Счастлив, кому знакомо щемящее чувство дороги…

Русский человек сегодня, увы, почти не знает своего национального искусства XX – начала XXI века. О писателях слышал, читал, а художников вряд ли назовет больше одного или двух. А ведь русское искусство этих суровых времен, возможно, сравнимо даже с богатейшей сокровищницей XIX столетия, собранной в галерее П.М. Третьякова...

Для начала достаточно отметить, что во главе несозданной пока галереи разновеликих классиков последних десятилетий, бесспорно, стоит Павел Дмитриевич Корин, по творческой мощи не уступающий ни титанам Возрождения, ни В.И. Сурикову, а по духовной высоте – иконописцам Древней Руси…

Сегодня очевидно, что только в нашей державе в минувшем опустошительном веке сохранилась мощная школа реалистического искусства, которая взрастила многих мастеров, продолжателей традиций европейской и отечественной живописи.

Достойное место в их ряду занимает и творчество современного московского живописца, заслуженного художника России Алексея Евстигнеева.

В его мастерской в Студии военных художников на улице Советской Армии сразу привлекают внимание массивная гипсовая копия скульптурной головы кондотьера Коллеоне (знаменитая конная статуя работы А. Верроккьо, установленная на площади в Венеции) и деревянная фигурка ангела вострубившего, подаренная скульптором Игорем Козловым. На мой взгляд, это как два символических знака хозяина мастерской – приверженность классике и своим истокам.

Помнится, как в 1990-е, «лихие» годы, Алексей удивил и, можно сказать, согрел душу серией картин с видами Москвы на рубеже XIX и XX веков: красочные, в дымке времени, панорамы Кремля и Китай-города, Лубянки и Сретенки, храма Христа Спасителя и старинных столичных улиц… 

В 1997-м, к 850-летию города, эти работы составили альбом «Москва. Архитектурные пейзажи», но это было далеко не просто воспроизведение внешнего облика столицы накануне грандиозных реконструкций и беспощадных сносов...

«Мое детство и юность прошли в доме в Спасоналивковском переулке, – рассказывает художник, - сейчас у меня иногда возникает ощущение – то, что я видел тогда, в родном Замоскворечье, было каким-то сном. Уже тогда, наверно, у меня и появилось ощущение того города, который сейчас можно увидеть только на фотографиях… Помню, начало 70-х годов стало очередной вехой в разрушении Москвы – за одну ночь столько поломали, расширяя улицу Димитрова – Якиманку… А на месте нынешнего Центрального дома художника была просто деревенька, какие-то совершенно патриархальные, поленовские дворики…

Кроме того, мой дедушка еще с дореволюционных времен начал собирать библиотеку книг и альбомов по Москве, издавались они небольшими тиражами, сейчас это редкости. Бывая у него, я много раз разглядывал эти сокровища. Особенно питал мое воображение альбом почтовых открыток с видами Москвы. Сейчас они перепечатываются в отдельных книгах, но качество, при этом, увы, бесследно исчезает.

Когда я начал писать свои первые работы о старой Москве, у меня вдруг появилось ощущение, как будто я жил в том времени. Был у меня особенно счастливый период, когда я каждый вечер или утром в мастерской словно впервые читал дедовские книги, выстраивал изобразительный ряд. Ведь необходимо не просто суметь детально передать архитектуру, но и привнести в работу именно свое отношение к тому времени. Там должна чувствоваться жизнь.

На нескольких моих работах - храм Христа Спасителя, в разных ракурсах. Этот храм являл собой и духовно, и исторически, и пластически идею величия и единства той императорской России.

Любуясь на старинных открытках красотой и мощью храма, я, как и многие, не верил, что он будет восстановлен. Разные были суждения об этом. Но возрождение храма, на прежнем месте, свершилось и очевидно, что это великое событие.

Один из своих видов храма Христа Спасителя я назвал «Осень 1913 года». Это была последняя осень той, ушедшей России. Последние лучи солнца согревают нашу столицу. Потом наступит зима, а за ней - великий перелом, который потряс страну, унес огромное число жизней, резко изменил судьбы людей. Началась уже другая Москва… Человека всегда что-то беспокоит, ему в повседневной суете кажется, что счастье недостижимо. Он не замечает красок осени, не ценит солнечное тепло. И уже потом, когда жизнь его изменилась, он понимает, что был безумно счастлив в том времени, ушедшем навек…

Одно из самых московских мест – Донской монастырь. Я часто бывал там еще мальчиком в Музее архитектуры, рисовал соборы на просмотры в художественной школе. Потом, во времена популярности самодеятельной песни, слышал одну хорошую лирическую песню о Донском монастыре, где были строки: «Здесь спит русское дворянство…». Кажется, что время здесь остановилось... Большой собор, возвращенный Русской православной церкви, поражает своей красотой, объемом, иконостасом. Сейчас я бываю здесь как прихожанин.

…Конечно, от грусти не уйти, потому что непостижимо, как такой огромный культурный пласт мог быть уничтожен в считанные десятилетия. Но обращение к прошлому стало для меня тогда, в 1990-е, не уходом от сегодняшнего дня, а как раз откликом на то, что происходило, попыткой дать людям уверенность, гордость, что у них есть основы, заложенные в этом прекрасном городе. Открываю книгу моего деда – один из десяти томов, посвященных памяти московского историка И.Е. Забелина, и читаю: "Москва – сердце России, можно смело сказать, что жизнь этого государства искони приводилась в движение биением этого сердца. Сохраняя свой особый отпечаток, Москва всегда была средоточием русской мысли, русского творчества, животворным родником народных дум и стремлений. Здесь Россия отстаивала свою самобытность, русский народ – свои права и вольности. Здесь происходили главнейшие события русской истории". Веско звучит, не правда ли?».

Помнится, как в октябре 1991 года встретились с Алексеем и его женой Аленой в многолюдной очереди тех, кто пришел проститься с Игорем Тальковым.

Его гибель потрясла всю страну, как предвидел поэт: «Меня убьют при большом стечении народа, и убийцу не найдут». В своей песне «Россия» («Листая старую тетрадь расстрелянного генерала…») Тальков пел:

А золотые купола

Кому-то чёрный глаз слепили: 

Ты раздражала силы зла

И, видно, так их доняла, 

Что ослепить тебя решили.
Россия…

…Из картин московского цикла Алексея Евстигнеева мне запомнилась «Сретенка у Сухаревой башни (1996). Вечерняя уютная московская улица, зажигаются огни… И в то же время – сумеречная мгла в небе, нарастающая тревога… Дорога устремляется под своды знаменитой Сухаревой башни, где когда-то на верхнем ярусе наблюдал в астрономической обсерватории небесные светила таинственный сподвижник Петра I Яков Брюс, где потом в школе математических и навигационных наук обучали «для плаваний в дальние моря»… Сухарева башня, одна из высотных доминант города, была также взорвана в 1930-х.

Русская дорога, русская судьба… Сегодня и многим из нас, рожденных в СССР, стало ясно, что никогда не понять ее вне жизни Духа, вне церковного православного мировоззрения. Нередко слышишь: за что нам такие потрясения?! За что все эти нашествия и беды?!

История свидетельствует: на Руси каждое поколение должно пройти испытания, каждая русская душа очищается в их горниле…

Алексей Евстигнеев – коренной москвич. На Пятницком кладбище похоронен прапрадед по материнской линии Иван Степанович Башкиров с женой Ольгой Васильевной. На этом же погосте – могилы прадеда и деда. Один из предков был иеромонахом Саввино-Сторожевского монастыря под Звенигородом. Род Башкировых был купеческий, и не случайно народный художник России Дмитрий Белюкин попросил Алексея позировать, когда создавал в начале 1990-х образы для своего ставшего уже хрестоматийным полотна «Белая Россия. Исход». На палубе корабля, уплывающего из Крыма в изгнание, - офицеры, священники, купцы, интеллигенция… Но за рубежом оказались, конечно, не все. Кому пришлось труднее – пусть рассудит история.

Родители Алексея - архитекторы, с детства он любил читать русскую классику, книги по истории архитектуры, побывал с родителями в таких городах, как Псков, Ростов, Иркутск, на Соловках, в Прибалтике. В одной из поездок, в Усть-Илимске, в 15 лет, в тайге вдруг пришло осознание: «Есть нечто, что помимо нас происходит. Я почувствовал огромность того, что надо мной. Берегу в душе это состояние… Уважение к Церкви всегда было в нашем доме. С детства бабушка водила меня в храм Иоанна Воина на Якиманке, уже в 1970-е с художником Игорем Гавриловым ходили на пасхальные службы».

С раннего детства талант Алексея Евстигнеева растила и шлифовала единственная в мире советская школа художественного образования – от Дворца пионеров до Суриковского института (мастерская народного художника СССР Таира Салахова). В первые годы Советской власти захватившие руководство искусством нового общества леваки-экспериментаторы гнали реализм, но с начала 1930-х сталинской империи потребовалось воспевание кистью и резцом созидательного труда, и ситуация изменилась.

Алексей рассказывает: «В 1960-х – 1970-х на регулярных выставках мы ждали новые работы таких замечательных мастеров, как Гелий Коржев, братья Ткачевы, Владимир Стожаров, Владимир Гаврилов, Павел Никонов, Виктор Иванов. Ефрем Зверьков, Валентин Сидоров… И еще имена можно называть. В полной мере, не только в музеях на картинах классиков прошлых веков, я видел могущество живописи. Преклоняюсь перед этим искусством, оно мне кажется безграничным в своих возможностях воздействовать на зрителя».

…Хранится в мастерской Алексея Евстигнеева, недалеко от головы воинственного кондотьера, и фотография в рамке – немолодой человек в солдатской шапке-ушанке, 1942 год. Это брат дедушки Владимир Александрович Башкиров. Инженер, уже за 40 лет, ушел на фронт добровольцем, был командиром пулеметного взвода. Комиссован по болезни (туберкулез) в 1943-м. Он рассказывал Алеше о войне, о том, как спасает от мороза шинель и о том, какой хороший пистолет ТТ. Как однажды вышли к полю, где обнаружили немцев, приготовились к бою, а потом увидели – все они замерзли в снегу. Воевал и брат деда отца – танкист в армии М.Е. Катукова.

В 1980 году Алексей Евстигнеев по конкурсу поступает в Студию военных художников им. М.Б. Грекова. Поэтому, конечно, значительная часть его работ посвящена российскому воинству, от времен Александра Невского до нынешних бойцов-разведчиков и моряков Черноморского флота. И в батальные холсты привносит живописец свою особую динамику и психологическую тонкость. В год столетия с начала Первой мировой войны темы новых картин – спуск на воду первой российской подводной лодки «Дельфин», миноносец на боевом курсе, подготовка к вылету бомбардировщика «Илья Муромец»… Западает в душу работа «Прощание славянки». Кстати говоря, побудительным мотивом для нее стала сохранившаяся в семье фотография, присланная с фронта Первой мировой одним из родичей художника Александром Кошелевым. Между боями был организован оркестр, выступление которого и сняла камера.

Глядя на холст, кажется, слышишь знаменитую мелодию русского марша, провожающего на войну, и, быть может, на смерть. Воедино слиты здесь и скорбь, и торжество, которое тоже не понять без Евангелия от Иоанна: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя».

Студия военных художников, пережившая в 1990-е, как и все созидательное в стране, период неопределенности и неизвестности, набирает силу. Здесь работают выдающиеся наши живописцы, скульпторы, графики, среди них – отец и сын Михаил и Владимир Переяславцы, Сергей Присекин, Дмитрий Белюкин, Александр Сытов и другие, пришла в последние годы талантливая молодежь. Ничего подобного этой Студии в мире нет.

Кстати, на извечный вопрос - почему русских нигде не любят? – классик нашей литературы Юрий Васильевич Бондарев ответил: «Главное – зависть. Огромная страна. Несметные природные богатства. Православная вера. Великая культура. Русские выиграли не одну войну, первыми полетели в космос…».

…Есть у Алексея Евстигнеева работы, которые лишь в последние годы привлекли мое внимание. Это и есть, наверно, те безграничные возможности живописи, о которых говорит художник. Можно ли на холсте красками запечатлеть время? Но вот словно в окошко смотришь в незабываемое… Ведь все мы, кому сегодня за 50, подводим в мыслях какие-то первые итоги.

Вот «Букет», необычайного аромата цветы, выращенные на даче мамой Алексея Елизаветой Александровной. А вот и сама эта дача в Подмосковье - «Дом в лесу», загрустивший за ветвями раскидистого дуба. Этому древу столько же лет, сколько самому художнику (а сегодня, 20 октября, Алексею Евстигнееву исполнилось 60). 

Как и память о родительском доме, священна память о юности. Картину «Дожди» Алексей писал в 1970-х на базе географического факультета МГУ. Здесь услышал у костра и популярные тогда самодеятельные песни о романтике странствий, о служении высокой цели… Одна из них, «Люди идут по свету», и сегодня выложена в Интернете. Помнятся с той поры гитарные аккорды, строки: 

Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги.
Ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет.

Много прошумело лет. И каких лет! Но остались в душе и частица романтики, и щемящее чувство…

И что еще впереди?

Материалы по теме:

• Алексей Тимофеев "Во славу русского оружия"