, в повести, в стихотворении.

– Валентин Васильевич, как встречаете свой юбилей?

– Я думаю, что ликовать по этому поводу трудно, нет причин. (Смеется.) Унывать тоже, потому что это фундамент жизни – слышать себя и свой возраст, помнить прошлое, дорогу, которой прошел, и видеть завтрашний день. Я думаю, это главное.

Беседу вела Лидия Сычева

P.S. Бюро пропаганды художественной литературы СП России выпустило аудиокнигу в серии "Поэтический голос ХХ века. Поэт Валентин Сорокин"? А также к юбилею поэта вышла книга Л. Сычевой «Дорога поэта».

Статья опубликована в рамках проекта на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 17.01.2014 № 79-рп и на основании конкурса, проведённого Союзом пенсионеров России.