«Еврей Левитан стоит пяти русских»

Левитан часто не мог сдержать слез, глядя на природу, вспоминал К. Коровин. Однако живопись Левитана лишена всякого налета сентиментальности, в ней — та правда, которая открывается, когда «сердце зрит во всем Божественное», как говорил философ И. Ильин, постигнута суть мироздания.

Эта же способность видеть и чувствовать была не только величайшим даром, но и источником страдания для художника: «...Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи.

Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью.

Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они — благоразумие... Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения...».

Судя по всему, передать ту самую суть, донести ощущение в реалистической манере даже трудней, чем если пользоваться метафорами и приводить изображение к условностям, как это делали, например, импрессионисты. К слову, к поискам импрессионистов И. Левитан относился с интересом, однако больший отклик в его душе находили их предшественники — художники барбизонской школы — Коро, Милле, Т. Руссо, которые, по словам критика В. Стасова, «ничего не украшали и не подслащали, а передавали истинные формы природы, а вместе истинные свои собственные душевные впечатления». Первая поездка Левитана в Западную Европу в 1889–1890 г. была спланирована таким образом, чтобы посетить всемирную выставку в Париже и посмотреть работы любимых французских мастеров.

Великий художник, современник Левитана Михаил Нестеров писал следующее: «Левитан был "реалист" в глубоком, непреходящем значении этого слова: реалист не только формы, цвета, но и духа темы, нередко скрытой от нашего внешнего взгляда. Он владел, быть может, тем, чем владели большие поэты, художники времен Возрождения, да и наши — Иванов, Суриков и еще весьма немногие».

Зачастую о Левитане говорят, как о певце тоскливых осенних дней, о непреходящей сумрачности в его работах. Однако пейзажи художника — при всей их сумрачности (кстати, солнечных и радостных пейзажей у него тоже немало) и неприукрашенной простоте удивительно красивы. В них нет уныния и безысходности. Напротив — кажется, что Левитан открывает нам в каждом сиром уголке, в каждой покосившейся лачуге и каждом неярком болотце особую поющую красоту.

Ближайший друг художника Антон Чехов писал: «Ах, были бы у меня деньги, купил бы я у Левитана его “Деревню”, серенькую, жалконькую, затерянную, безобразную, но такой от нее веет невыразимой прелестью, что оторваться нельзя: все бы на нее смотрел да смотрел. До такой изумительной простоты и ясности мотива, до которых дошел в последнее время Левитан, никто не доходил до него, да не знаю, дойдет ли кто и после».

О дружбе с Чеховым, о душевной близости мастеров, о сходстве их мироощущений cказано немало. Они познакомились, когда оба были молоды. Чехов в те времена сочинял юмористические рассказы под псевдонимами «Антоша Чехонте» и «Человек без селезенки» и публиковал их в многочисленных журналах. Для тех же изданий, чтобы обеспечить себя средствами к существованию, рисовал иллюстрации Левитан. В 1885 г. Левитан вместе с семьей Чеховых провел лето в поселке Бабкино, в подмосковной усадьбе Киселевых, после чего писатель и художник окончательно сдружились. Биографы полагают, что это лето и два последующих, проведенных с Чеховыми в Бабкине, — наиболее благотворная и счастливая пора жизни Левитана. Постоянное задушевное и глубокое общение, разнообразный досуг, который обеспечивал выдумщик Чехов, теплая компания и, конечно же, удивительная природа…

Брат писателя Михаил Чехов признавался: «У Левитана было восхитительное благородное лицо — я редко потом встречал такие выразительные глаза, такое на редкость художественное сочетание линий. У него был большой нос, но в общей гармонии черт лица это вовсе не замечалось. Женщины находили его прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал».

Интересно, что Василий Поленов избрал Исаака Левитана в качестве модели для изображения Христа в картине «Мечты».

И. Левитан восхищался дарованием А. Чехова, его трогали внимательность, наблюдательность писателя, его умение увидеть характерные детали, Чехов же отражал свои впечатления от полотен художника в прозе.

В его повести «Три года» есть эпизод, где героиня на художественной выставке рассматривает картину, в описании которой вполне узнаваема «Тихая обитель» Левитана: «На первом плане — речка, через нее бревенчатый мостик, на том берегу тропинка, исчезающая в темной траве... А вдали догорает вечерняя заря. И почему-то стало казаться, что эти самые облачка, и лес, и поле, она видела уже давно и много раз, и захотелось ей идти, идти и идти по тропинке, и там, где была вечерняя заря, покоилось отражение чего-то неземного, вечного, океана чистой радости и ни чем не омраченного блаженства».

О появлении этой картины на выставке вспоминал художник Александр Бенуа: «Казалось, точно сняли ставни с окон, раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в старое выставочное зало».

* * *

Ранние годы Исаака Левитана были полны лишений. Он родился в 1860 г. в небогатой еврейской семье, в литовской деревеньке Кибарты на западной окраине Российской империи. Его отец Илья Эльб, происходивший из семьи раввина, был учителем иностранных языков. Из-за постоянной нехватки денег ему приходилось работать кассиром, контролером на железной дороге и т.д. Он старался воспитать детей (двоих сыновей и двух дочерей) скромно, но достойно. И, несмотря на стесненность в средствах, всячески поддерживал их увлечение живописью (брат Исаака Авель тоже стал художником) и не стал возражать, когда оба сына решили поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.

Левитан очень многое воспринял от своего учителя Алексея Саврасова. Знаменитый живописец, сыгравший большую роль в развитии русского изобразительного искусства, был прирожденным педагогом и учил своих подопечных не только и не столько технике, сколько умению вдохновляться природой, любить ее, видеть ее красоту. Он настаивал на том, чтобы ученики проводили много времени на пленере, писали с натуры больше, чем в мастерских. Он сам на занятиях водил учеников туда, где, например, расцвели деревья или раскололся лед на реке, демонстрируя им это как величайшее чудо. Повесть К. Паустовского о Левитане начинается словами Саврасова: «Нету у России своего выразителя, — говорил Саврасов. — Стыдимся мы еще родины, как я с малолетства стыдился своей бабки-побирушки. Тихая была старушенция, все моргала красными глазками, а когда померла, оставила мне икону Сергия Радонежского. Сказала мне напоследок: “Вот, внучек, учись так-то писать, чтобы плакала вся душа от небесной и земной красоты”. А на иконе были изображены травы и цветы — самые наши простые цветы, что растут по заброшенным дорогам, и озеро, заросшее осинником».

В годы учебы Левитан жил впроголодь, особенно трудно стало после смерти обоих родителей. Преподаватели училища замечали и талант юноши, и его неустроенность, и старались поддерживать его: Левитану чаще других учеников выдавали небольшие денежные пособия, кисти и краски, давали рекомендации для получения стипендии, а также освободили от уплаты за обучение. Но этого едва хватало, чтобы выжить.

Еврейское происхождение не раз становилось причиной неурядиц в жизни художника. Из училища он выпустился с дипломом «неклассного художника», который давал ему возможность только преподавать чистописание. Также художника дважды высылали из Москвы. Первый раз — еще в годы учебы, 1879 г., когда императорская администрация инициировала выселение евреев из столицы в связи с покушением на Александра II, совершенным народовольцем Соловьевым, а второй раз — в 1892 г., будучи уже широко известным художником, он снова был вынужден покинуть Москву (выселению в 24 часа подверглись все евреи). Тогда Левитану пришлось скрываться во Владимирской губернии, пока друзья и влиятельные доброжелатели (таковым был и П. Третьяков, постоянно покупавший у художника работы) не добились отмены высылки. Примечательна в этом контексте фраза А. Чехова: «Еврей Левитан стоит пяти русских».

В изгнании И. Левитан написал картину «Владимирка», на которой изображена дорога, по которой гнали в Сибирь каторжан.

После 1894 г. И. Левитан получил звание академика пейзажной живописи и стал преподавать. Известно, что художник мечтал о «Доме пейзажей» — просторной мастерской, в которой могли бы бок о бок работать все русские пейзажисты.

* * *

Известно, что великий живописец очень любил стихотворение Е. Баратынского «На смерть Гете», строки которого стали для художника своеобразным кредо:

С природой одною он жизнью дышал,
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье.
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна...

И. Левитан признавался: «Вот это идеал пейзажиста — изощрить свою психику до того, чтобы слышать “трав прозябанье”. Какое это великое счастье!»

Художник немало путешествовал в поисках натуры. В частности, одним из его излюбленных местечек стал небольшой городок Плёс, где он провел три летних сезона и создал ряд шедевров, в том числе знаменитый «Вечер. Золотой Плёс».

Создал он и ряд крымских пейзажей, которые имели исключительный успех у современников: художник не стал акцентировать внимание на экзотичности южной природы и увидел Крым совершенно иначе — лаконичным, по-своему сдержанным. В некоторых работах отразилось настигшее художника в Крыму чувство одиночества, бренности человеческой жизни, о котором он писал Чехову: «Дорогой Антон Павлович, черт возьми, как хорошо здесь! Вчера вечером я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, заплакал, вот где вечная красота и вот где человек чувствует свое полнейшее ничтожество».

И несравнимо меньше в его наследии «заграничных» пейзажей. Признавая достоинства европейской культуры, ее достижения в сфере бытового комфорта, Левитан не находил за рубежом отдохновения и сердцем стремился домой.

А 1894 г. он писал Аполлинарию Васнецову из Ниццы: «Воображаю, какая прелесть теперь у нас на Руси — реки разлились, оживает все. Нет лучше страны, чем Россия... Только в России может быть настоящий пейзажист».

Поэт Николай Рубцов во второй половине ХХ в. посвятит художнику два стихотворения. Одно из них связано с шедевром «Над вечным покоем». Сам живописец признавался, что в этой картине он «весь, со всей своей психикой, со всем своим содержанием».

…И так в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое,
Таким все было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.

И эту грусть, и святость прежних лет
Я так любил во мгле родного края,
Что я хотел упасть и умереть,
И обнимать ромашки, умирая...

Замечательно трогательной личностью И. Левитан предстает в воспоминаниях еще одного талантливейшего ученика А. Саврасова, живописца Константина Коровина: «Левитан, придя ко мне, остался ночевать у нас.
— А что это висит у тебя на стене? Ружье? — спросил Левитан.
— Ружье и патронташ. Я охотник, — ответил я.
— Охотник, это интересно должно быть. Я когда получу деньги за уроки, то куплю ружье и пойдем на охоту, да...
— Пойдемте, — обрадовался я. — Пойдемте в Перервы. Там убьем зайца.
— Зайца? — повторил Левитан испуганно. — Это невозможно, это преступление. Он хочет жить, он любит свой лес. Любит, наверное, иней, эти узоры зимы, где он прячется в пурге, в жути ночи... Он чувствует настроение, у него враги... Как трудно жить и зачем это так?.. Я тоже заяц, — вдруг улыбнувшись, сказал Левитан, — и я восхищен лесом и почему-то хочу, чтобы и другие восхищались им так же, как и я...».

В воспоминаниях Коровина выведено несколько живых эпизодов из студенческих времен — как Левитан плакал, глядя на вечереющий зимний лес, как они вдвоем с Левитаном молились шиповнику. К. Коровин писал очень метко и увлекательно:

«Левитан мало говорил о живописи, в противоположность всем другим. Он скучал, когда о ней говорили другие. Всякая живопись, которая делалась от себя, не с натуры, его не интересовала. Он не любил жанра. Увидев что-либо похожее на природу, он говорил: “Есть правда”.

Левитан всегда искал “мотива и настроения”, у него что-то было от литературы — брошенная усадьба, заколоченные ставни, кладбище, потухающая грусть заката, одинокая изба у дороги, но он не подчеркивал в своей прекрасной живописи этой литературщины.

Левитан был разочарованный человек, всегда грустный. Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы. Говорил мне с печалью: “Художника не любят — он не нужен. Вот Саврасов, это великий художник — и что же? Я был у него в доме, его не любят и дома. Все против, он чужд даже своим. Писателя легче понять, чем художника. Мне говорят близкие — напиши дачи, платформу, едет поезд или цветы, Москву, а ты все пишешь серый день, осень, мелколесье, кому это надо? Это скучно, это — Россия, не Швейцария, какие тут пейзажи? Ой, я не могу говорить с ними. Я умру — ненавижу... Когда мне сестра говорит: "Зачем ты пишешь серый день, грязную дорогу?" — я молчу. Но если бы мне это сказала она, которую я полюбил бы, моя женщина, — я ушел бы тотчас же… Ведь мой этюд — этот тон, эта синяя дорога, эта тоска в просвете за лесом, это ведь — я, мой дух. Это — во мне. И если она это не видит, не чувствует, то кто же мы? Чужие люди! О чем я с ней буду говорить?”

Левитан часто впадал в меланхолию и часто плакал. Иногда он искал прочесть что-нибудь такое, что вызывало бы страдание и грусть. Уговаривал меня читать вместе. “Мы найдем настроение, это так хорошо, так грустно — душе так нужны слезы...”».

В последние годы жизни Левитан тяжело болел, находился в мрачном расположении духа и предрекал свою близкую смерть, но не прекращал работать.

В дневнике Чехова 1897 г. есть запись: «У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни».

22 июля 1900 г., художник скончался, не дожив до сорокалетия, оставив в мастерской около 40 незавершенных картин (в том числе полотно «Озеро. Русь») и около 300 этюдов.

Исаака Ильича Левитана похоронили на старом еврейском кладбище, а в 1941 г. его прах был перенесен на Новодевичье кладбище и помещен рядом с могилами его друзей Чехова и Нестерова.

Спустя десятилетия о нем, русском художнике, напишет русский поэт Н. Рубцов во втором своем стихотворении, связанном с живописцем, «Левитан» (с подзаголовком «По мотивам картины “Вечерний звон”»):

…И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси...